Владимир Мамонтов: Про генофонд

Не так давно в очень благородной компании беседовали о совести: а куда она делась? Еще вчера школьное слово «бессовестный» звучало на всех переменках. Дернул за косу − бессовестный. Не выучил уроков − как тебе не стыдно?! У меня до сих пор хранится записка: «Как не совестно, задача очень легкая. Мог бы и сам решить», − пишет соседка по парте. При этом задание по химии ею за меня сделано. А как же − взаимовыручка, иначе парадоксальным образом было бы не по совести, как мы тогда понимали. (Химию я не знаю до сих пор).

Вспомните, как долго и муторно пробивала себе дорогу среди нас, высоконравственных и совестливых, идея клонирования. Нас куча померла, протестуя и возмущаясь. Так и не поняв, что нас хотели спасти

Ныне же слова с корнем «совесть» исчезают из лексикона. Причем вслед за понятиями, которые обозначали. Вы слышали в последнее время, чтоб «муки совести» извели кого-нибудь? Может, актера Галкина, который сначала с огнестрельным успехом сыграл купца пьяного, а, проспавшись, раскаявшегося? Но точно не милиционера Евсюкова. Тот оказался цельной натурой. «Зая, я убила мента», − эта чудесная эсэмэска вбирает в себя проблему вообще без остатка.

Почему так происходит и что делать? Сергей Петрович Капица, который принимал участие в нашем толковище, знакомым неподражаемым говорком изложил на проблему свой взгляд. И он мне нравится тем, что явно выходит за пределы сетований о том, что Бога забыли. То есть я абсолютно согласен − забыли, сожалею о прекрасных временах, когда помнили (были они иль нам мнится), но этого мало. Это ничего не объясняет.

По Капице же в последнее время все мировые процессы ускорились в разы. Не вполне ясно, зачем и куда мы торопимся и отчего сама спешка, но об этом чуть позже.

Пока пример возьмем попроще, понаглядней. Еще вчера лазерный диск − вершина технологического прорыва, не шипит, не стирается, занимает мало места. Сегодня же вся коллекция Леонида Захарова, моего главного авторитета в музыке, занимавшая в компактах двухкомнатную квартиру, перекочевала в некий ящик размером с обувную коробку. В нем ничего не вращается, нет ни лазера, ни иглы, а раздел «Джаз Эфиопии» (я не шучу) можно в прекрасном качестве слушать сутки.

Плюсы ясны. А минусы? Увы, и они есть. Исчезло, к примеру, волнение, с которым ты распаковывал пластинку, купленную в магазине − первым, потому что тебе, как завсегдатаю, позвонил Юра Ребедайло, начальник «Фиолетового центуриона».

Но тут удивительнее другое: лазерная эпоха проскочила буквально за десятилетие. Предыдущая, шеллачная и виниловая, длилась век! Вдумайтесь! Век! Она успела обрасти культурой обложки пластинки, какие-нибудь Hipgnosis значили не меньше самого Pink Floyd. Долгоиграющая пластинка задала новый стандарт − двадцать минут сторона, стайерский забег на самовыражение (граммофон − это вообще спринт).

За пластинкой ухаживали. Стирали пыль. Если ты брал пластинку писать, то обязан был вернуть не поцарапанной. Сие тщательно проверялось на глаз. И если ты подводил, тебя вычеркивали из братства. Конечно, это советские, особые реалии, от нищеты и железного занавеса, но совестливость они держали начеку.

С лазерками − внимание! − совесть стала не нужна. Не потому, что прежде молоко не так скисало. Ее в старинном мушкетерском виниловом духе просто негде применить. При удачном раскладе даже поцарапанные лазерные диски играют как новенькие. Их полно. Их не берегут. А с гигантской памятью вообще ничего не может произойти, если по ней специально кувалдой не колотить. И это принципиальное отличие от прежних времен.

А что сегодня вообще берегут? Был в Японии по приглашению корпорации Sharp. И обедая с одним из ее начальников, почтенным японским дедушкой, похвалил видик, купленный мной лет 15 назад. Он исправно работал. Дедушка сказал: самая плохая новость за день. И стал очень смеяться. Потому что он зарабатывает, меняя модели. Они должны ломаться быстро. Их не принято беречь − впрочем, это общее место.

Не близка вам эта аудиофильская тематика? А подставьте на ее место то, что вам близко. Не диски, так девушки, игрушки, если вы дитя...

Если не берегут, значит и не страдают. Не переживают.

Вот тут еще раз и помедленнее. Попробуем эту мысль пережить. Ну, хоть секунд десять. Если они у вас есть. Переживать − это ведь процесс. Сделал чего-то не так. Лежишь, ворочаешься. Пошел на кухню, выпил воды. Написал письмо, кусая ручку. Ждешь, ответа нет. Дней пять. Наконец, получил ответ. Порвал в клочья, рыдал.

Теперь это обмен эсэмэсками: «Зая, я убила мента».

Нет теперь времени обучиться и применить совесть на практике. Нету! Сергей Петрович Капица считает, что скорость изменения материального мира просто не дает возможности сформироваться нравственному отношению к нему. Раньше отец внушал сыну, а отцу дед, а тому − прадед разные истины на всяких долгосрочных примерах (некоторые отцы продолжают это делать на зыбком примере музыкальной индустрии). Теперь нет долгосрочных примеров.

Более того: может, совесть, нравственная оценка и отмирает, как стопор неустанного движения вперед? Погодите возмущаться и гомонить. На этом месте нам придется на время от высоконравственного перейти к сугубо приземленному.

Быстрое развитие материального мира привело к тому, что у нас с вами, у человечества, фактически прервался процесс естественного отбора. В древней Спарте, как известно, была создана простая, но эффективная технология его замены. Там слабейших сбрасывали со скалы. Оставим пока гуманистический аспект этого недухоподъемного деяния: похоже, спартанцы понимали, что без этого им не выжить. Испытывали ли они угрызения совести − дело темное, но их они точно сбрасывали со скалы вместе с хиляками. А, скорее всего, не испытывали − не до того было. Враг у ворот, а генофонд хужеет.

А что сегодня вообще берегут? (фото: Getty Images/Fotobank.ru)

Там, где вчера хватало 300 спартанцев, завтра нужно будет 400, а цена на нефть падает, бюджет не резиновый, Голливуд ждет подвига.

Нынче времена вегетарианские, считается, что враг отступил. Или принял неясные очертания? Благодаря успехам медицины, слабаки отодвинулись от края пропасти. Живут все, кроме тех, кто помирает − по собственной воле, от героина, водки, ожирения и бляшек, успев, правда, худо-бедно дать потомство. Вы еще спрашиваете, куда из нашего обихода исчезло такое понятие, как «здоровый ребенок»?! Вот откуда вынырнул главный враг.

Приведу вслед за ученым из США А. Кудрицким некоторые цифры. В течение тысяч лет детская смертность превышала 50%. Теперь шансы дожить до 25 в развитых странах составляют 98%. Но при этом в разы увеличились шансы дожить аллергиком, диабетиком, сердечником и кем-то похуже. Больше того: успехи ветеринарии сыграли ту же шутку с нашими собаками и кошками, что уж совсем нелепо и даже бессовестно − приручили и уморили. (Кстати, заводчики пород давно это поняли: прежде чем с умильными улыбочками демонстрировать покупателям шерстку и подушечки, отбраковывают слабых домашних животных, как Герасиму и не снилось).

Вот, кстати, и про совесть опять само вспомнилось.

Человек не котенок. Естественный отбор не вернешь. Это ясно. И зря некоторые читатели волновались, куда, мол, автор клонит.

К тому, что, возможно, только современное нездоровое поколение, не испытывающее излишних угрызений совести и избавленное от рефлексий (за что старшее их достанет до печенок претензиями о бездуховности, бесчувственности и бессовестности), будет способно себя спасти. Оно, поколение это, неглупое в целом. По лабораториям сидит. У компьютеров. И ему не надо осторожно, с оглядкой на вековые предрассудки втолковывать, что поправить положение с генофондом может только наука в целом и генная инженерия в частности. Новые технологии качественного самовоспроизводства человека. Вот вызов нам − современной Спарте.

Теперь вспомните, как долго и муторно пробивала себе дорогу среди нас, высоконравственных и совестливых, идея клонирования. Нас куча померла, протестуя и возмущаясь. Так и не поняв, что нас хотели спасти. Правительства и парламенты издавали указы насчет того, что сусликов можно, а хомячков нельзя, общественность ходила с плакатами, с амвона проклинали... То же касается суррогатного материнства. Интеркорпорального оплодотворения. Пересадки органов. Замены генов. И главным стопором было что? Неготовность людей нравственно принять эти абсолютно спасительные идеи, которые, убежден, и есть новые одежды естественного отбора, новый облик эволюции. (Оставим за скобками попытки бессовестных лоббистов индустрии гербицидов пугать генно-модифицированными продуктами).

Даже Сталин − а уж он точно был озабочен темой продления жизни − не учуял магистрального пути. Пересадку яичников обезьян людям приветствовал и обновление крови, а в генетике спасительницы не распознал. Полета не хватило, увяз в собственных устаревших представлениях о вейсманизме-морганизме. Посовестился якшаться с продажной девкой империализма. А зря. Всем правителям урок – с его умением концентрировать ресурсы, и сейчас бы в Кремле сидел, генно-обновленный, здоровенький и добрый-добрый. Шутка.

Особенно щекотливо здесь положение церкви, поскольку человек с открытием нанотехнологий и генной инженерии приблизился к божественной функции творения на непозволительно короткую дистанцию. И это здорово парализует: чудится грань, за которой... А что за ней?

Может, только новое поколение, которое всех этих внутримозговых оков лишено, пластинки тряпочкой не протирает, писать с нажимом и волосяной не умеет, успеет до собственной погибели от бесчисленных диабетов и аллергий вкупе с мутирующими вирусами (которым чтоб мутировать, не надо бесконечно испрашивать общественного мнения) передать однажды эсэмэску: «Зая, я создала мента». И мы точно будем знать, что дефектные гены Евсюкова в нем будут заменены генами дяди Степы.

Вслед за этим прорывом последует, конечно, проблема: куда девать и как прокормить такое количество здоровеньких, а, может, и бессмертных честных ментов? Но будем решать проблемы по мере их поступления.