Андрей Архангельский: Художник и капитализм

Есть такие идеалисты-либералы, которым повезло родиться чуть раньше и взять от свободы всё, без процентов; так вот, они сегодня искренне не могут понять, как при капитализме кому-то (или чему-либо) может быть плохо. Поэтому, когда таким людям говоришь – посмотрите, советское время все-таки подарило нашей культуре ряд неоспоримых величин и вечных ценностей, а капитализм за 15 лет не породил ничего значительного в культуре, они обижаются и говорят: зато машины стали лучше, зато продукты есть в магазине. Люди стали лучше одеваться.

Сегодня современное искусство – один сплошной конфликт. А бизнесу нужно ровно противоположное – бесконфликтность. Радость. Счастье. Позитивные эмоции

То есть, чтобы больше не было впредь глупых вопросов, нужно просто понять, что главная цель у России теперь – это чтобы люди хорошо одевались и читали журнал GQ, который и заменит нам всю культуру, о чем регулярно предупреждает нас его главред Усков в своих колонках.

У нас давно, еще с конца перестройки были такие иллюзии – что, мол, при капитализме все хорошее (в искусстве) расцветает, а все плохое (неталантливое) загибается. «Таковы законы капитализма», – говорили тогда все со значением, указывая пальцем в небо, – и со счастливыми лицами бежали покупать в ГУМе первые китайские электрочайники.

Сколько иллюзий с тех пор развеялось, а эта иллюзия – что «только частные деньги спасут культуру», «что бизнес поддерживает все талантливое», – жива еще, старушка. И даже сегодня еще считается, что все беды у нас в искусстве временные: что просто это у нас еще дикий капитализм, неправильный, нецивилизованный, а вот когда наступит «правильный и цивилизованный», тогда художнику (в широком смысле) будет раздолье.

Ну-ну. Я бы так не торопился в этот «правильный капитализм».

Пора наконец понять: между настоящим, подлинным искусством (каким мы его еще помним по XX веку, под которым подразумевается поиск ответов на вечные вопросы, борьба с человеческими слабостями, интуитивное расширение границ того, что считается нормой, в том числе и эстетической) и капитализмом в его нынешнем, американском или европейском изводе, существуют фундаментальные противоречия.

И даже между либерализмом и культурой существуют сегодня фундаментальные противоречия.

И капитализм как экономическая система, и либерализм как политическая – строятся на принципе компромисса (плюрализма).

Бизнесу нужно, чтобы были только позитивные эмоции, – иначе люди будут расстраиваться и не будут покупать (фото: sxc.hu

Что хорошо для экономики и политики, то, однако, плохо для культуры: для культуры компромисс означает смерть. При капитализме в искусстве будет всегда побеждать не плохое или хорошее, а среднее. Удобное. Устраивающее большинство. Комфортное, понятное и массовое. То есть – не искусство.

При этом, заметьте, никто не говорит, что капитализм это плохо. Просто надо отдавать себе в этом отчет: при социализме место художника в строю, а при капитализме место художника – в прихожей. Или – в людской комнате. Как нас и учили классики.

Мой неразрешимый внутренний конфликт состоит в том, что я люблю капитализм, но при этом люблю и искусство. И не могу выбрать что-то одно.

Россия с ее «неправильным» капитализмом, однако, дает мне такую возможность: одновременно любить и капитализм, и искусство. Эта ситуация сложилась сама собой, никто специально, конечно, к этому не стремился. Но это именно так.

Мы тут две недели назад в «Огоньке» проводили исследование о том, что из культуры в связи с кризисом спешно уходит спонсор. И нам казалось, что это для современного русского искусства такая беда-беда, а оказалось, что даже и не беда вовсе.

Я обзвонил десяток наших культурологов, директоров музеев, продюсеров (тех, которые именно настоящим искусством занимаются), и они все говорили: помощь от спонсоров все эти годы составляла 10–15, но никогда не более 20 процентов от общего бюджета. В Большом театре, например, где аж пять постоянных спонсоров, вместе они дают не более 10 процентов всех средств. «Спонсорские деньги, – сказали мне в театре, – это просто возможность дышать более свободно». И уход спонсоров не будет для театра катастрофой.

Катастрофой это станет только для кино. Причем только для массового, блокбастерного. Но все серьезные режиссеры этому только рады: из киноиндустрии уйдут шальные деньги и самопровозглашенные продюсеры, которые размывали критерии хорошего и плохого. И неоправданно раздували пузырь зарплат в киноиндустрии, которых никто не заслужил: ни по таланту, ни по мастерству.

В двух областях культуры, где частных денег больше всего – галерейное дело и книгоиздание, – там, понятно, никаких спонсоров и не было. Владельцы сами себе и спонсоры. «Для большинства владельцев частных галерей живопись – это страсть, а не бизнес, – сказал Марат Гельман. – Они никогда не стремились к сверхприбылям. Поэтому они и в 91-м выжили, и в 98-м, и сейчас выживут».

А теперь – внимание на экран.

Выяснилось в ходе опроса, что от 100 до 50 процентов расходов на культуру в течение всех этих «сытых лет» – с 2003-го по 2008-й – во всех областях по-прежнему несло на себе государство.

Это нелепое, ругаемое, бюрократизированное, вождистское, патерналистское и неповоротливое, – да-да, вот это самое государство.

При всех частных миллионах и миллиардах, при огромном количестве прожигателей жизни всю самую черную и неблагодарную часть культуры, ее инфраструктуру все эти годы тянуло на себе государство.

Всю эту пыль, тлен, прах – музеи, мемориальные квартиры, выставки детского рисунка и детские книги, провинциальные театры, учебники, авторское кино и молодых авторов – спонсировало и поддерживало только государство.

Оно само, государство, конечно, в этом отчасти виновато: не решилось принять закон о меценатстве – чтобы тем, кто вкладывает свои деньги в культуру, списывали целиком или частично налоги, – как в Европе или Штатах. Все это так по причине недоверия в России к бизнесмену и человеку вообще, но, ей богу, я не думаю, что, приди бизнес в культуру, она чувствовала бы себя лучше.

Я это вдруг понял, когда директор Московского дома фотографии (МДФ) Ольга Свиблова рассказала мне одну историю.

Я спросил ее – в какой пропорции соотносятся в бюджете МДФ спонсорские и государственные (все-таки это музей правительства Москвы) деньги?

Свиблова ответила, что все зависит от содержания проекта. От темы выставки, короче говоря. Вот, например, есть выставки, рассчитанные, выражаясь языком бизнеса, на «аудиторию старше 35 лет»: эта категория населения спонсоров вообще не может заинтересовать. Ну не нужны эти люди бизнесу, понимаете, – они уже ничего не купят спонтанно, поэтому они – отработанный материал.

Свиблова: «Вот на фотобиеннале я хотела привезти проект выдающегося фотографа Сальгадо, который много лет снимает гуманитарные катастрофы, конфликты. Недавно у него появилась новая серия работ, посвященных конфликту в Африке. Ни один частный спонсор никогда не будет поддерживать тему конфликта в искусстве, потому что это противоречит концепции продвижения бренда. То есть какие-то конфликтные вещи бизнес по определению не будет поддерживать – на этот счет у спонсоров есть жесткие ограничения».

То есть, понимаете, бизнесу нужно, чтобы были только «позитивные эмоции» – иначе люди будут расстраиваться и не будут покупать.

Такова природа бизнеса, тут нечего обижаться. Даже если бы бизнесмены были святые люди – они же не враги себе.

Между тем все, что сегодня есть в искусстве передового и актуального, все построено на конфликте. Можно сказать, что сегодня современное искусство и есть один сплошной конфликт.

А бизнесу нужно ровно противоположное – бесконфликтность. Радость. Счастье. Позитивные эмоции.

А вот государство – как это ни странно – дает деньги на подобные выставки. Почему? Мне даже трудно сказать, тут нет логики. Но еще труднее сказать, кто бы кроме государства мог дать деньги на эту выставку.

Что я хочу сказать: существование меценатов и спонсоров в искусстве – пусть бы им все налоги скостили за это – все равно всегда будет исключением, а не правилом. Даже закон о меценатстве не может заставить бизнес вкладывать деньги в искусство. Делать это может заставить только сознание, воспитание, связанное с ориентацией на сверхценности; появиться такое сознание у бизнесменов может только в течении двух-трех поколений. И зависит это, повторяю, не от размеров состояния, а от состояния души, извините за каламбур.

В принципе, настоящий меценат – это сбой в капиталистической программе, психическое отклонение, шутка природы. Кроме того, это еще и продукт взрослого капиталистического общества, которое начинает чувствовать ответственность не только за свой бизнес, но и за умонастроение и вкусы страны. Но даже во взрослом обществе подобное поведение – это всегда исключение, отклонение, случайность.

Пока у нас такая система сложится, пройдет еще, может, лет 50 или 100. И Третьяков, и Мамонтов, и Морозовы были уже богачами во втором-третьем поколении.

А пока сознание русского бизнесмена еще не поднялось до высот понимания ценности культуры и ее необходимости, пусть культура пока побудет в руках у государства. Так оно надежнее, ей-ей.

Оно, государство, хоть и плохонько, но сохранит основные институции и формы культуры. В силу своей природы – иначе оно бы не было государством.

Так что, кто знает, может быть, этот странный русский недокапитализм с сильным перевесом государства для русской культуры – парадокс – как раз и является спасением, гарантией выживания?

А что касается тех бизнесменов, которые действительно любят искусство, а не эксплуатируют его и не используют для ублажения своих любовниц, – то их имена мы и узнаем благодаря кризису. Кто не бросил искусство в трудную минуту – тому и будет вера.

Это и станет проверкой на сверхцен… ност… ность их сознания! Уф, еле выговорил. Так вот, для этих людей и можно будет сделать исключение – и в качестве благодарности освободить их от части налогов за поддержку искусства в трудное время. Но сегодня они должны сделать этот первый шаг. Совершенно невыгодный и нелогичный. Как и само искусство.