Екатерина Сальникова: «Шпиономания», – подумал Штирлиц

«Семнадцать мгновений весны» – лишь наиболее яркий пример нового поворота шпиономании в отечественном кино.

Еще до фильма Татьяны Лиозновой был снят в своем роде шедевр Саввы Кулиша «Мертвый сезон». И до начала 1980-х процветало ремесло – «Рокировка в длинную сторону», «Ошибка резидента» с тремя продолжениями, «Их знали только в лицо», «Путь в Сатурн» и т. д. вплоть до «ТАСС уполномочен заявить».

Глядя одну из подобных картин после старого праведного блокбастера «Тайна двух океанов», где про плохих шпионов, меня еще в детстве осенило. Кто такой хороший разведчик? Это просто наш шпион! А для «них» этот наш хороший разведчик – злой шпион.

Все зависит от того, с чьей точки зрения снимать кино, а потом его смотреть.

Если в 1950-е годы наши фильмы активно источали ненависть к чужим шпионам, в последующие десятилетия решили, что продуктивнее всерьез любить своего разведчика, то есть хорошего, нужного шпиона с полезной для нашей страны миссией. Тем самым непроизвольно произошло признание общности политических методов воздействия у советского государства и у империалистического Запада.

С тем и живем.

Штирлиц перевешивает все остальные роли Тихонова именно как центральный образ той эпохи

Тихонов – наша национальная гордость, потому что Штирлиц – наш национальный герой, и, если можно так выразиться, отпущение старых советских грехов ради создания новых долгоиграющих мифов.

Штирлиц перевешивает все остальные роли Тихонова именно как центральный образ той эпохи.

В «Семнадцати мгновениях весны» бесполезно искать исторические несоответствия – их полно в каждом кадре, на каждом шагу. Но ведь это не документальное кино.

«Семнадцать мгновений весны» не стоит ругать за прославление всяческих структур госбезопасности, не в этом соль картины. Соль в том, что эти самые структуры не воспрепятствовали появлению Штирлица и не сочли его образ неблагонадежным. Значит, сами структуры тоже теряли твердокаменность.

Со Штирлица начался период бессознательного, спонтанного эстетического отхода от строгой советской идеологии.

Стоит внимательнее рассмотреть фигуру Штирлица – и станет ясно, что закат советского уклада неминуем. О каком киногерое, кроме Штирлица, столько анекдотов? Только о Чапаеве. Но Штирлиц не Чапаев, он полная ему противоположность.

Штирлиц никуда не несется на боевом коне и перед народом не выступает – он разведчик-одиночка.

Эта социальная роль – как бальзам на душу в эпоху разочарования в коллективизме. Ведь разведчик вместе с работой в чужом тылу получает и некоторую свободу от родного государства, от властей, от всей рутинной иерархии начальства и сослуживцев. Приятно работать, когда свои не мешают...

Герой действует независимо, полагаясь на личную интуицию и развивая частную инициативу. Кино ценит и любит фигуру советского разведчика за «предлагаемые обстоятельства», активизирующие индивидуалистские навыки.

Приятно спасать Родину, когда родное государство и родная обыденность предельно удалены и не давят на героя своим несовершенством и своими условностями.

Образ Штирлица исподволь демонстрирует удаленность от типажно-фактурных признаков настоящего советского военного. Штирлиц не может напиться, невовремя проснуться или появиться на людях в неподпоясанной гимнастерке. Он пунктуален, корректен и здоров, как идеальный ариец, но только с русскою душой. Однако душа эта никогда не бывает в неглиже.

Такими бывают чиновники из высшего дворянского сословия, во многих поколениях приученные совмещать дельность со светскостью, исполнительность с непринужденностью общения.

Наконец, в Штирлице удивляет сознание ежеминутной опасности – вместе с полным отсутствием страха на уровне рефлекса, непосредственных эмоций. Свой аристократизм и свою интеллигентность он несет спокойно, с достоинством и без апломба.

Все выказывает в Штирлице человека, чей гармоничный образ жизни ни разу не был нарушен или поруган.

К чему я, собственно, клоню. Штирлиц – он ведь никогда не жил в СССР, в реальности послереволюционного времени!

Он не имеет никакого отношения к советским реалиям и к людям рабоче-крестьянского типа. Но именно такой герой, в котором нет ничего социально и классово-советского, сделал карьеру всенародного любимца – подчеркиваю, всенародного, а не любимца интеллигенции. А все потому, что народ уже был не тот, что раньше.

Вместе с «Семнадцатью мгновениями весны» телезрители получили возможность интимного проникновения в то, о чем «подумал Штирлиц».

Люди, предельно дистанцированные от своего государства, отодвинутые от власти, удаленные от многих правовых норм, в эпоху «почтовых ящиков» и железного занавеса, получили доступ к тайнам сразу двух государств.

Когда такое происходит в обычной кинокартине, это событие из ряда вон. Когда на протяжении более десятка серий – это уже маленькая норма, маленькие каникулы от советской режимности.

Этим форматом интимного погружения в государственные тайны и берет за душу телевидение. А потому – шпионы и разведчики были, есть и будут излюбленными типажами. Несмотря на то, что эпоха охоты на «врагов народа» миновала.

И тем не менее, кто среди главных действующих лиц в многосерийном хите «Ликвидация»? Кто среди главных лиц в совсем недавно прошедшем «Последнем бронепоезде»? Они-они, плохие шпионы в нашем хорошем тылу, в наших погонах.

Впрочем, шпионская тематика на сериальных расстояниях выявляет все лирические слабости времени, поскольку на одной авантюрности в сериале не проедешь.

В сопоставлении с «Семнадцатью мгновениями...» все варианты нынешних шпионских телефильмов грустны и даже депрессивны.

Опять же, видимо, потому что мы сейчас не те, что были в пору советского заката. А тут еще на телеканале «Звезда» снова прошла «Красная капелла»...

Тихонов – наша национальная гордость

Кого там жальче всего? Амбивалентного героя Горбунова, который кашляет и страдает от неизлечимой смертельной болезни. Но разве Штирлиц, равно как и Мюллер, могли всерьез заболеть?

Никогда.

Потому что тогда искусство не занималось проблемами неизбежной смертности человека. Оно занималось теми проблемами, на которые можно найти управу. И кашлять, да и то слегка, мог только глубоко эпизодичный рядовой солдат Третьего Рейха, подтверждающий, что видел Штирлица, когда тот... в общем, ясно.

Кого еще жалко в «Красной капелле»? Беременную героиню Марины Могилевской. Ей до родов еще долго, а мы ее уже оплакиваем. Понятно, что ее ждет. А Кэтрин Кинн? Родила ребенка, подхватила второго, без пяти минут немецкую сироту, и скрылась в люке...

И режиссура позволяет нам верить, что все обойдется. Ну а кем гордиться хочется в «Красной капелле», кто восхищает? Никто. Не до того. Очень боишься за них за всех. Потому что не герои они, а обычные люди, ввязавшиеся во что-то такое, что сильнее их.

Вот этого, что сильнее его, – не было в мире Штирлица.

Почему грустно, что Академика-Пореченкова все-таки разоблачили в «Ликвидации»? Потому что попутно очень много симпатичных уголовников пришлось угрохать. А они не совсем отпетые враги. Они – не фашисты.

Размытость границ между своими и чужими лишает зрителя «Ликвидации» внутреннего комфорта, который восстанавливается при просмотре «Семнадцати мгновений...».

Мы утратили врагов в чистом виде.

Сложность социального мира вносит нервозность.

Почему чувствуешь тоску и неловкость, глядя на злого немецкого шпиона-Соколова, в «Последнем бронепоезде»?

Потому что очень уж неумело и слабо ему противостоят хорошие наши военные. Штатские соратники Штирлица и то умнее себя вели.

В современных сериалах у нас действуют положительные люди, сильные, волевые, даже супермены. Но героизма в них нет, потому что нынешняя эпоха в него не верит.

А что такое героизм с точки зрения эстетических условностей?

Героизм – это когда действующее лицо совершает подвиги не только потому, что оно попало в экстремальную ситуацию, хочет спасти страну, мир или любимых.

Героизм – не функционален. Это порода. Это когда человек абсолютно согласен на героический образ жизни и пожертвовать им он не может даже ради собственной жизни и личного счастья. Штирлица же спрашивали, не устал ли он...

О чем думает Штирлиц, пока происходит его «бесконтактное» свидание с женой? Про это нам не сказали. Но мне всегда кажется, что Штирлицу ее жалко. Он знает, как ей трудно. (Ему-то – легко.)

Он ей сочувствует, потому что она могла бы прожить с ним и без его миссии. А он без этой миссии не смог бы остаться собой. Другого счастья ему не надо.

В случае же современных героев всегда кажется, что шпионская работа мешает их личному счастью. В конечном итоге, они жертвуют своим счастьем, чтобы нам было не скучно жить лицом к лицу с телевизором. И потому где-то в глубине души меня гложет чувство вины по отношению к таким героям с их вынужденным геройством.

По отношению к Штирлицу не возникает ни чувства вины, ни даже опасения за его жизнь и здоровье.

Для душевного равновесия я предпочитаю смотреть «Семнадцать мгновений весны», заедая ими новейшие телеопусы.