Михаил Бударагин: Между первым и вторым

Датчанину не впервой шокировать почтенную публику, но Канны взъелись на фон Триера не на шутку. На пресс-показе «Антихриста» зрители смеялись, шикали, выходили из зала и чуть ли в обморок не падали. Лента была названа «женоненавистнической», от режиссера потребовали извинений. Фон Триер лишь пожимал плечами, дожидаясь, видимо, когда Генсбур получит свой приз за главную роль в самом важном фильме его жизни.

Борьба европейской морали с европейским чувством прекрасного – ключ к обеим премиям

Борьба европейской морали с европейским чувством прекрасного – ключ к обеим премиям. «Антиприз» фон Триеру вручили за «аморалку», «Пальмовую ветвь» Шарлотте Генсбур дали за потрясающую игру.

«Антихрист» аморален ровно настолько, насколько вообще может быть аморальным художественное произведение. И дело даже не в том, что фильм изобилует сценами насилия, местами неприемлемыми для ленты, которую вынуждены смотреть живые люди, многим из которых бывает от ужасов тошно.

Насилие для фон Триера – лишь художественный прием, необходимый только для того, чтобы рассказать о том, о чем в современном западном мире говорить не принято.

Бог и Антихрист сегодня – обычные персонажи игрового кино: Господа хорошо играть Моргану Фримену, дьявола – Аль Пачино. С их участием может разыгрываться сколь угодно глубокая драма, но мы знаем персонажей по именам: с тем же успехом ангелов Апокалипсиса могут изображать разукрашенные пони.

Этот понятный, знакомый до запятой мир создан именно для того, чтобы отложить до времени разговор и о Боге, и о дьяволе. Фон Триер расчеловечивает добро и зло, отправляет своих героев в лес («церковь сатаны»), где потерявшая ребенка мать изводит и истязает отправившегося с ней мужа. Антихрист не улыбается, как Аль Пачино. Его нет физически, но он тем не менее везде. И он одерживает полную победу, потому что мир, который открывается, если едва-едва сойти с торной дороги европейской разумности, и впрямь, лежит во зле.

Триер говорит об этом зле слишком прямо, бьет им слишком неожиданно.

Кадр из фильма «Антихрист» (фото: kinopoisk.ru)

Оказывается, зло – это не просто преступление человека, который сам по себе добр, но допустил ошибку. Зло – это и есть человек, которому лишь на короткие мгновения удается спрятаться от самого себя.

Но мир, говорит фон Триер, очень тонок. Пиноккио протыкает носом нарисованный очаг, любовно вытканная ткань повседневного бытования рвется по швам. За этой тканью мир предстает таким, каким видели его средневековые подвижники. Он омерзителен, жесток и грязен. Свет добывается здесь годами упорного труда, часами непрерывных молитв, веками стремления к совершенству. Как только человек случайно забывает или от горя не может вспомнить об этом, он возвращается к «точке отсчета», к своей естественной греховности.

Именно это, а вовсе не кошмарное насилие, не приемлет сегодняшний Запад, где добро всегда побеждает зло. Тонкая ткань не может порваться: мы слишком разумны для этого, нас слишком хорошо учили в школе, нас долго воспитывали книги, музыка и кино (хотя бы и с Фрименом и Аль Пачино).

Открытие же «Антихриста» состоит в том, что добром в средневековом мире зла является его прямое, без обиняков, изображение. Искусство – то единственное, что еще связывает нас с Богом, и пусть искусство это исполнено страдания и страха, безнадежности и муки, и пусть от ленты можно свалиться в обморок – другого выхода из кромешного ада нет и быть не может. Нужно не просто посмотреть в глаза своим чудовищам, нужно стать ими, влезть в их шкуру, ничего не стыдясь и не боясь. Только мир тотального зла легитимизирует добро, являет его настоящую цену.

В Содоме и Гоморре не нашлось ни пятидесяти праведников, ни десяти, ни трех – и это не то чтобы метафора или иносказание. Вероятно, и впрямь – не нашлось. «Антихрист» фон Триера – фильм о том, что ко Второму пришествию праведников может и не остаться вовсе: ведь совсем не очевидно, что уплаты налогов и перехода улицы на зеленый свет, умения повязывать галстук или чтения бюргерских по вечерам хватит для того, чтобы при первом удобном случае не впасть в Содом, Гоморру или что-нибудь, до чего библейские греховники и додуматься не могли.

Все написанное выше Шарлотта Генсбур сыграла так, что каннское жюри, смирившись с триеровским бунтом против их политкорректности, не смогло не дать актрисе «Пальмовую ветвь».

Искусство на отдельном участке фронта вновь победило мораль. Жаль только, что самому фон Триеру на эту победу, по всей вероятности, совершенно наплевать.