Алла Латынина: Миссия Солженицына

Он мог погибнуть в лагере, куда лежал его путь после ареста в 1945 году: молодой офицер с острым умом, позволившим трезво взглянуть на Сталина, наивно верил, что его слабо завуалированные критические пассажи в письмах к другу не расшифрует вездесущая гэбистская цензура.

Он мог умереть в начале 50-х от рака: опухоль вырезали еще в лагере и с незажившею раной вытолкнули из «больнички», в кок-терекской ссылке пошли метастазы, а система исполнения наказаний в СССР была придумана не для того, чтобы реагировать на просьбы какого-то ссыльного разрешить ему поехать на лечение. Однако вот дала сбой – нехотя, но разрешили (все равно умирать), а ташкентские онкологи возьми да и вылечи безнадежного (этот биографический опыт лег в основу романа «Раковый корпус») .

Великий человек, понявший свою жизнь как миссию, редко находит полное признание у современников

Он мог умереть в 1971-м, уже всемирно известный писатель, лауреат Нобелевской премии, осмелившийся бросить небывалый вызов тоталитарной системе: ее стражи приняли решение убить Солженицына тайно, уколом рицина, во время его путешествия по стране, о чем поведал в 1992 году свидетель покушения – раскаявшийся чекист. Солженицын, не заметивший ни слежки, ни укола в толчее новочеркасского гастронома, три месяца пролежал пластом, «покрытый волдырями размером с блюдце», но выжил и, не склонный к мании преследования, даже не заподозрил руку КГБ в своей загадочной болезни. Видимо, технику укола потом усовершенствовали – болгарский диссидент Георгий Марков был более успешно устранен тем же ядом, введенным с помощью зонтика с пружинкой (бывший генерал КГБ Калугин рассказал, как сам снабжал спецслужбу Болгарии этим продуктом творчества КГБ, словно позаимствованным из гротескного арсенала Джеймса Бонда).

Он мог бы умереть в 1974-м, после публикации на западе «Архипелага ГУЛАГа», потрясшего мир и вызвавшего бурную атаку власти, решившей показать писателю свою силу: из документов, рассекреченных в 90-е, стало ясно, насколько близко Политбюро было к принятию предложения Подгорного – Косыгина упечь Солженицына в лагерь или ссылку в районе Верхоянска, чтоб он оттуда живым уже не вернулся.

Но он умер на 90-м году жизни, в своем доме, в кругу любящих людей, проведя день в работе над подготовкой очередного тома своего 30-томного собрания сочинений, которое выпускает издательство «Время». Символичный финал великой жизни, в головокружительных сюжетных поворотах которой и в самом деле легко увидеть руку Провидения, как видел ее сам Солженицын, уверовавший после чудесного исцеления от рака, что возвращенная ему чудом жизнь – не его в полном смысле, «она имеет «вложенную цель».

Эту цель Провидение явно не торопилось раскрывать будущему писателю, подвергая его жестоким испытаниям…

Когда в 1962 году появился в «Новом мире» «Один день Ивана Денисовича», взорвавший общество и переменивший всю литературную ситуацию (иные писатели, привычно мыслившие в терминах «пройдет – не пройдет», уселись писать своих «Иванов Денисовичей»), многих волновал вопрос: как и какую школу проходил Солженицын- писатель, не мог же он родиться сразу, как Афина Паллада, в полном боевом облачении зрелого мастерства? Долгое время считалось, что потребность рассказать о лагерном опыте подвигла математика Солженицына заняться литературой.

Его проповедь кажется слишком пафосной, вера – слишком тотальной, морализаторство – слишком требовательным (фото: Дмитрий Коротаев/ВЗГЛЯД)

В действительности (это очень хорошо показано в обстоятельной биографии Людмилы Сараскиной) с самого детства Солженицын осознал свое литературное призвание, много и настойчиво работал. Замысел «Красного колеса» родился у него в 18 лет, и первые главы были написаны тогда же. Ясно, что писателем он стал бы и в том случае, если б избежал в 1945 году ареста. Перед тем как подать рапорт с просьбой отправить его на фронт, Солженицын делает характерную запись в дневнике: «Есть опасность, равносильная смерти, – прожить войну и не видеть ее. Что будет тогда из моих «Русских в авангарде»? Кто поверит хоть единому их слову?» Может быть, найдутся желающие упрекнуть Солженицына: отправился на фронт, дабы набраться материала для романа. Но какая целеустремленность, какое жертвенное стремление подчинить свою жизнь задачам писательства…

«Русским в авангарде» не суждено было быть написанным. Фронтовые блокноты сгинули в пасти КГБ. Провидение распорядилось иначе: взамен фронтовой дать писателю лагерную тему. А стремящийся в литературу молодой математик и студент-заочник ИФЛИ наконец понял свое предназначение: стать голосом замученных миллионов, рассказать правду о невидимом архипелаге лагерей, покрывших страну, правду об ужасном времени трескучей лжи и тайного террора.

Он перевыполнил задачу: он не только свидетельствовал против ГУЛАГа – в известной степени он разрушил систему, ГУЛАГ породившую, что будет его вечной заслугой в глазах одних и вечным преступлением – в глазах других. Чтобы выполнить подобную задачу, мало быть великим писателем – надо верить в свое высшее предназначение: «То и веселит меня, то и утверживает, что не я все задумываю и провожу, что я – только меч, хорошо отточенный на нечистую силу, заговоренный рубить ее и разгонять. О, дай мне, Господи, не переломиться при ударах! Не выпасть из руки Твоей».

Великий человек, понявший свою жизнь как миссию, редко находит полное признание у современников. Его проповедь кажется слишком пафосной, вера – слишком тотальной, морализаторство – слишком требовательным. Он знает истину и хочет проповедовать ее, а наш плюралистический век пугается тех, кто владеет истиной.

Причины, по которым Солженицын разошелся с демократами Запада, со многими бывшими друзьями и сторонниками, оказавшимися в эмиграции, а потом и многими своими былыми почитателями в России, слишком сложны, чтобы в них сейчас разбираться. Пророка нет не только в своем отечестве – пророка нет и в своем времени. Но приходят новые времена, и канонизируют тех, чью миссию недопоняли и недооценили недальновидные современники.