Борис Кагарлицкий: Европа от Лиссабона до Вильнюса – 1

С юридической точки зрения, Лиссабонский договор уже мертв. Но официальные лица в Брюсселе, Берлине и Париже настаивают, что ратификация должна быть продолжена, а если надо, можно – вопреки существующему законодательству – ввести в силу предусмотренную Лиссабонским договором новую Конституцию даже и без согласия Ирландии. Иными словами, совершить государственный переворот в рамках Евросоюза.

Западная пресса полна критики и даже проклятий в адрес маленькой Ирландии. Российские издания эти высказывания радостно повторяют. Наши либеральные авторы во всем соглашаются с мнениями, господствующими на Западе, а патриотически настроенные писатели просто злорадствуют по поводу неприятностей в доме соседа. И тех, и других объединяет неприязнь к демократии, при которой «некомпетентные массы» имеют наглость требовать участия в принятии политических решений.

Почему жители Ирландии проголосовали против Лиссабонского договора? Ответ прост: потому, что другие народы объединенной Европы лишили права сделать это

В Европе подобную позицию очень четко и откровенно сформулировал председатель Европарламента Ханс-Герт Поттеринг, заявивший: «Это парламенты должны принимать политические решения. И если с принятыми решениями будут не согласны (граждане), на будущих выборах можно проголосовать за другую партию или другого ответственного политика».

Председатель Европарламента откровенно издевается над публикой. Ведь он не может не знать, во-первых, что в большинстве европейских стран все партии едины по вопросу проводимой политики, а большинство избирателей эту политику не одобряет. Иными словами, кого бы вы ни выбрали, вы голосуете против самого себя. Во-вторых, он не может не знать, что в рамках Евросоюза принятые решения необратимы. Иными словами, если решение о Конституции принято, изменить его невозможно, даже если принявших его парламент и правительство граждане выкинут на свалку.

В таких условиях для граждан единственным способом заставить политиков прислушаться к своему мнению становятся забастовки и бунты – именно поэтому массовые выступления протеста становятся всё более частым явлением в западных странах. Единственным политическим механизмом, который остался у граждан, является референдум. И каждый раз, когда население какого-либо государства получает шанс его использовать, оно массово голосует против проводимого курса.

Там, где какой-либо вопрос «европейской интеграции» выносился на референдум, ее сторонники почти неизменно проигрывали. Так шведы отвергли евро, норвежцы неоднократно отвергали присоединение к Евросоюзу как таковому. В некоторых случаях, когда избежать всенародного голосования было невозможно, представители еврократии заставляли людей переголосовывать свое решение снова и снова, пока, со второго или третьего раза, не добивались – не мытьем, так катанием – нужного исхода. Так было с Маастрихтским договором в Дании и с договором Ниццы в Ирландии. Сейчас от ирландцев снова требуют, чтобы они переголосовали. Любопытно, что если при негативном исходе референдума его итоги почти всегда переголосовывались, то после позитивного исхода – никогда.

Однако при сложившихся обстоятельствах трудно надеяться, что даже повторный референдум изменит ситуацию. Не случайно лозунгом противников Лиссабонского договора в Дублине было: «Не дадим себя запугать!» После того, как во Франции и Голландии годом раньше уже проголосовали против Европейской Конституции, стало ясно, что проводить политику Евросоюза через референдум невозможно в принципе.

Об этом теперь говорят сами чиновники и политики. Ликвидация демократических процедур была декларирована идеологами Союза после французского референдума совершенно откровенно, когда они заявляли, что населению нельзя доверять решение по-настоящему серьезных вопросов. А именно, из сферы народного суверенитета должны быть удалены вопросы, касающиеся экономики, социальной системы, внешней и оборонной политики. Что остается? Возможность назвать имя конкретного чиновника, который будет на местах проводить заранее согласованную и утвержденную на уровне общеевропейской бюрократии политику.

В Германии, Австрии или Швеции уверены, что Лиссабонский договор провалился бы с еще большим треском, чем в Ирландии. На сегодняшний день явное большинство за Евросоюз (в нынешней его форме) имеется лишь в Испании, Италии и Португалии, в остальных западных странах большинство против. Если бы вопрос о выходе из Евросоюза был поставлен на референдуме, с большой вероятностью эту идею поддержал бы электорат Дании, Швеции, Англии и Германии, а возможно, и Франции. Даже в странах Восточной Европы, где люди некогда мечтали об объединении с Западом как о ключе от ворот рая, ситуация изменилась. Если бы был проведен общеевропейский референдум по вопросу о новой Конституции, то ее поражение было бы гарантировано, причем не большинство, но заметную часть голосов за «Нет» отдали бы в Польше, Венгрии и Литве. Именно поэтому референдумы были отменены во всех европейских странах, кроме Ирландии, где сделать этого не позволило решение Верховного Суда. Забавно, что российские оппозиционеры сетуют по поводу того, что Кремль фактически отнял у нас право на референдум, и апеллируют к европейским нормам. Увы, большинство граждан единой Европы лишилось права на референдум задолго до нас.

И все-таки, почему жители Ирландии проголосовали против Лиссабонского договора? Ответ прост: потому, что другие народы объединенной Европы лишили права сделать это.

Договор, который для публики пытались представить в виде чисто технического документа, определяющего, сколько в каком органе представителей должна иметь та или иная страна, на деле имеет четкую политическую и социальную направленность. Мало того, что он закрепляет на конституционном уровне ранее принятые решения, он намертво привязывает все европейские страны к военной организации НАТО, подрывая тем самым нейтральный статус целого ряда стран, таких как Австрия, Финляндия, Швеция и та же Ирландия.

Формально, на конституционном уровне, Евросоюз организован куда более жестко, чем СССР (фото: Reuters)

Всё началось с серии договоров, которые за спиной граждан принимали чиновники в Маастрихте, Ницце и других приятных и красивых городах. Здесь, подальше от глаз публики, на конспиративных сходках представители европейской элиты договаривались о совместных решениях, фактически отменявших не только социальные завоевания трудящихся, достигнутые на протяжении ХХ века, но даже права и свободы, казавшиеся незыблемыми со времен Французской революции. В частности, право граждан каждой страны самим выбирать свои законы, право национального парламента формировать национальный бюджет и контролировать его исполнение. О чем ведутся переговоры, чем грозит рядовому европейцу подписание очередного протокола, обыватель узнавал лишь посте того, как эти решения вступали в силу. На любой вопрос относительно содержания того или иного документа гражданам отвечали потоком общих мест и высокопарной демагогии об общем светлом будущем, единстве континента и величии европейских ценностей. Либо, как и в случае с Лиссабонским договором, утверждали, будто текст его носит чисто технический характер.

Договоры и соглашения действительно были полны технических деталей, и именно ради этих деталей они заключались. Только эти «мелочи», недоступные для публичного обсуждения, радикально меняли жизнь целого континента.

Обыватель очень скоро на собственной шкуре ощутил, что после каждого нового договора его жизнь становится хуже. Речь шла об отмене социальных гарантий, снижении заработной платы и отказе от государственной политики поддержания занятости. Суть процесса, начатого Маастрихтским договором, состояла в поэтапной ликвидации европейской социальной модели и отказе от типичных для Европы культурных норм, включая традиционные представления о гражданском суверенитете. Всё это, с точки зрения правящих кругов континента, снижает конкурентоспособность Европейского Союза, который должен стать аналогом США – не только и не столько в смысле постепенного перехода к политической федерации, сколько в плане замены европейской социальной модели системой свободного рынка. Новый Союз, сформированный Маастрихтским договором, оказался мощнейшим инструментом американизации Европы, устранения ее привычной исторической идентичности. Правильнее было бы назвать его антиевропейским союзом.

Народы с изумлением наблюдали, как против их воли одно за другим принимали ключевые политические решения. Подавляющее большинство западноевропейцев было против присоединения к Евросоюзу восточноевропейских стран, тем не менее, это произошло. Большинство населения Германии и, по некоторым оценкам, Франции было против введения новой единой валюты, но это случилось. Граждане большинства стран недовольны Маастрихтским договором, но всё же он исполняется.

Решения ЕС необратимы. Даже если все понимают, что решение было неверным или неудачным, пересмотру оно не подлежит. Процедуры для пересмотра принятых решений в системе ЕС не предусмотрены. По крайней мере, формально, на конституционном уровне, Евросоюз организован куда более жестко, чем СССР. Ведь Советский Союз можно было распустить, а республики имели право выхода. В Евросоюзе право выхода не предусмотрено.

Венцом процесса демонтажа европейской социальной модели должна была стать новая Конституция, в которую вписаны были все прежние договоры. Ее-то и провалили на референдуме во Франции и Голландии. Как только стало ясно, что Конституция мертва, чиновники, собравшись в Португалии, приняли ее заново, в немного сокращенном варианте, обозвав Лиссабонским договором. Трюк состоял в том, что «конституцию» надо во Франции и Голландии принимать референдумом, а договор можно просто ратифицировать парламентским большинством, не спрашивая мнения народа. Ирландия оказалась единственной страной, где этот простенький трюк не удался.

Когда дошло до голосования, не помогло ни трогательное единство правящей партии и оппозиции, дружно уговаривавших население поддержать договор, ни давление из Брюсселя, ни миллионы евро, потраченные на пропаганду, ни десанты высокопоставленных чиновников и политиков с континента.

Когда утром 13 июня счетные комиссии, открыв коробки с бюллетенями, обнаружили, что страна сказала «Нет!», политики и комментаторы в лучших традициях орвелловского «новояза» начали бормотать про то, что их кампания в поддержку договора «сталкивается с некоторыми трудностями».

Да, трудности действительно были! Против договора дружно голосовали аграрные графства и рабочие кварталы Дублина. Даже значительная часть среднего класса выразила несогласие. Лишь в богатых пригородах столицы – ирландской Рублевке – прозвучало слово «Да». Перевес «Нет» был подавляющим.

Значительная часть граждан осталась дома, мотивируя это тем, что не будет голосовать за договор, которого не понимает. Это вызвало возмущение чиновников и пропагандистов ЕС. Разве можно выступать против решения только потому, что его не понимаешь?! Поддерживать решение, не понимая его, видимо, лучше!

Почему же после многих месяцев разъяснительной кампании большинство ирландцев констатировало, что не поняло смысл договора? Увы, цель кампании состояла не в том, чтобы прояснить содержание договора, а в том, чтобы скрыть его содержание и смысл от широкой публики, подменив обсуждение конкретных статей и формулировок общей риторикой. Оно и понятно: если бы больше людей разобралось в смысле написанного, число голосующих «против» только выросло бы.

Ирландцы прекрасно понимали, что голосуют не за себя. Как писали листовки противников договора, Ирландия оказывалась «последним бастионом демократии в Европе».

Беда в том, что единодушное неприятие массами нового порядка контрастирует со столь же явственным консенсусом европейских политических элит, включая так называемых «левых». Последние озабочены разрушением европейской социальной модели даже больше, чем консерваторы и либералы. В большинстве западных стран нет более ярых сторонников рынка, частной собственности и свободного предпринимательства, чем «социалисты».

Голосование ирландского электората знаменует не только крушение Лиссабонского договора. Оно показывает, что общеевропейское сопротивление «низов» политике элит становится всё более эффективным, а раскол между массами и «верхами» общества всё явственнее осознается на уровне общественного сознания.

Ирландцы сыграли за всю Европу. И выиграли.