Михаил Бударагин: Пояс преткновения

В Москве побывал Пояс Богородицы, и это стало по-своему редким испытанием для атеистической столицы верующего государства, но дело, как представляется, вовсе не в тяготах, которые перенесли и православные, и антиправославные, и сочувствующие первым и вторым лагеря.

У православных ведь своя правда, у возмущенных антиклерикалов – своя, у чиновников, заходящих к святыне через черный вход, чтобы не стоять с плебсом очередь, – своя

Хотя о тяготах, в основном, и шла речь.

Онлайн-репортажи из растянувшейся на километры очереди к Храму Христа Спасителя, соперничающие с репортажами из пробок, этой очередью спровоцированных, рассуждения о плохой организации, споры о мракобесии и святости, история с вип-пропусками – все это словно призвано было показать, что собственно религиозная часть мероприятия куда менее важна, чем социальная.

И это отчасти правда, хотя и совсем не в том смысле, в каком преподносилось: конфликты, скандалы и нервные полемики – лишь свидетельство того, что у различных общественных групп есть масса претензий друг к другу и к государству, а Пояс стал лишь поводом вспомнить старые обиды и срочно сконструировать новые. Празднование Курбан-байрама было точно таким же, поэтому разбирать, кто прав, кто виноват, не имеет никакого смысла. Как и все разъяснения о том, что где-то есть еще кусочки этого Пояса – ходите, мол, поклоняйтесь: совершенно все это лишнее, совсем не о том...

У православных ведь своя правда, у возмущенных антиклерикалов – своя, у чиновников, заходящих к святыне через черный вход, чтобы не стоять с плебсом очередь, – своя, а у РПЦ, этих чиновников пускающей по спецталонам, – соответственно, своя. Никто ведь никого ни в чем не убедил: одни укрепились в вере, другие – в неверии, третьи – в понимании несправедливости социального мироустройства: никаких преображений савлов в павлов, все остались при своих, и меньше всего интересно судить, кто тут самый правый.

Интересно вот что.

#{image=578372}Насколько неожиданным оказалось это недельное торжество искреннего, немного наивного православия, что волей-неволей закрадывается сомнение в том, что количеством прихожан (или даже захожан) стоит измерять веру. Если столько людей добралось испросить благодати, то сколько просто не доехало, не нашло денег, не успело собраться, заболело и так далее.

Отдельно, наверное, нужно отметить, что стояли в очереди отнюдь не бабушки из захолустных деревень: к Поясу пришли горожане разного возраста, разного социального статуса, разных взглядов на жизнь. И, казалось бы, исключительно важно, что их привело – искренняя вера, желание решить какие-то свои проблемы, ожидание чуда, инстинкт толпы, полуязыческие предрассудки или любопытство. Но вот это как раз не имеет почти никакого значения.

Важно, что вера, социально никак не укорененная (а в России, в отличие от США, не ходят целыми пригородами на воскресную службу и не называют, как в Германии, одну из ведущих политических партий страны «христианскими демократами»), имеет такое действительно сильное влияние на души и умы.

РПЦ организует свою миссию из рук вон плохо, и отдельные усилия таких людей, как Владимир Легойда или диакон Андрей Кураев, мало что меняют, но и это не мешает собирать крестные ходы, которым позавидует любой Курбан-байрам. РПЦ не взращивает и не удобряет почву, и вера растет себе как сорная трава. Церковь просто существует, постоянно соглашаясь во всем с кесарями и кланяясь направо и налево всем мирским князьям, но это ничуть не умаляет ее авторитета. При этом РПЦ бюрократически вынесена за рамки госаппарата: никому не придет в голову у чиновника какого-нибудь министерства всерьез спрашивать, какой он веры, а от учителей физики требовать знания заповедей. И это идет в плюс: любая бюрократия сносится как неизбежное зло, а православная церковь стоит как бы поодаль.

Никакие скандалы в монастырях, то и дело прорывающиеся в СМИ, и никакие рассказы о том, как удивительно неумны бывают священники на местах, не могут поколебать этой по-настоящему народной веры. Народной – не крестьянской, конечно, не архаичной, а вполне такой уже городской, лайт-версии, где все для твоего удобства, и можно даже не слишком поститься и даже молиться не всегда. Вроде как фен-шуй или йога: ну, пропустил одно занятие, что ж теперь, расстраиваться, что ли. Зато потом можно напрячь все силы и выдать на-гора подвиг – пусть маленький, зато заметный.

Поэтому основным содержанием всей повседневной политики следующих пяти-шести лет будет, помимо установления справедливости, поиск такой формы духовности, которая была бы с одной стороны не слишком ежедневно обременительной, а с другой – показывала бы время от времени высоты духа. В регионах, кстати, этот процесс уже идет: губернаторы рассуждают о духовности через запятую после улучшения уровня жизни населения.

Я, в отличие от многих моих коллег, в последнюю очередь кричал бы о «мракобесии», а задумывался, прежде всего, о том, что и как придется делать, когда станет понятно, что «духовность», как и ценности потребления, счастья-то не приносит.

Сейчас маятник качнулся в другую сторону, но ведь размах уже не слишком велик – скоро снова будет «про капитализьм», и вот тогда – когда наступающая с Поясом Богородицы наперевес модель народного счастья будет дискредитирована (а она будет, конечно: за духовность сейчас возьмутся те же люди, что брались в свое время и за общество потребления – скоро и Анатолий Чубайс со своим Роснано подтянется, дайте полгода), что ждет нас тогда?

Пока трудно представить, но подождем нового романа Пелевина: обычно Виктор Олегович все доступно объясняет. Про духовность он написал всего лишь лет пять назад, в «Ампире V».

Есть в России и неизменные величины. За то и любим.