Виктор Топоров: Мед и деготь истории

Этот роман был номинирован на премию в рукописи, а сейчас вышел в издательстве Ad Marginem и бурно обсуждается в печати.

Перед нами философская притча с элементами фантастики и сильным подражанием Владимиру Шарову («Репетиции»!) и отчасти Владимиру Сорокину. Критика, которую я успел прочитать, педалирует второе обстоятельство (тем более что автор «Ногтей» и «Пастернака» Елизаров и вообще-то слывет эпигоном Сорокина) и начисто игнорирует первое; в результате чего духоподъемность – ключевое для данной книги слово – возникает в рецензиях словно бы неведомо откуда.

Есть утопия Михаила Юрьева «Третья империя», а есть антиутопия Владимира Сорокина «День опричника», Юрьевскую утопию иронически переосмысляющая. У Елизарова получается по-другому: он пытается переписать заведомо бесчеловечную антиутопию так, чтобы она – вопреки здравому смыслу, да и просто вопреки всему, – превратилась в проникнутую «нас возвышающим обманом» утопию.

Елизаров отвечает метафорически, как и положено писателю: он придает прошлому не столько сакральный, не столько даже мистический, сколько магический смысл

Почитаем «Библиотекаря» вместе.

Писатель Громов, заурядный прозаик-соцреалист, умер в 1981 году и забыт. Но не всеми. Кое-кто (позднее они назовут себя Библиотекарями) обнаружил магическое свойство его книг: каждая из них – на первый взгляд, да и в соответствии со скучным названием, совершенно обыденная – при «пристальном прочтении» наделяет читателя чрезвычайно сильными эмоциями, причем каждая – своими. Есть Книга Ярости, Книга Силы, Книга Терпения, Книга Счастья, Книга Памяти (и, как позже выяснится, есть Книга Смысла, весь тираж которой пошел под нож, потому что издать ее решили в несчастливом 1956 году – ХХ съезд, разоблачение культа личности, – а называлась она в своем тривиальном обличье «Песней о сталинском фарфоре»).

Библиотекари дают почитать книги доверенным лицам, благодаря чему обретают приверженцев, ведь любой читатель моментально проникается магией Громова. С самого начала в этом стихийном движении возникает сектантство: Библиотекари ведут – порой и кровавую – охоту на уцелевшие экземпляры книг. Возникают и независимые Читальни. Впоследствии – перед лицом внешней угрозы – формируется коллективный, но деспотический Совет Библиотек.

Внешняя угроза возникает так. Некая Лиза Мохова, санитарка в доме для престарелых, случайно находит у одной из пациенток, старухи Горн, Книгу Силы и сначала осознает ее значение, а затем и догадывается, как использовать магические возможности книги. Вместе с Горн они наделяют Силой остальных старух, перебивают персонал приюта и основывают на его месте Библиотеку. Отряды сторонниц (сюда принимают только женщин) разбредаются по стране, охотясь на книги и истребляя супостатов. Совет Библиотек наконец дает им решительный бой и – с колоссальными потерями – одерживает победу. Гибнет и сама ставшая уже легендарной Мохова.

Это, строго говоря, присказка, она же часть первая. А в части второй рассказчик, 27-летний русский с Украины Алексей Вязинцев (сам Елизаров родом с Украины, а живет сейчас в Германии), едет в Россию распорядиться оставшейся по наследству квартирой покойного (убитого) дяди. И попадает в схватку между двумя Читальнями. Покойный дядя был Библиотекарем, теперь эта должность по наследству переходит Алексею. Вначале ему противно (особенно убивать), но, прочитав Книгу Памяти, он понимает, что умирать – и убивать – за такое стоит!

В Читальне нет строгой иерархии: хотя Библиотекарь формально главный, наибольший авторитет здесь умирающая от рака старуха Маргарита. Она же особенно ласкова с Алексеем. Как, впрочем, и фехтовальщица Таня, с которой у него завязывается роман. У Читальни сложные взаимоотношения с Советом, и за какую-то незначительную провинность их сажают на карантин. Совет и в целом наступает на Читальни: требует платить за книги (это называется Абонементом), а ослушников безжалостно истребляет.

Обложка романа Михаила Елизарова «Библиотекарь»

Внезапно Алексей получает по почте заветную Книгу Смысла. Которая на деле оказывается Книгой Замысла. А Замысел заключается в круглосуточном и круглогодичном чтении громовских мантр. Книгу Смысла он дает почитать Маргарите, а та, едва завладев ею, бесследно скрывается.

Опасаясь и Совета, и каких-то «актюбинцев» (своего рода читатели-расстриги, ведомые отставным театральным художником), члены Читальни бегут в деревню, но их находят и там. Нужны, понятно, не они сами, а книги; поэтому нападающие бросают жребий, кому атаковать (а значит, получить шанс наложить лапы на книгу) первыми, атаки накатывают волнами, постепенно все, кроме Алексея, гибнут. А его берут в плен, и предводительницей победителей (а точнее, победительниц) оказывается зловещая старуха Горн.

Не убивают Алексея вот почему: Маргарита (тайная лазутчица оставшихся в живых после поражения «моховских») привезла Книгу Смысла без вклейки с перечнем опечаток, а без этой вклейки она не действует (как не действуют и все книги Громова, будучи переписаны или репринтно переизданы, – только аутентичные первоиздания!). Алексей знает, где листок, но требует гарантий сохранения жизни. Старуха Горн предлагает назвать его внуком покойной Моховой и в таком качестве сделать своим формальным наследником. На том и решают.

Алексея перевозят в бывшую богадельню и дают свидание с матерью Маргариты: эта-то столетняя дама во внезапном припадке старческого слабоумия и прислала ему Книгу Смысла. А сама она успела вычитать из Книги имя Вязинцева, а потом, когда Вязинцева убили, все равно имя Вязинцева – и вот он, Вязинцев-второй, Вязинцев-племянник.

Алексею устраивают смотрины. Но здешним матриархам он не нравится. Его запирают в башню, кормят кое-как, но дозволяют читать все Священные Книги. А потом кормить перестают. Но он уже проникся собственным предназначением, он знает, ради чего живет и почему никогда не умрет, он уже дописал собственную книгу о том, как спасти Россию-СССР, – ту самую книгу, которую мы сейчас дочитываем.

От Сорокина здесь пародийный гиперреализм кровавых битв чем под руку подвернется; от Шарова – предельная серьезность параисторического и парафилософского повествования. От самого Елизарова (помимо синтеза Сорокина с Шаровым) – в меру двусмысленный и безмерно страшный ответ на вопрос, который задают сегодня почему-то одним историкам: как сберечь в одной бочке мед и деготь, не испортив вкуса первого и не забыв о тошнотворности второго?

Спрашивает (как в анекдоте с вопросом армянскому радио о том, кто сочиняет вопросы армянскому радио) глава КГБ (бывший), он же президент страны. Отвечают – все кому не лень.

Елизаров отвечает метафорически, как и положено писателю: он придает прошлому не столько сакральный (хотя и сакральный тоже), не столько даже мистический, сколько магический смысл. И вместе с тем показывает всю неуместность, чтобы не сказать несбыточность нынешних магических практик в прямом и в переносном значении (пресловутой пляски на костях в первую очередь). Отвечает сильно, тревожаще, отвечает духоподъемно.

Хотя и сама по себе духоподъемность, если вывести ее из сугубо метафорического ряда, неизбежно оборачивается собственной профанацией.