Виктор Топоров: Национальный фантастический бестселлер

Это прорыв?
Или всё не так страшно?
Давайте подумаем.

Бесспорный лидер этой части списка – молодой Дмитрий Глуховский блестяще дебютировавший в прошлом году антиутопией «Метро-2033» и полгода спустя развивший этот успех романом «Сумерки». На соискание премии выдвинуты сейчас оба романа – директором Московского дома книги и главным редактором «Книжного обозрения» (что следует признать двойным комплиментом по адресу издательства «Популярная литература») Александром Гавриловым.

От фантасмагории один шаг до фантастики, и на этом «пятачке» дебютант Дмитрий Глуховский с романом «Метро 2033» неожиданно с легкостью уделал всех

В декабре, подводя литературные итоги года на страницах «Взгляда», я написал :

«От фантасмагории один шаг до фантастики, и на этом «пятачке» дебютант Дмитрий Глуховский с романом «Метро 2033» неожиданно с легкостью уделал всех, кто из года в год увешивает себя мечами от дона Руматы и рассуждает о роли голованов в запутанной жизни Льва Абалкина.

Стругацкое дело нехитрое, скажете вы, и я с вами, пожалуй, соглашусь, но тем не менее…»

Дело однако в том, что суперпопулярный Глуховский едва ли обрадуется, если его назовут фантастом. Да и такие авторы как Андрей Тургенев (Вячеслав Курицын) , Игорь Сахновский (не говоря уж об Александре Проханове), да и многие другие из «списка 27-ми» сочли бы такую – еще раз подчеркну, не всегда безосновательную – аттестацию прямым вызовом, если не оскорблением.

Потому что быть фантастом («говнофантастом», - как, не церемонясь, выражаются в Сети) в нашей литературе считается не столько предосудительным, сколько позорным. Фантасты и их читатели (так называемый фэндом) обитают в отдельной резервации, имеющей ряд устойчивых признаков лепрозория.

Перед нами (вернее, в стороне от нас – и мы стараемся в эту сторону не смотреть) существует этакая Республика прокаженных. Точнее, Королевство прокаженных, на троне (буквально! У них имеется и трон) восседает Борис Натанович Стругацкий – слуга царю (покойному брату Аркадию) и отец (духовный) солдатам: тем самым – по самоопределению и по призванию – фантастам, которых нехорошим словом именуют в Сети.

Можно выразиться и резче: отношение к фантастам в литературной среде (отношение, разумеется, творческое, а не личное) целиком и полностью совпадает с отношением к «опущенным» в среде криминальной.

Человек, хоть раз напечатавшийся в одном из фантастических альманахов, или принявший участие в одном из фантастических конгрессов и съездов, или удостоенный одной из бесчисленных (и с презабавными названиями) фантастических литературных премий, моментально (однако раз и навсегда) превращается в «фантаста», - и это навсегда.

Вот почему большинство писателей, сочиняющих нечто антиутопическое, альтернативно-историческое, а то и просто волшебно-сказочное, бежит от творческого самоопределения «фантаст», как черт от ладана.

Вот почему со всеобщим недоумением сталкиваются принципиальные борцы против «апартеида» вроде Бориса Кузьминского, восемь лет назад включившего в престижную серию современной художественной прозы роман киевских супругов-фантастов Дьяченко и уже в нынешнем году номинировавшего на «НацБест» фантаста Святослава Логинова (роман «Россия на облаке»).

Вот почему отчаянно – но, увы, безуспешно – пытаются вернуться в «большую литературу» многие фантасты, из числа которых мне лично наиболее симпатичен Вячеслав Рыбаков.

Я, правда, резко раскритиковал два его последних романа, в которых (особенно в «Звезде Полыни») лауреат Государственной премии советских времен (за сценарий фильма «За миллиард лет до конца света»; в номинальном соавторстве с братьями Стругацкими) и один из отцов «Хольма ван Зайчика» старается вернуться в русло традиционной прозы.

Я раскритиковал, а другим понравилось. И, главное, мне известно, с какой страстью стремится Рыбаков отвлечься и отречься от фантастической «прокаженности».

Вот и в «Звезде Полыни» нет ни единого фантастического допущения (на которые со все большей легкостью идут литераторы, далекие от профессиональной фантастики); здесь присутствует разве что «мечтательное наклонение»: писатель вовсю выдает политически и патриотически желаемое за действительное. Но по сравнению, скажем, с Прохановым это - не просто реализм, а реализм социалистический…

Поэтому я с легким сердцем включил в этом году Рыбакова в список номинаторов – в надежде, что он, не чинясь, прономинирует себя сам – регламентом премии это не возбраняется.

Дмитрий Глуховский (фото: Эвелина Гигуль/ВЗГЛЯД)

Но, увы, корпоративная логика Республики прокаженных возобладала над творческими амбициями – и выдвинул Рыбаков фантаста Александра Щеголева (трэш-хоррор «Как закалялась жесть» - про торговлю человеческими органами с «актуальными» политическими аллюзиями).

Да, впрочем, и не приняло бы жюри премии «Звезду Полынь» - фантастики в этом романе уже не осталось, а «родовых примет» жанра, начиная с комикования «значащими» фамилиями персонажей, - хоть отбавляй.

Советская (и антисоветская) фантастика была особенно хороша в 1920-1930-е годы – во всем диапазоне от «Мы» и «Приглашения на казнь» до «Человека-амфибии» и «Аэлиты» с «Гиперболоидом инженера Гарина». И тогда занятия ею (или эпизодические обращения к ней, как у Всеволода Иванова, Мариэтты Шагинян, Ильи Эренбурга или даже Александра Куприна) отнюдь не слыли чем-то зазорным. Качество самой прозы плюс изобретательность творческой фантазии – вот что ставилось тогда во главу угла.

В середине прошлого столетия громко заявили о себе Иван Ефремов и братья Стругацкие. Любопытно, что, вопреки расхожему мнению, более серьезной идеологической проработке, да и прямым гонениям подвергался Ефремов, - да и удержался он, в отличие от братьев-соавторов, от публичного покаяния, оно же отповедь якобы непрошеным западным публикаторам.

Лидерство однако же захватили – раз и навсегда – Стругацкие, по праву считающиеся основоположниками современной фантастики. Однако – «Я тебя породил, я тебя и убью!» Стругацкие не только даровали жизнь нынешней фантастике, но и, сформировав канон жанра, а главное, научив и благословив множество по-разному одаренных (но одинаково угодливых) подражателей загодя обрекли ее на долгую, мучительную и в каком-то смысле позорную смерть.

Творческое кредо Стругацких: беззастенчивое заимствование идей, образов и целых «миров» у Запада (чего стоит сопоставление «Обитаемого острова» с «1984») и отчасти у советских коллег (сравни «Парня из преисподней», да и весь так называемый «прогрессорский» цикл хотя бы с «Всадниками ниоткуда»); широкое использование стиля (вернее, стилька!) советской прозы 1960-х в обоих его изводах – «молодежной» (она же «исповедальная») прозы и научно-производственного романа, условно говоря, гранинского типа; постоянные клятвы в верности идеалам коммунизма (с особым упором на непролетарский интернационализм); искреннее, по-видимому, преклонение перед всемогуществом КГБ (и осторожные сомнения в его мудрости); плюс, разумеется, классический шестидесятнический кукиш в кармане – как у талантливого (тогда) Василия Аксенова или совершенно беспомощного (как прозаик) Булата Окуджавы…

Всё это, к тому же, подавалось в ореоле «научности» - от профессионального астронома и, только во вторую очередь, от профессионального переводчика, хотя оба они, начиная с какого-то момента, были скорее профессиональными обитателями советских Домов творчества.

Это была, впрочем, взрывоопасная смесь и вполне съедобная, даже лакомая – терпкая, пряная, остро нравящаяся и густым бараньим духом, и едкими абхазскими пряностями (так кормили на мысе Пицунда, правда, не в самом Доме творчества, а в прилегающих ресторанчиках, даже в специализирующемся на живой рыбе «Инките»).

А когда «прикрыли» молодежную прозу (или она выдохлась сама?), когда, вслед за Граниным, потускнела научно-техническая, когда поднадоела военная и лишь сильно «на любителя» осталась «деревенская», - после всего этого выяснилось, что братья Стругацкие со своей фигой в кармане и со своим юморком (граничащим с запрещенным, разумеется, матерком) превратились чуть ли не в единственных властителей дум для широких слоев тогдашней образованщины.

Но у кукиша в кармане, пусть и у самого злонамеренного, имеется одно обидное свойство: с годами он ссыхается.

Ссыхается и в кармане, и – особенно стремительно – ссыхается, когда его, по тем или иным причинам осмелев, «достают из широких штанин» и показывают – но непременно задним числом – властям предержащим.

Строго говоря, именно это и произошло с братьями Стругацкими в начале перестройки: вытащенный из кармана кукиш моментально и окончательно превратил философскую фантастику в псевдофилософскую (какой, впрочем, она и была изначально).

У братьев случился творческий развод, они попробовали было писать порознь (в частности, были опубликованы два унылых и мутных сочинения под псевдонимом С. Витицкий); Аркадий Натанович умер, а Борис Натанович водрузил свой трон в ЦСЛИК на петербургской набережной, учредил премию собственного имени (и множество других), увешал «мечами Руматы» собственных учеников, клевретов и прихлебателей, ухитрившись «зацепить» и, соответственно, «зачморить» пару-тройку вроде бы никак не связанных с фантастикой писателей.

Так и повелось, что никакой другой фантастики (кроме как от братьев Стругацких – или с их благословения) нет и быть не может.

Борис Натанович, к тому же, долгие десятилетия руководит семинаром для «подрастающего поколения». Человек он вроде бы славный, приятный и безобидный. Фантасты к нему тянутся.

В лепрозорий.

Вся современная фантастика лежит у подножия заведомо шутовского трона - и отчаянно старается подражать тому, что давным-давно умерло (отмерло; или, как в анекдоте, само отвалилось), а может быть, никогда и не существовало, а только мнилось.

Структурированная таким образом (тремя концентрическими кругами, как планета – то ли Гиганда, то ли Саракш – в одной из повестей АБС), Республика прокаженных решительно предпочитает бесконечный ужас собственного существования ужасному концу. Никакой другой фантастики у нас вроде бы нет.

Не ясно, правда, как в таком случае, отложив «Россию на облаке» и «Как закалялась жесть» в сторонку, отнестись к двадцати пяти из шестидесяти четырех номинированных на «НацБест» произведений, начиная с двух романов того же Глуховского.

Не фантастика?
Ненастоящая фантастика?
Новая фантастика?
Настоящая фантастика?
Неговнофантастика?

Выбор, как всегда, за читателем.

Читателю и вообще живется далеко не так трудно, как нашему брату писателю и ненашему брату фантасту, - в Республике прокаженных или где еще.