Борис Кагарлицкий: Еще раз о национальной гордости великороссов

«Пушкин и Гагарин сделаны по-русски!» – выкрикивает попсовая певица, тяжело подпрыгивая на эстраде. Группа подтанцовки для пущей убедительности размахивает огромными фальшивыми балалайками. Пошлость тоже бывает патриотичной.

Если бы я был диктатором, то непременно запретил бы определенного сорта публике произносить патриотические лозунги – во имя сохранения национального достоинства. Ладно бы, когда иностранцы, берясь за «русскую тему», предлагают нам «развесистую клюкву», так ведь и у соотечественников не намного лучше выходит. Натужно, фальшиво. Хоть бы родной язык удосужились прилично выучить, научились бы формулировать мысли по-русски, а не так, чтобы из каждой фразы выпирала английская грамматика («сделаны по-русски» – явная калька с английского «made Russian way»).

Гордиться своей страной, ее историей, культурой – что в этом плохого? Только одно дело любить, а другое – говорить банальные и неискренние слова о любви. Когда речь идет об отношении к конкретному человеку, разницу всякий понимает. А когда речь идет об отношении к стране – почему-то нет.

Проблема современного национального самосознания в России состоит в том, что общество не выработало четкого отношения к собственной истории

Может быть, дело в том, что отечественную культуру в начале 1990-х так отвратительно унижали в средствах массовой информации, что сегодня многим кажется, будто произнесение в микрофон положительных слов о «русском» – уже прогресс. Только вот беда, зачастую хвалы в адрес русской истории и культуры произносят те же люди и с теми же целями, что раньше – поношения. И в том, и в другом случае мы имеем дело с примитивным конформизмом, стремлением вписаться в доминирующее направление, бездумной поддержкой господствующей тенденции.

Конформизм, кстати, бывает вполне искренним, порой даже бессознательным. Но от этого он не становится менее вредным. Хотя бы потому, что одна из самых ценных и важных традиций русской истории и культуры состояла именно в признании ценности «нон-конформистского» поведения, в стремлении общества поддержать того, кто оказался в меньшинстве, морально присоединиться к обиженному и угнетенному (даже если на самом деле он далеко не всегда прав).

Прежде чем говорить о гордости за Россию, желательно было бы проявить элементарный интерес к ее истории и выяснить, чем именно нам стоит гордиться, а чем нет. Замечательные, блестящие страницы есть в истории любого народа, как и страницы позорные. Прочитать надо и те, и другие, хотя бы для того, чтобы различать их между собой.

Мы восхищаемся великой русской литературой XIX века. Литературой, которая не просто стоит в общем ряду европейской культуры, но в каком-то смысле к концу столетия становится образцом, эталоном для нее. Однако всякий раз, когда я сталкиваюсь с механическим перечислением («У нас есть Пушкин, Толстой, Достоевский»), возникают вопросы. Во-первых, из этого ряда в «патриотической риторике» почему-то всегда выпадают Гоголь и Чехов (про Лермонтова и поэтов Серебряного века не говорю). Видимо, надо назвать три имени, занимающие место «Маркса, Энгельса, Ленина» в заранее готовой риторической формуле. Все, что сверх того, то лишнее. Избыточное знание не приветствуется. Ведь если начать перечислять, то придется уходить в детали, в тонкости, оценивать роль и место каждого выдающегося деятеля в отечественной и мировой культуре. Кстати, а почему все время называют именно писателей? Почему не художников? Причина очень проста: русская живопись, в отличие от русской литературы, на Западе недооценена. Любой, даже самый тупой иностранец, услышав про Толстого и Пушкина (которых он, конечно, не читал так же, как не читал своих Бальзака, Гете и Диккенса) радостно закивает, как собака Павлова, услышавшая знакомые звуки: «Ja, ja, Pushkin, Tolstoj!»

А вот русскую живопись на Западе не знают. Имена Левитана, Сурикова, Шишкина, Серова или Репина ничего иностранцу не говорят. Я всегда с некоторой долей злорадства наблюдаю в Третьяковке реакцию своих западноевропейских гостей (людей, кстати, хорошо образованных), когда они обнаруживают, что в России есть художники вполне сопоставимые с европейскими классиками. «Так кто написал эти удивительные пейзажи? Левитан? Повторите по буквам, я записываю».

Однако общая черта русской классики – ее глубокий психологизм, позволяющей почувствовать внутреннюю противоречивость не только общества в целом, но и отдельной личности

Но вернемся к нашей классической литературе. Великая, безусловно, но в чем все же ее величие? Чем она так поразила всю Европу, а потом и весь мир?

Ясное дело, у каждого писателя были свои особенности и свои открытия. Однако общая черта русской классики – ее глубокий психологизм, позволяющей почувствовать внутреннюю противоречивость не только общества в целом, но и отдельной личности. Этот психологизм, в свою очередь, глубоко укоренен в русской культуре. Разумеется, драматизм и противоречия присущи истории любого общества, но, пожалуй, в России XIX века они были осознаны и прочувствованны как нигде. Россия осознавала себя как великую европейскую империю, но одновременно – как задворки Европы, политика правительства воспринималась как важный элемент развития (особенно по отношению к наиболее глухим и диким уголкам необъятной империи), но в то же время – как система угнетения и деспотизма. Русские жаловались на политические стеснения, но одновременно гордились своей духовной свободой, недоступной буржуазному Западу. Если британец, вплоть до сегодняшнего дня, либо гордится империей, либо, наоборот, стыдится ее, то среди русских интеллигентов уже к концу позапрошлого века было естественно гордиться и стыдиться одновременно.

В этом нет ничего странного. Пожалуй, это и есть наиболее здоровое отношение к истории. Беда в том, что любой национализм призывает нас гордиться именно тем, чего стоило бы стыдиться. И наоборот…

Проблема современного национального самосознания в России состоит в том, что общество не выработало четкого отношения к собственной истории, причем во многих отношениях мы сегодня осознаем ее смысл и уроки гораздо хуже, чем сто лет назад. И это не удивительно: ведь мы по-прежнему не имеем единой господствующей в обществе (подчеркиваю: в обществе, а не в государстве) точки зрения ни на революцию 1917 года, ни на большевизм, ни вообще на наше недавнее советское прошлое. Получается, что в сознании нации нет сформировавшегося отношения к одному из главных событий ее собственной истории! И вообще к большей части событий прошедшего ХХ века.

Французу совершенно не обязательно быть поклонником якобинцев, чтобы признавать огромную позитивную роль, которую сыграла революция прежде всего в формировании современной французской нации. Признание этого факта объединяет голлистов, социалистов, коммунистов, даже крайне правых из Национального фронта, позволяя им всем, независимо от идеологических различий, осознавать себя французами. День взятия Бастилии – 14 июля – действительно национальный праздник, несмотря на то что от французских школьников отнюдь не скрывают ни ужасы якобинского террора, ни захватническую политику Бонапарта. Однако идеалы революции стали частью национальной культуры. Даже вопреки ее реальной практике.

Между тем в нашей истории и культуры роль революции даже больше: ведь именно в результате преобразований, начатых большевиками, произошла интеграция общества. Можно сколько угодно говорить о великих писателях XIX века, но следует помнить, что они принадлежали к культуре меньшинства: большая часть русских людей Толстого и Пушкина до 1917 года не читала просто потому, что вообще не умела читать. В советское время культура русской интеллигенции стала органической частью народной культуры. Побочным эффектом этого стало невероятное самодовольство и необоснованная самоуверенность интеллигентов, во всей красе продемонстрированные в ходе 1990-х годов – издержки прогресса!

В условиях, когда оценка истории ХХ века вызывает в обществе острые разногласия, а для власти является исключительно источником культурно-психологических проблем, призывы к «национальной гордости» оборачиваются попыткой вернуть обществу патриотическое сознание в той форме, в какой оно существовало в XIX или даже в XVIII веке (во времена, например, Екатерины Великой). Однако такая идеология оказывается заведомо неэффективной и как минимум недостаточной. Мало того что в одну реку нельзя войти дважды, но старые формулы не дают ответов на новые вопросы. Причем именно на те вопросы, которые наиболее важны и актуальны.

Потому-то и получается, что попытки выражения национальных чувств (в том числе вполне искренние) то и дело оборачиваются бессодержательной риторикой, а то и того хуже – дремучим национализмом, нацеленным на то, чтобы вернуть нас в прошлое.

Россия, как и любая страна, нуждается в национальном самосознании, но оно не может быть выработано идеологами или придумано (как пресловутая «национальная идея», для формулирования которой уже не один раз создавались какие-то мозговые центры и дорогостоящие комиссии). Самосознание народа вырабатывается самим народом по мере того, как он научается жить со своей историей и продолжать ее, опираясь на достижения прошлого и критически переосмысливая свои неудачи и трагедии. Эта работа еще далека от завершения. Но до тех пор, пока существуют народ и страна, она будет продолжаться.