Игорь Манцов: Капитализм – это соблазнение

Суждения, убеждения, есть даже описания современной отечественной действительности. Естественно, куча советов в стиле «как нам обустроить Родину». Что-то, однако, настораживает.

Наконец, упоительная проговорка: «Как пишут нам родственники из России…»

Откровенно говоря, хохотал. Господи, прости, не без умеренной злобы. Чем дальше человек от почвы, тем настырнее его манера, тем нелепее советы по «обустройству».

Оказалось, будучи русским по крови, юзер родился и живет в United States. Вдобавок, женского полу!

Антрополог знает, что не продуманный, не выстраданный, не адаптированный национальной культурой концепт – в лучшем случае не работает

Мама, роди меня обратно. Книжники с фарисеями задолбали. «Контора пишет».

Что имеем? Родственнички, которые шлют писульки отсюдова – туда и которые, будто бы, владеют полнотой информации о нашей тутошней жизни, на деле транслируют узкосословные представления, иллюзии и фантазмы. Ну, а патриоты, изучающие эти «отчеты с мест», там, в Америке, убеждены, что «грамотная точка зрения» − адекватна реальности, более того, единственно возможна. Употребляют непременное для всей этой самонадеянной публики «мы».

Упомянутый юзер уверенно призывает «официально осудить большевизм, сталинизм, коммунизм и т. д., как нерусские и противоестественные для России явления, и покончить со всем этим раз и навсегда. Кстати, тогда всякий бы вопрос о сакральности и преемственности власти, если он и существует, мирным образом исчез бы.

Думаю, абсолютно никакого разделения это не вызвало бы − это всё миф. А наоборот, всё бы это удивительно, как быстро бы исчезло, и все, мучимые этими лжеидеями, скорее бы занялись своим делом − просто нормальной жизнью, честным трудом и восстановлением нормального быта в стране, а ещё и возвращением к вере, которая, что бы кто ни говорил, со всем этим НЕ совместима. Вот и всё.

Как нам родственники писали из России, коммунистов, в общем, мало и их никто всерьез не принимает. Просто беда в том, что этот раздражитель не убрали окончательно. На самом деле, он и им не нужен сейчас уже для нормальной жизни. Красные вдруг станут белыми без всяких проблем... если Путин и Медведев скажут. Вот увидите!»

Своего рода руссоизм: человек по природе своей хорош; коммунист по определению плох; достаточно сакральному руководителю озвучить благую мысль с высокой трибуны… От высказываний американской антикоммунистки закономерно запахло серой, то бишь большевизмо-сталинизмом, не правда ли?

Впрочем, интересна не столько надежда русских американцев на сильную руку доброго царя (царей!), сколько образная система в целом. Россия 2008-года описывается здесь словами, за которыми ничего не стоит. Точнее, термины из прошлого перекодировались, мутировали.

«Сталинисты», «коммунисты», «капиталисты», «красные», «белые», «средний класс», пр. – все эти потасканные − национальные или заимствованные, все равно − слова ласкают грамотным слух, создавая иллюзию обладания смыслами и контроля над ситуацией. На деле современная Россия устроена иначе и должна была бы описываться совершенно другим языком.

Кстати же, про веру. Есть такой миф, дескать, дореволюционная Россия прямо-таки купалась в благолепии. Историк Борис Миронов, которого я не так давно вспоминал, осуществляет в своей «Социальной истории» любопытный анализ.

Он пытается выяснить, как часто рождались дети в интервале «девять месяцев» от времени Великого поста. Миронов внимательно и доказательно разбирается со статистикой, в результате приходит к выводу: особого благолепия в массах не наблюдалось, то есть Россия вполне себе вписывалась в общемировой процесс секуляризации.

Двухтомника Миронова под рукой, к сожалению, нет, точная цифирь поэтому недоступна, однако, припоминаю свое искреннее удивление. Кажется, уже в 1860-х гг. только четверть крестьянского населения свято соблюдала пост, воздерживаясь в предпасхальные недели от физической близости. В городской и дворянской среде цифры, понятное дело, были куда более неутешительными.

Это я к чему? Сегодня разговоры о вере и сопряженной с верой духовности набирают новую силу. Рассуждают на эту тему все, кому не лень. Сознают ли языкастые поборники духовности, насколько все непросто? Последовательный христианин воздерживается в Великий пост от близости даже с венчанной женой. Какой процент населения страны из тех, кто именует себя православными, готов сегодня к подобному воздержанию?

Или. Если по совести и по вере, предохранение от беременности в процессе полового контакта с законной супругой следует рассматривать как элементарную половую распущенность. В христианском понимании, цель соития – дети, а не наслаждение. Хотите жить по заповедям – не покупайте таблетки, спирали и презервативы. Опять-таки, сколько мирян готово сегодня к такому образу мысли?

Это я к тому, что никакого особого пути у России все равно не получится. Я бы, кстати, хотел, чтобы получилось! Чтобы в Великий пост воздерживались и чтобы все остальное время любили друг друга, вынашивая-рожая одного ребеночка за другим.

Однако «нас мало, нас, может быть, четверо». Никакой опоры на религию не получится. Массовый человек, да еще специально сориентированный теперешней пропагандой в направлении комфорта и неуемного потребления, добровольно от удовольствий не откажется. Значит, придется организовывать общество на других основаниях.

Вышеприведенная цитата из нашего американского друга, то бишь подруги, хороша тем, что в концентрированном виде предъявляет доминирующий сегодня стиль мышления. Современная Россия попросту захлебывается простотой, которая хуже воровства, хуже неумелой приватизации, но впрочем, немногим лучше революции.

Теперешняя концептуальная бедность удручает. Коротко поясню ситуацию на примере одной идеи, базовой у них и совершенно искаженной у нас. Для Западного мира последних полутора столетий чрезвычайное значение имеет куст значений и смыслов, артикулированный Диккенсом на страницах романа «Great еxpectations».

В русском языковом пространстве закрепился неточный и в принципе неверный вариант «Большие надежды». Но достаточно прочитать всего несколько глав, чтобы понять: речь идет именно об «ожиданиях».

Для Западного мира последних полутора столетий чрезвычайное значение имеет куст значений и смыслов, артикулированный Диккенсом на страницах романа «Great еxpectations»

Выражаясь современным языком, этот роман эпохи британского экономического чуда и геополитического могущества работает с проблемой «социальных лифтов», задает вопросы о проницаемости социальных ниш. В первой половине XIX столетия благодаря паровой машине удалось поднять норму прибыли до 3000%.

Империя стремительно развивалась, настоятельно требовался слом сословных перегородок, вовлечение в дело совсем новых людей. Герой Диккенса по имени Пип – обыкновенный деревенский сирота, обреченный работать подмастерьем в местной кузнице, до конца дней сочетая умеренную сытость с захолустной тоской.

Однако Диккенс нарушает его покой, вбрасывая и развивая мотив соблазна. Обиженная мужчинами, мечтающая о мести аристократка мисс Хэвишем призвана поселить в душе мальчика тяжелое беспокойство. Неведомо откуда у Пипа появляется потребность выйти за пределы своего социального круга, превратившись в богатого и успешного джентльмена. Постепенно он начинает стыдиться своих бедных родственников, своей хижины, своих грубых рук, лохмотьев и манер.

Диккенс гениально прописывает, как Пип преисполняется самоуверенности, гонора. Здесь – суть моих претензий к переводу названия. Если бы мальчик все еще осознавал свое плебейство, он действительно питал бы одни только «надежды», скорее, несбыточные, то есть пассивно уповал бы на необязательную милость небес или земных благодетелей.

Такой герой и такой роман были бы малоинтересны. Так нет же, наперекор закону сохранения энергии Пип свято уверовал в то, что ему действительно присущи качества, не обусловленные его биологическим и социальным происхождением. Именно поэтому Пип не попусту «надеется», но − «ожидает»!

Пипу представляется, что его социальный триумф неизбежен. Эта внезапная иррациональная вера массового человека в себя, которую с гениальной грубостью артикулировал Диккенс, символизировала порыв западного общества к слому перегородок, к тотальному общению всех со всеми, к социальной динамике.

Перевод названия и бытующие у нас толкования романа наглядно демонстрируют отсутствие в будто бы буржуазной России определенных культурных кодов, а соответственно, социальных механизмов. Достаточно поглядеть, как описывает концепт «great expectations» многоуважаемый академик Юрий Степанов в своей прошлогодней книжке «Концепты. Тонкая пленка цивилизации».

Степанов приводит текст огромного стихотворения Маргариты Алигер «Большие ожидания», написанного в годы Великой Отечественной, опубликованного в 1946-м, полностью солидаризируясь с интерпретацией поэтессы. Между тем, Алигер уравнивает иррациональный индивидуальный гонор Пипа с коллективным стоицизмом советского народа в военные годы.

Алигер вопрошает: «Любовь моя горькая, где ты?» Дескать, кончится война и все станет возможным. Все и для всех. Этот по-настоящему прекрасный порыв не имеет, однако, ничего общего с амбивалентными порывами Пипа, которого жизнь учит по мере того, как он становится все самоувереннее, все хуже.

Степанов отдельной строкой цитирует следующее: «Как сходны с невзгодой невзгода в таинственной доле людской…». Дальше у Алигер так: «...Конец сорок первого года, фашисты стоят под Москвой. Но в пору жестоких страданий является людям всегда великих больших ожиданий знакомая с детства звезда».

Не сходны невзгода с невзгодой, в том-то и дело, что не сходны! Пип сам выбирает свою новую долю, сам. Сам и для себя.

И платит он за это тоже сам. Это предельно высокий сюжет, очень взрослый. Между исходником и бытующим у нас пониманием концепта – цивилизационная пропасть. Проблема в том, что малочисленные грамотные, будь то интеллигенция или бюрократия, все одно, социокультурной неоднородности не ощущают, меряя все страты и сословия по себе.

Я поинтересовался, что пишут наши литературоведы про роман Диккенса: профессорское сознание радикально искажает смыслы и выхолащивает содержание. Моему изумлению не было предела. Кроме того, мне показалось, что «Great expectations» современнее всей нашей теперешней словесности, и что этот роман буквально про меня.

Культура, которая уравнивает самодеятельный гонор, он же веселый кураж, присущий Пипу, с объективной тяжестью навязанного врагом военного бремени, возведенного, к тому же, в энную степень социалистической мобилизации, демонстрирует невменяемость. О какой модернизации в капиталистическом ключе идет у нас теперь речь, если базовые тексты и базовые концепты западной культуры считываются ровно наоборот даже узкими специалистами?

Уж сколько раз я указывал на то, что радикально искажается все, что импортируется. Иной раз даешься диву: это же надо было понять и проинтерпретировать так «ловко», чтобы уничтожить самую суть оригинала!

Каковы практические выводы? Практические выводы неутешительны. Экономисты могут сколько угодно составлять привлекательные балансы, а политологи – выстраивать из отмерших, дурно пахнущих за давностью лет словечек духоподъемные прогнозы. Антрополог знает, что не продуманный, не выстраданный, не адаптированный национальной культурой концепт, в лучшем случае, не работает. А в худшем?

В гениально-многослойной пьесе Пристли «Время и семья Конвей» есть мотив, имеющий прямое отношение к нашей теперешней ситуации. В первом действии обнадеженная молодежь испытывает сладостное возбуждение, предвкушая закономерный жизненный успех.

Во втором действии, лет эдак через двадцать, разочарованные братья, сестры, мужья и жены оказываются, в лучшем случае, сволочами. Человеческий облик сохраняет лишь тот из персонажей, который еще тогда, в юности – вышел из борьбы, смиренно уступил сладкое ловкачам, добровольно не захотел очаровываться и соблазну не поддался.

В третьем акте Пристли остроумно возвращается в исходную точку, в прошлое, предлагая, пока кошмарное будущее еще не наступило и пока иллюзии не развеялись, скорректировать настоящее, поумерив и страсти, и аппетит.

Поскольку ничем подобным наша культура как не занималась, так и не занимается, смею предположить, что очарованную российским «экономическим чудом» молодежь сегодняшнего дня ждут в самом ближайшем будущем сюрпризы. Наученные постсоветскими пропагандистами гедонисты будут, смею надеяться, сильно удивлены тем, что человеческая жизнь до краев полна неподдельным трагизмом, не говоря о разочарованиях, скуке или тоске.

Аутентичный капитализм – это сюжет соблазнения. Банки, биржи, маклеры и эффективные менеджеры – приложение к сюжету, не больше.