Дмитрий Бавильский: Поездки в Шаргород

Самое большое из них, ныне действующее («польское»), вываливается едва огороженным боком на центральную улицу Ленина. Народ ходит мимо и не замечает потусторонней жизни.

Так вышло, что вся архитектурная жизнь крутится вокруг этого самого поля скорби – с одной стороны кладбища мы живем в «Гостином дворе», с другой – питаемся в школьной столовой. Пока дойдешь до пункта назначения, встретишь с десяток лавочек, торгующих венками и цветами искусственного происхождения. Судя по убранству могил, шаргородцы любят и ценят обряды, бюро ритуальных услуг процветают.

Посредине нашего каждодневного пути стоит автовокзал, за которым блестит оградками другое кладбище, «еврейское».

Российская (украинская и какая угодно) провинция находится в состоянии культурных «прописей», здесь, несмотря на меланхолический темперамент и неизбывный консерватизм, нарастают процессы самостояния, не только экономического, но и культурного

Дорога к нему начинается сразу за старой водонапорной башней. В сравнении с польским хочется назвать еврейское более оптимистическим, но разве какое бы то ни было кладбище может настраивать на позитив?

Между тем архитекторы и актуальные художники собираются здесь, чтобы попытаться вдохнуть в это место новую жизнь. Шаргород – странное уютное местечко в Винницкой области, существующее с XVI века. Исторических построек почти не осталось, есть старинная синагога, костел и православный мужской монастырь. Есть памятники Ленину и голодомору, стоящие рядом, живописные руины сахарного завода (идеальные декорации к ремейку «Сталкера») и деревянные кресты, стоящие на распутьях дорог. Ну и кладбища, занимающие на Генплане города самое почетное место.

Идея превратить Шаргород в туристическое место, сделав центром программы «Золотое кольцо местечек», пришла в голову издателю и бизнесмену Александру Погорельскому. Вот и собирает он здесь уже который раз мощную интеллектуальную тусовку, которая отдыхает и прикалывается, но и придумывает проект города-сада.

Почему бы, собственно, и нет? Традиционные курорты быстро приедаются, города давят экологическим неблагополучием, а здесь уникальная история, в которой перемешены поляки, евреи, турки, украинцы и русские, погода, природа и то, что называется странным словом «аутентичность».

Аутентичности здесь – как снега за баней. Холмы, дома, украшенные плиткой, индюшки и куры, ковыряющиеся в траве, собаки, брешущие ночью, и крупная крупа звезд по ночам. Когда Шаргород погружается в непроглядную мглу, архитекторы возвращаются из студии, где в режиме постоянного мозгового штурма вырабатывается светлое шаргородское будущее, мимо польского кладбища – ну чем не экзотика: когда еще лунной ночью ты будешь идти мимо могил, усыпанных мертвыми цветами?

Второй год подряд в Шаргороде проходит международный архитектурно-художественный фестиваль

Порукой проекту – успех испанского Бильбао, который один-единственный архитектурный аттракцион (музей Гуггенхайма, построенный по грандиозному проекту Фрэнка Гэри) превратил из провинциального промышленного центра Страны Басков в один из важных туристических объектов. История с Бильбао вдохновляет не одного Погорельского: информационные ленты рассказывают об архитектурном конкурсе в Перми, где музей современного искусства готова построить едва ли не сама Заха Хадид.

А я ведь был недавно в Перми на международной литературоведческой конференции и могу констатировать – аутентичности и здесь более чем достаточно. Плюс Дягилев с его сезонами, Старый город с особняками в стиле модерн. Их немного, но атмосфера соответствующая. Плюс, конечно, мифология пастернаковского Юрятина с ветхим домиком Лары и балконом городской библиотеки, с которого доктор Живаго первый раз увидел свою возлюбленную.

Так что, несмотря на географическую и социокультурную разницу, можно говорить о схожести процессов, захвативших провинции и окраины бывшей империи. Дело даже не в пробуждении местного самосознания, но в попытках строительства собственных культурных мифологий, выводящих это самое самосознание на какой-то новый уровень. Российская (украинская и какая угодно) провинция находится в состоянии культурных «прописей», здесь, несмотря на меланхолический темперамент и неизбывный консерватизм, нарастают процессы самостояния, не только экономического, но и культурного.

Это важно, и это отличает провинцию от столиц, давно уже обросших мощными культурными «текстами» (петербургским, московским) и находящихся в постиндустриальной ситуации эскалации дискурсов и симулякров. Разница между городом и деревней, провозглашенная еще большевиками, никуда не ушла, однако пропасть между этими двумя разными ситуациями оказывается все более и более вопиющей. Так что вполне можно говорить о двух разных агрегатных состояниях культурной и общественной жизни.

Москву уже давно захватил постмодернизм, годный лишь на выработку каких-то второстепенных сущностей – информационного мусора (шоу-бизнес, политика, реклама), тогда как вся остальная провинция находится в продуктивном состоянии модернизма, одним из основных свойств которого оказывается создание своей собственной мифологии. Никакого тебе, понимаешь, самопознания, одно лишь тупое следование не тобой проложенным путям.

И, если припомнить типологию романтического движения, можно сказать, что периферия пребывает в творчески кипящем периоде «Бури и натиска», тогда как в столицах уже давно и прочно поселился уютный и ни к чему не обязывающий бидермейер, вершина буржуазного сытого благополучия. Ведь нынешняя гламурность по сути и есть агрессивно подаваемая (продаваемая) буржуазность, залакированная, заретушированная (советские потемкинские деревни отдыхают) до самой последней степени.

Гламур бесконфликтен и способен существовать только на локальных территориях. Вот столица и взвалила на себя эту тяжкую ношу, оставив все прочие пространства и территории в состоянии свободного полета. «Улица корчится безъязыкая», на наших глазах вырабатывая собственный язык. Свои собственные языки.

Начиная с нуля, с чистого листа и давая всему наименования, ты оказываешься в ситуации первопроходца, что отзывается твоим собственным самопознанием. В напрочь затаренном и зашоренном (зашторенном) пространстве мегаполиса сложно услышать внутренний голос, осознать истинные свои потребности и намерения. Не то здесь – в недостатке материального мира, когда внешний простор откликается простором внутренним. Да за такой гаммой чувств можно поехать даже и на Северный полюс!

Экспериментальная архитектурная лаборатория, функционирующая сегодня в Шаргороде, пытается создать прецедент завязи нового (и одновременно старого) культурного мифа. И все ведь делается по науке, комплексно. С одной стороны, изучается Генплан, на котором определяются локальные «болевые точки» города, с другой – художники и скульпторы придумывают странные объекты, которые могли бы обозначить пришествие каких-то новых времен.

Монументалисты расписывают девственные шаргородские плоскости сочными граффити. На водонапорной башне с прошлого года осталась мощная татуировка. Модная художница Жанна Кадырова открывает здесь памятник неизвестному памятнику. Группа архитекторов из Санкт-Петербурга Igoroslov предлагает украсить стены элеватора, торчащего над городом и видимого с любой точки, гигантскими изображениями белых лебедей. Соня и Алекс Черняковы из Израиля разрабатывают проект музея современного искусства, который должен разместиться в синагоге. Пока в этом здании XVI века стоят бочки с уксусом, оставшиеся в наследство от соко-морсового завода. Влад и Людмила Кирпичевы предлагают поставить гигантский прозрачный крест из стеклобетона и в свободное от мозговых штурмов время, между прочим, проводят занятия с местной детворой.

Ни один даже самый завиральный проект, вроде установки гигантской статуи Майкла Джексона, создания здесь офшорной зоны или завоза евреев (своих-то почти не осталось), не отметается. Что-то будет воплощено, а что-то ляжет в основу коллекции будущего шаргородского музея изящных искусств. Инициатива свободна и ненаказуема – каждый выбирает то, что ему интересно и по силам. Жаль только, что поработать с кладбищами так никто и не вызвался.

Мне кажется, что «победить» судьбу этого все еще живого несмотря ни на что города можно, только лишь изящно и остроумно обыграв город мертвых, который застыл на главной улице Ленина и, совершенно ни на что не претендуя, мешает мне жить вот уже вторую неделю.