Михаил Бударагин: Жестокосердие

Начнем с фильма.

Двадцатичетырехлетняя Валерия Гай Германика, удостоившаяся специального упоминания Каннского фестиваля, сняла удивительно трогательную ленту о трех девочках, которые, как Одиссей на остров Итака, стремятся попасть на дискотеку. Это банальное путешествие хранит в себе массу опасностей, до танцпола вообще добирается лишь одна героиня, но важно другое. «Новое варварство», как уже окрестили ленту Германики, лучше всякой социологии демонстрирует градус нынешней нашей жестокости, густо замешанной на сентиментальности. Героини Германики не просто жестоки: они чудовищны в той же степени, в какой чудовищны почти все герои мифов и легенд. Тот же Ахилл неслучайно привязал труп Гектора к своей колеснице и трижды проволок бездыханное тело врага над могилой Патрокла: бей чужих, да так бей, чтобы у самого душа переворачивалась.

Героини Германики не просто жестоки: они чудовищны в той же степени, в какой чудовищны почти все герои мифов и легенд

Комсомол и Магомаев – история совсем другого порядка, это наш короткий период высшего торжества порядка. Совершенно не имеет значения, плох был ВЛКСМ или хорош, на этот счет существуют противоположные мнения, так или иначе сходящиеся к сакраментальному «много было и положительного». Важно только то, что комсомол являлся одной из принципиальных частей советского упорядоченного: выкинь комсомол из иерархической и идеологической лестницы – посыплется все. Обряд советской инициации во «взрослую жизнь» стало нечем заменить ровно тогда, когда государственная, правильная и расчетливая жестокость уступила место жестокости другого уровня – уличной, бандитской. Так 90-е пришли на смену 80-м.

Магомаев был одной из дозволенных отдушин: разрешенная советская культура во многом строилась на противопоставлении бесчеловечной власти чего-то исключительно «нормального», до боли, как бы сказали, родного. Непосредственный певческий гений Магомаева был важен далеко не всем его слушателям, и любили его, конечно, не только за голос, но и за ощущение какой-то такой настоящей правды, которая и есть правда. Куда большая правда, чем все речения с трибун.

Сейчас нет и этой правды.

Дети – лучший индикатор уровня общественной жестокости, и в этом смысле лента Германики – наш сегодняшний ответ не только насквозь фальшивым «Питер-FM» и «Жаре», но и очень по-своему правдивым «Приключениям Электроника» и, самое главное, «Гостье из будущего». И там, и там – девочки, каждый волен сравнить и выбрать. Мы-то выберем героинь Гай Германики, других героинь у нас нет, но вся тоска по советскому именно в том и состоит, что очень уж хочется выбрать что-нибудь другое.

Магомаев был одной из дозволенных отдушин (фото:fenixclub.com)

Меня вольны затоптать боевые порядки либералов, но государство в целом сегодня гораздо мягче общества, которое топочет ногами: «Пусть Бахмина сидит!» – и радуется подробностям личной жизни убитой Ани Бешневой, уже почти не стесняясь заявлять, что так, мол, ей и надо.

Если государство – это аппарат лицензированного и необходимого насилия, то уж хотя бы общество должно быть механизмом простой человеческой жалости. Больше-то некому.

И Бахмина, и Бешнева на самом деле вызывают прежде всего сочувствие. Их нужно жалеть, а не омерзительных персонажей «Дома-2», мыльных сериалов, etc. Вся нынешняя сентиментальность, которая сама по себе гадка и лжива, вполне могла бы служить хоть какому-то общественному благу, но она не работает там, где обязана.

Никакого общественного блага нет, есть долгие, до одури, обсуждения советской истории с примерами из личной жизни и ценниками на колбасу, есть пока еще живущая память и пока еще распространенное этой памяти отрицание. Есть все виды жестокости: холодная и расчетливая, яростная и полубезумная, показная и завуалированная. Видов доброты и человечности – ощутимо меньше, и, наверное, очень показательно, что Магомаев был первым за очень долгий срок известным человеком, на могиле которого не начали тут же отплясывать разнообразные мерзавцы.

Надо бы остановить мгновение. Боюсь, оно еще повторится нескоро.