Ольга Андреева Ольга Андреева Почему на месте большой литературы обнаружилась дыра

Отменив попечение культуры, мы передали ее в руки собственных идеологических и геополитических противников. Неудивительно, что к началу СВО на месте «большой» русской литературы обнаружилась зияющая дыра.

0 комментариев
Геворг Мирзаян Геворг Мирзаян Вопрос о смертной казни должен решаться на холодную голову

На первый взгляд, аргументы противников возвращения смертной казни выглядят бледно по отношению к справедливой ярости в отношении террористов, расстрелявших мирных людей в «Крокусе».

12 комментариев
Глеб Простаков Глеб Простаков Запад судорожно ищет деньги на продолжение войны

Если Россия войну на Украине не проиграет, то она ее выиграет. Значит, впоследствии расплачиваться по счетам перед Москвой может уже не Евросоюз с его солидарной ответственностью, а каждая страна в отдельности и по совокупности неверных решений.

10 комментариев
20 августа 2010, 21:00 • Авторские колонки

Владимир Мамонтов: Про полицию

Владимир Мамонтов: Про полицию

В моем сознании полицейский – неоднозначное существо. Центральное место синтетического образа занимает герой бессмертного романа Василия Павловича Аксенова Дормидонт Ферапонтыч Уев, который врагов подразделял на унешних и унутренних.

У него был толстый живот, чугунная шея, он умел спать стоя, чего стеснялась его жена. При нем всегда, даже во сне, были шашка и свисток.

Изруганные вдребезги менты и сейчас абсолютно соответствуют стране и обществу. Нам не нравятся наши менты. А мы сами себе нравимся? Напрасно!

Несмотря на то что Уев был стоек, предан, политически грамотен – «под унутренними врагами надо полагать скубентов», – сны ему снились актуальные, глубокие и вещие, но об этом позже.

Конечно, он персонаж литературный, но что-то мне подсказывает: передовые россияне конца ХIХ – начала ХХ века не любили и прообразы Уева, стоявшие на всех перекрестках обреченной империи. Их обвиняли в неразворотливости,  мздоимстве, называли Держимордами, сам их вид оскорблял просвещенную публику. «Городовые у нас очень толсты, – наверняка возмущенно написала бы в журнал «Свисток» барышня Амалия Крестовоздвиженская. – Как же им гоняться за преступниками с такими животами?» Почему я уверен? Да потому что Амалии бессмертны, а цитирую я подлинный фрагмент нынешнего всенародного обсуждения проекта закона «О полиции», где за толстые животы – ну и за все прочее по списку – упрекаемы уже современные милиционеры.

Животы ли помешали полиции поддержать тогдашний порядок в России – дело темное. В тюрьме народов, как известно, уже нечем было дышать. Стена была гнилая, ткни – развалится. Но едва в феврале на арену вышло Временное правительство, как в марте тут же занялось реформой осточертевшей всем полиции, которая проходила под лозунгом народности, добровольности, а также грядущей светлой жизни. Прежде всего полиция была торжественно переименована в милицию, что по-древнеримски означает «ополчение». Мздоимец и разжиревший душитель свободы Ферапонтыч частично был изгнан и разжалован, частично распропагандирован. Того чаще его просто переименовывали – в спеца. Но на ключевые позиции пришел рослый молодой рабочий Степан, которому классовое чутье заменяло сыскное. Он так регулировал людские потоки («Рабочий тащит пулемет, сейчас он вступит в бой. Висит плакат «Долой господ! Помещиков долой!») на будущей улице его тезки Халтурина в Ленинграде, что уже в октябре реформатору Керенскому пришлось бежать из Зимнего в женском платье, хотя это просто красивая легенда. Мем. Ну, как про Турчака.

Пропустим годы становления рабочего Степана в дядю Степу. Заметим только, что сами стихи Сергея Владимировича Михалкова были частью кампании по приданию народной, добровольной и т. д. милиции мало-мальски человеческого облика, ибо по сути она была к тому времени орудием государственного подавления и запугивания, несмотря на название: сказались сначала лагерные 30-е, а потом военные 40-е.

Обратимся за подтверждением к другому художественному произведению: фильму «Верные друзья», который мягко, устами молодого сценариста Александра Галича приветствовал оттепель. Помните, там милиционер (его сыграл Алексей Покровский, лучший, на мой взгляд, исполнитель классических советских песен, увы, недавно умерший), тощая и нервная версия Уева и явный предвестник Евсюкова, на все говорит «Разберемся!», но при первых признаках скандала легко достает из кобуры пистолет, размахивает им и угрожает применением. В кинокомедии! В советской кинокомедии! А всего-то надо как-то подтвердить личность академика Нистратова в исполнении Василия Меркурьева. В тех фильмах образы были больше типические. И уж если худсовет утвердил такого милиционера (а сценарий Галича и Исаева долго лежал на полке), значит, в реальной жизни дело обстояло совсем хлестко, пришла пора поправлять.

Была ли та милиция, которую, несомненно, побаивались, все-таки уважаемой? Доверяли ей? Ответом служит прекрасно знакомый мне и моему поколению языковой феномен: при опасности, мнимой или подлинной, в темном переулке или в ребячьей куче возглас «Милиция!», означавший призыв о помощи (а иногда, напротив, «Атас!»), был широко распространен. Кот тащил со стола сардельку, а моя бабушка, смеясь, кричала: «Милиция!» Возглас сейчас по привычке издают разве что пенсионерки, завидев хулигана, но и они сознают старомодность и бессмысленность своего интонационно и грамматически обособленного компонента сложного синтаксического целого.

Партком, собрание, «картошка», демонстрация, армия, очередь, завскладом, отдел писем, спекулянт, проработка, умокнуть, пионер... «Милиция» вписывалась в этот ряд, как кирпич в стену. Как Уев в царскую Россию. Страна была стилистически едина, и это блестяще подтверждает нам Леонид Каневский в программе «Следствие вели...» Даже тогдашний маньяк составлял тонко подмеченное единство с треугольными молочными пакетами и радиолой «Ригонда». А уж рубашка Чикатило, украшенная символикой Олимпиады-80, – просто жесть!

Герой России Александр Чекалин, один из самых глубоких знатоков отечественного милицейского дела, недавно рассказывал, почему он сам лично молодым лейтенантом не брал взяток. А предлагали. Прямо у Елоховского собора, куда прибыла траурная процессия. Машины сопровождающих покойника полагалось оставить на стоянке, но сопровождающим хотелось к вратам; неуступчивому милиционеру была предложена трешка. Потом пятерка. Десятка! С присовокуплением нравоучения: ну, чего ты кобенишься? Вижу по твоей рязанской харе, что слаще морковки ничего не ел!

Ан нет, ошибаешься, проклятый нарушитель социалистической законности! У лейтенанта Чекалина была хорошая и при этом большая зарплата, квартальные премии, шерстяная добротная форма, он раз в год ездил бесплатно на курорт – и он был как минимум равен статусом миллионам людей, которых призван был защищать. С которыми ездил в Крым в одном купе. Которых пьяненькими сажал в коляску мотоцикла.

Вообще, он был с ними заодно.

В моем сознании полицейский – неоднозначное существо  (фото: ИТАР-ТАСС)

В моем сознании полицейский – неоднозначное существо (фото: ИТАР-ТАСС)

А сейчас? По-моему, изруганные вдребезги менты и сейчас абсолютно соответствуют стране и обществу. Нам не нравятся наши менты. А мы сами себе нравимся? Напрасно!

Скажу про себя. За весь водительский стаж я ни разу не был остановлен или задержан гаишником понапрасну. Или превышал, или пересекал, или был, увы, нетрезв. В самом малопривлекательном случае нетрезв и без прав. И именно в данном, последнем случае безвозмездно был отпущен сотрудником поста, потому что было 1 января 1999 года, а сотрудник находился в адекватном моему настроении. Назавтра я свечку поставил и больше за руль нетрезвым не сажусь.

Во всех остальных случаях я откупился. За что по закону мог и сесть. И мы с милицией подходили друг другу, как маньяк к Олимпиаде, как лавэ к борсетке, как USB к Маc'у. Милиционер спросил, за сколько я купил свою тачку. Я честно сказал. «Потянешь! – усмехнулся он. – Может, сопроводить до дому?» «Да нет, мне тут недалеко». «Ладно, тихо езжай, там наши будут на перекрестке Строительной и Маяковского, я их предупрежу. Не нарушай больше! Счастливой дороги!»

И не у нас одних так: народ и милиция – близнецы-братья. В прикольно-жутковатом  английском фильме «Типа крутые легавые» единственному честному полицейскому на всю Британию противостоит отвратительное, лицемерное, но сплоченное гражданское общество, в которое остальные полицейские вросли, как плющ в живую изгородь, не отличишь, не отдерешь, все заодно.

В желании переименовать скомпрометированную структуру есть что-то фрейдистское, а то и первобытнообщинное, когда тигра переименовывали в зайца – и рассчитывали, что не съест

Как мы собираемся создать некоррумпированную, профессиональную, честную полицию, исполненную народного доверия и любви, если у нас самих налоговые декларации не соответствуют даже наручным часам, не говоря уж о хижинах? Томограф, в который наверняка попадет пенсионерка после встречи с хулиганом, покупается за четыре цены от реальной стоимости? Милицейский начальник впрямую отказывается выполнять судебное решение, предписывающее ему опросить начальника префектуры: он считает его своим начальником тоже. Дела открываются и закрываются не просто за деньги – за деньги плюс: по звонкам городских, областных и прочих начальников, которые доплачивают федеральной службе из местного бюджета. Чего ж не позвонить, если ты у меня на коште? И в проекте закона, кстати, этот пункт опять оставлен. Зачем? Да он выгоден начальникам над милицией-полицией, как выгодна каждому из нас система мелкого – а залетишь, так и крупного – откупа от гаишника.

Так что же мы хотим создать? Гвардию неподкупных жрецов закона и порядка, которая возьмется переделывать нас? Нет, приоритетом объявляются наши интересы. Их новая полиция и будет защищать. Но интересы и взгляды общества на нынешнем этапе настолько далеки от идеалов нравственности, честности, благородства, что в ряде случаев получится парадокс: или защищать граждан – или закон. «Неувязочка вышла!» – как говаривал все тот же милиционер из «Верных друзей».

Кстати, о законе. По меткому замечанию политолога Владимира Жарихина, мы ничего не слышали о том, чтобы кто-то критиковал существующий закон «О милиции». Все справедливо ополчились на правоприменительную практику – в особенности Дымовский, который сам наркотики подкладывал, улучшая показатели отдела. (Таким, кстати, по проекту рот прикроют). Будь существующий закон хоть сколько-нибудь исполняем, нам не пришлось бы вообще тревожиться. Однако именно закон мы меняем, обсуждаем, улучшаем и т. д. Означает ли это, что реальная жизнь нам неподвластна? И мы не надеемся на собственное общественное самоусовершенствование? Или рассчитываем, что новый закон создаст условия для формирования нового человека? Увы, такого потенциала в нем не заложено, тут даже «Война и мир» со «Что делать?» не помогли, а вы – закон.

Конечно, диалектику никто не отменял. Уложения меняют жизнь – жизнь меняет уложения. Но полезное и достаточно широкое обсуждение закона «О милиции» для меня и многих, с кем доводится говорить, открывает глаза на всю картину: какого масштаба перемены в действительности назрели, скольких продуманных, не залихватских усилий, каких политической воли и весомого общественного согласия они потребуют. В сущности, если перевести на уходящую в похолодание тему жары, то спор сейчас о том, что насущнее: закон о ликвидации последствий пожара или конкретный мониторинг за восстановлением сел погорельцев, с учетом того, что в случае с милицией «погорельцы» – вся страна.

И вот еще что. Как заметил один мудрый человек, «я не за милицию, не за полицию, я за безопасность». Но в желании переименовать скомпрометированную структуру есть что-то фрейдистское, а то и первобытнообщинное, когда тигра переименовывали в зайца – и рассчитывали, что не съест. Лично мне в нынешнем торопливом разрыве с «совком», внешнем приобщении к европейской норме чудится все та же азиатчина, вид сбоку. Но мнение свое высказываю, не навязывая. Знаю авторитетных и уважаемых мною людей, которые полагают, что яхта поплывет иначе, если ее переименовать. Может, и так.

В заключение прошу приобщить к быстротекущему обсуждению закона страничку из все той же любимой мною аксеновской «Любви к электричеству»:

   – Как хотите, господа, а вся беда Расеюшки заключается в автомобилях, – задумчиво сказал, водя пальцем в блюде студня, пристав. – Обыватель, а особливо иноверец поганый, видя коляску, катящую без лошадей, убеждается, что можно прожить и без полиции.

   – А вот и верно, не было при Николае Павловиче вонючих автомобилей, а шпицрутен был, – с веселым задором сказал Высший Чин.
   Все офицеры тут радостно загалдели про Николая Павловича, которого Палкиным грубый мужик прозвал, а надо бы Великим. Порядок был при том царе, и в военном деле не хромали – Крымскую канпанию отгрохали, это вам не тютькин хвост. Проиграли, говоришь, Ферапонтыч? Мало что проиграли – зато турчатины сколь навалили под Севастополем!

   – А шляпы нонешние бабские вроде корзин да с аршинными булавками тебе не колють?! – наскочил с шашкой на городового пристав.
   – Никак нет, не колють! – браво ответил Ферапонтыч, подставляя выю. – Мине даже очкастый господин в пенсне очинно импонирует, потому что видать – аптекарь.
   – Может, тебе и бомбист по душе, Ферапонтыч? – подскочил с револьвером полковник.
      – Разные бывают, – задумчиво сказал Ферапонтыч, расстегивая на груди мундир для пули. – Который в тебе целит, этот нечист, а который в вышестоящее начальство, тот молодец – вакансию освобождает.
   – А ведь дело говорит Уев, – зачесали в затылках гости.

..............