Виктор Топоров: Хуже советского только антисоветский

Сравнить его в отечественной словесности просто не с кем, а за ее рамками бесспорной единомышленницей (и единочувственницей) известного писателя следует признать Валерию Ильиничну Новодворскую.

А как же Константин Боровой*? А Боровой по сравнению с Азольским кроток, как комиссар ВЧК из правых эсеров.

Мне доводилось в разные годы сталкиваться с людьми, уверенными в том, что КГБ (а потом и ФСБ) облучает их через стенку. Одного такого я в 1992 году чуть было не напечатал. Сказал: я готов опубликовать твою исповедь, но только под шапкой «Безумен этот человек или нет, но он в любом случае жертва преступной системы». Обидевшись, он ушел – и напечатал свои бредни в «Московских новостях» с восторженным предисловием Евгении Альбац. Или это была Алла Гербер? Но точно не Политковская.

Безумие, владеющее Азольским, носит столь же всеобъемлющий характер. Рука КГБ мерещится ему буквально повсюду

Безумие, владеющее Азольским, носит столь же всеобъемлющий характер. Рука КГБ мерещится ему буквально повсюду. «Посмотришь на иного губошлепа: он свой, как утро в шишкинском бору; поет, как Шмыга, пьет, как дядя Степа, а между тем – разведчик ЦРУ!»

Азольский, как правило, берет какой-нибудь расхожий литературный или кинематографический сюжет (скажем, «Место встречи изменить нельзя») – и переписывает его так, чтобы полюбившиеся широкой публике персонажи оказались не более чем марионетками в руках у остающихся за сценой (вернее, конечно, над сценой) органов.

Литературного или кинематографического первоисточника нового романа Азольского мне, однако же, найти не удалось. Кроме, понятно, Камю, причем не коньяка, а писателя. Потому что роман этот (опубликованный в «Новом мире», № 4–5) назван без ложной скромности «Посторонний».

Герой-рассказчик (ровесник Великой Победы) – инженер-ракетчик, неожиданно для себя сочинивший и напечатавший две весьма посредственные молодежные повести, принятый в Союз писателей, бросивший службу и пристрастившийся посиживать в дорогих ресторанах. Семейная жизнь (притом что человек он вялого темперамента) сложилась весьма драматично: жена бросила, уйдя с полугодовалой дочкой, пустилась во все тяжкие, завезла – уже трехлетнюю – дочь к бывшему мужу «на день», и в тот же день ее убили. Отдал дочь на воспитание прадеду и прабабке по материнской линии и принялся поддерживать материально. Деньги меж тем категорически кончились.

Обратился в Политиздат и получил заказ на книгу в серии «Пламенные революционеры». Работая над ней, обнаружил, что герой книги – Матвей Кудеяров – был во всех отношениях редкой гадиной. Да и кто бы сомневался? Написал книгу сразу в двух вариантах – подцензурном и вольном – и после долгих колебаний сдал в издательство вольный. Снабдив его, однако, благожелательным отзывом критика Степанова, написанным на подцензурный. Открыл, впрочем, Степанову подлог и дал ему почитать вольный. «Гениально!» – сказал тот и забрал второй (и последний) экземпляр себе. А подцензурный вариант отнес в журнал «Юность». Не вдруг и не сразу сообразил герой романа, что Степанов – высокопоставленный стукач, а может быть, и кадровый офицер.

Слухи о «Житии Матвея» принялись гулять по Москве, в конце концов книгу (правда, подцензурный вариант) напечатали на Западе, автор попал в опалу, но, как и было в те годы, весьма мягкую. Его пристроили литконсультантом на «самотек», то есть на рукописи, стихийно приходящие в издательства и «толстые» журналы. Во-первых, это обеспечило ему стабильно высокий заработок. Во-вторых, стало своего рода университетами – ведь самодеятельные авторы писали о том (вернее, и о том), о чем и литература, и печать помалкивали. В первом же тексте литконсультант наткнулся на рассказ, естественно, о новочеркасском расстреле.

Однако и эта халява закончилась. После отъезда одного из работодателей в Израиль героя-рассказчика вычеркнули из списка литконсультантов. С горя взялся за несколько иезуитскую (связанную с очернением западной науки) халтуру у одного престарелого академика. Академик оказался иезуитом еще в одном отношении: рассказчика он сознательно свел для регулярной половой жизни со своей двадцатилетней супругой, потому что, сделав ей ребенка, окончательно стал импотентом, и теперь даже неизбежный блуд ее должен был проходить под его личным присмотром. Что растянулось на долгие годы, пока академик не умер, а все еще молодая вдова не вышла замуж за критика Степанова.

Анатолий Азольский

Академик (и критик) начали давать рассказчику задания все более деликатные. Связанные – не более и не менее – с литературной обработкой научных трудов, предназначенных в сам- и тамиздат. До поры до времени рассказчика вели втемную, но вот он понял: семерых ученых-диссидентов, совершивших – каждый в своей области – научный прорыв, одного за другим безжалостно истребил КГБ.

Остановимся и прокомментируем. Серия «Пламенные революционеры» и впрямь была знаменитой кормушкой (платили там по 14 тысяч рублей, то есть по 40 тысяч сегодняшних долларов за книгу) и для полудиссидентов (Аксенов, Гладилин), и для откровенных приспособленцев, и для – явных и тайных – стукачей. Один из последних, выпустив в «Революционерах» полдюжины книг (и будучи евреем), в 90-е переключился на жития православных святых и тоже принялся шлепать книгу за книгой.

Западную науку не чернил только ленивый. Хорошим тоном (как раз в полудиссидентской среде) считалось подробно пересказать, ни разу не сославшись, какого-нибудь Хайдеггера или Элиота, потом разок скупо процитировать, тут же сильно пнуть с марксистских позиций и продолжить полупересказ-полуплагиат.

Об убийстве ученых руками КГБ не без глубокомысленного удовлетворения размышляли еще братья Стругацкие в повести «За миллиард лет до конца света»: убивать ученых следовало для сохранения вселенской гармонии. На практике произошло одно убийство – безобидного, хотя и сильно якшавшегося с иностранцами, переводчика Константина Богатырева, причем я бы не стал сбрасывать со счетов и бытовую версию происшедшего: пьяненький переводчик в праздничный день побежал в магазин за добавкой, на обратном пути, уже в собственном подъезде, его, отбирая бутылки, сильно стукнули.

История с подмененной рукописью аналогов не имеет; вспоминается, однако же, «Сдача и гибель советского интеллигента» Аркадия Белинкова, написанная для ЖЗЛ и вышедшая – уже после эмиграции и смерти автора – только на Западе. В этой книге написанные еще в СССР на эзоповой фене – и внешне верноподданнические – абзацы самым потешным образом соседствуют с позднейшими откровенно антисоветскими инвективами.

Продолжим, однако, пересказ «Постороннего».

Запаниковав, рассказчик решает затаиться в психушке. Но и тут его разыскивают – и пристраивают к еще более выгодной (и столь же скверно пахнущей) кормушке под названием «карательная психиатрия». Помимо издевательств над политзаключенными, кагэбэшные изуверы-психиатры экспериментируют здесь и над детьми, чтобы, начав с них, зазомбировать в неколебимо коммунистическом духе все население страны.

В доброй отечественной – литературной, научной и шпионской – традиции автор, не раскрывая источников, щедро перефразирует «Полет над гнездом кукушки» и «Остров доктора Моро».

Уйдя (с большими деньгами) из психиатрии, герой попытался было начать собственные исторические изыскания. И обломился на первом же «дневнике Анны Франк»: красноармейцы из блокадного Ленинграда, поначалу показавшиеся ему фашистскими Штирлицами, оказались на самом деле нашими Мюллерами – и в таком качестве (путем раннесоветского промискуитета) породнились с покойным уже (на данный момент) академиком-иезуитом и критиком-стукачом. Тогда как самого критика (по всем прикидкам лет пятидесяти с изрядным хвостиком), женившегося на вдове академика, КГБ – по израильской визе – забросил в США готовить там теракты.

Все смешалось в голове у бедного рассказчика, но наступила и новая ясность: повинившись перед властями, он вновь отправился в Политиздат за заказом на книгу в серии «Пламенные революционеры». И выбрал от греха подальше (из списка предложенных святомучеников революции) венгра Белу Куна.

А то, что Бела Кун – кровавая сталинская собака почище любого Матвея Кудеярова (пусть самим Сталиным и уничтоженная), Анатолий Азольский читателю не сообщает, но наверняка знает. Даже не знает (знать такого нельзя – это не столь однозначно), а именно так и думает. Думает – и смеется себе в кулак.

Ну а при чем тут Альбер Камю, я так и не понял. Какие-то наверняка понты – но поди разберись какие.

* Признан(а) в РФ иностранным агентом