Андрей Архангельский: Дубины темных людей

В блогах пишут, что толпа была многонациональна: лиц они не прятали, лозунгов не выкрикивали, били всех – но без желания убить. Поспешность, с которой нам предлагают официальное объяснение случившегося: «обычная шпана», «месть оскорбленного шашлычника» – вызывает естественное подозрение. В любой стране, где право на применение физической силы есть только у государства, использовать собственные «силовые резервы» – вооруженные, хорошо подготовленные, численностью до роты – значит бросать прямой вызов государству. Что в любом случае обойдется дороже, чем решение личных, финансовых или политических проблем.

Что происходит в головах у «темных», не учтенных социологами и маркетологами людей, какие там идеи появляются – над этим никто не задумывается, пока погром не грянет

Столько людей, тренированных, сбитых и обученных, не соберешь ни за два часа, ни за два дня. Они были «готовы»: и слухи о существовании некой «экстремистской организации» в регионе являются самым пугающим, но, к сожалению, и самым правдоподобным объяснением. piligrim_67 пишет: «Для меня очевидно, что в стране зреет некая третья сила, которая намерена решать вопросы исключительно силовыми методами. Какова природа этой силы, я пока сказать затрудняюсь».

Между тем, по свидетельству местных блогеров, погромщики вовсе не пришельцы. Некто Сега на сайте www.miass.ru пишет: «Смотрел фотки – это не гопота, а знакомые лица – студенты, охранники, папенькины сынки, таксисты, манагеры. Место жительства – машгородок, автозавод, старый город. Узнал человек 10».

То, что они избивали и детей, и женщин – хотя у меня нет никаких доказательств, но что-то чудится тут родное, вроде очередной реинкарнации вульгарного ницшеанства – отрицание базовых норм и ценностей «общества слабаков». В конечном итоге, если вдуматься, более всего пугают не сами по себе погромщики и не их дубины, пугает то, что в обществе есть некое количество людей с необъяснимыми агрессивными целями, неучтенная темная масса, о которой нам ничего неизвестно и которая так явно вдруг заявила о себе.

Виновата в этом незнании социология. Большинство ее формальных критериев – доходы, образование, возраст, род занятий, семейное положение, местожительство, политические убеждения – предназначены для подсчетов потребителей или электората. Эта социология не приспособлена для качественной оценки общества: она не дает представления о том, чего хотят люди или чего им не хватает, не говоря уже о степени их удовлетворенности жизнью. Вот и получается, что формально образованный (даже с высшим), имеющий семью, работу и машину потребитель вдруг берет дубину и идет мочить людей. Естественно, это неприятное открытие для общества: считалось ведь, что «у него все есть» и ему незачем совершать антисоциальные поступки. Воинственный материализм и попытка объяснить человека только покупательской способностью в очередной раз посрамлены. Человек опять оказался сложнее, хотя и опять хуже.

Столько людей, тренированных, сбитых и обученных, не соберешь ни за два часа, ни за два дня. Они были «готовы» (фото: группа посвещенная драке на сайте vkontakte.ru)

Итак, мы не знаем, что происходит в головах у «темных», не учтенных социологами и маркетологами людей. Какие там идеи появляются – от провинциальной скуки, от отупляющего существования, от ежедневной рутины и беспросветности – ау, социальные лифты! – над этим никто не задумывается, пока погром не грянет. Мы считали, что раз мобильных телефонов там покупают вдвое больше, то и счастья там вдвое больше, но мы просчитались. Погромщики «приехали на драгоценных машинках вида Lexus либо BMW», пишет свидетель. Покупка не в силах снять агрессию, которая есть вещь фундаментальная. Бунт голодных, по крайней мере, объясним: бунт сытых – вещь гораздо более странная и сложная.

Попытаемся его объяснить. Постиндустриальная культура, как и ее предшественница, прямо дает понять индивидууму: «Ты здесь не нужен. Ты здесь лишний. В твоем существовании лично я не вижу никакой необходимости. Если пришел на этот свет – живи, но больше ничем помочь не могу». Много свободного времени, которое появилось у современного человека, только усугубило это ощущение ненужности. Однако по природе человек никогда не смирится с тем, что он лишний: агрессия – в новых ее видах, демонстративных – это есть реакция на то, что человека не замечают.

«Студенты, охранники, таксисты, манагеры»: общего между ними – то, что все они являются теми самыми винтиками прогресса, которые легко заменяемы и необязательны – против чего они и бунтуют. С этой точки зрения скинхеды или даже террористы – это все-таки какая ни на есть идеология и какая ни на есть логика; если же есть только одно голое насилие – ни для чего, просто так – вот с этим поди управься.

Новое время порождает новые формы агрессии: новое насилие, «холодное насилие», которое носит показной и немотивированный характер (погромщик в отношении жертвы бессознательно действует по принципу: «Раз я сам не нужен, то ты тем более не нужен»). Новое насилие учитывает и информационную составляющую: оно делается именно в расчете на то, чтобы быть показанным по телевизору и выложенным в Сети. Более того: оно стремится вырваться за рамки «привычных моделей», то есть сделать нечто такое, чего еще не показывали в кино или по ТВ. Наконец, у нового насилия нет личности – и нет души, если можно так выразиться. Вещь это, впрочем, не новая. Ханна Арендт в «Истоках тоталитаризма» писала, что лагеря смерти стали возможны именно благодаря тому, что между убийцами и жертвами не было ничего личного: обреченных убивали не в приступе бешенства и не из мести, а в соответствии с логикой нацизма и возможностями экономики.

В моем перестроечном детстве советские города делились на враждующие между собой «районы», и в «чужих» районах ходить надо было с опаской. Иногда «районы» ходили друг на друга войной, причем по радио об этом не предупреждали. Все это мне в детстве казалось полной бессмыслицей. Сейчас я понимаю, что это была бессознательная подростковая попытка собственного мироустройства – альтернатива официальному делению людей на Ленинские, Заводские и Пролетарские районы. Однако делалось это в точном соответствии с логикой закрытого общества: там, откуда нет выхода, нужно было яростно оборонять вход. Условные дети советских подростков, выросшие в 2000-е, живут в открытом обществе: соответственно, и воюют они уже не между собой, а со всеми остальными. Почему они это делают, ответить так же сложно и одновременно так же легко, как и 25 лет назад.