Борис Кагарлицкий: Неприятный юбилей

Тому, что вошло в историю под названием Московских процессов, Больших чисток или Большого террора.

Разумеется, репрессии 1937 года были далеко не первыми, а их жертвы далеко не единственными. Еще до Московских процессов начал функционировать зловещий ГУЛАГ, миллионы крестьян пострадали в ходе коллективизации, прошли суды над «вредителями». У всех в памяти были кровавые события Гражданской войны.

И тем не менее именно процессы 1937 года стали своего рода рубежом, именно они привлекли внимание всего мира, именно о них вспоминают в первую очередь, когда речь заходит о сталинизме и тоталитаризме в СССР.

И в самом деле, 1937 год оказался своего рода психологическим и политическим рубежом. Не столько для жертв репрессий, сколько для самого советского режима. Ибо до сих пор репрессиям подвергались противники советской власти, социальные группы, не отличавшиеся достаточной лояльностью, сопротивлявшиеся проводимой политике. В деревне власть подавляла сопротивление коллективизации, исходившее, по мнению партийных работников, от сельской буржуазии, кулаков. Сталинская фракция в руководстве партии подавляла оппозицию, прежде всего – троцкистов, выступавших с резкой критикой избранного курса.

К тому моменту, когда волна репрессий достигла своего пика, именно сторонники Сталина составляли большинство жертв среди партийцев

Преследовали священников, сопротивлявшихся насаждению официальной атеистической идеологии. Разбирались с остатками старой профессуры и либеральной интеллигенции, с подозрительными инженерами, которые хоть революцию в большинстве своем склонны были поддерживать (те, кто не поддерживали, уехали), но по взглядам своим были скорее народниками, нежели коммунистами. Короче, это были репрессии, направленные на укрепление социальной базы режима.

Репрессии 1937 года были совершенно иными. Они били по «своим». Их цель состояла не в укреплении социальной базы советского порядка, а в ее изменении. Их жертвами оказывались люди не только лояльные к советскому строю, но и горячо ему преданные, своими руками его создававшие и защищавшие, проливавшие за него кровь. Хотя в первую волну Московских процессов на скамье подсудимых оказались многие лидеры прежних внутрипартийных оппозиций, это были оппозиционеры (в отличие от Льва Троцкого и его сторонников), раскаявшиеся и лояльно работавшие со Сталиным. Однако уже на первом этапе чисток 1937 года под каток попало изрядное число коммунистов, принадлежавших к сталинской фракции. А к тому моменту, когда волна репрессий достигла своего пика, именно сторонники Сталина составляли большинство жертв среди партийцев. Иными словами, шел систематический разгром именно той партийной группировки, которая вышла победительницей из борьбы 1920-х годов и формально находилась у власти!

В этом отношении репрессии 1937 года действительно представляют собой нечто почти беспрецедентное в истории.

Собственно, по той же причине события 1937 года стали уже в советское время упоминаться как символ бессмысленных и преступных действий Сталина, основной и постоянно приводимый пример «культа личности». В то время как разговоры об издержках коллективизации не слишком поощрялись даже в разгар хрущевской оттепели, а выжившие инженеры-«вредители» были реабилитированы в индивидуальном порядке, без особого политического шума, процессы 1937 года обсуждались широко. С одной стороны, совершенно ясно, что, как отмечал еще в 1960-е годы знаменитый английский историк Исаак Дейчер, реабилитируя жертв Большой чистки, сталинская фракция в первую очередь реабилитировала собственных сторонников. С другой стороны, московская и ленинградская интеллигенция, формировавшая общественное мнение оттепели, гораздо больше была склонна сопереживать образованным политическим функционерам – по сути таким же представителям интеллигенции, – нежели украинским или поволжским мужикам. Репрессии 1937 года были частью семейной истории, частью личной биографии для многих шестидесятников. Они переживались лично и непосредственно, в отличие от событий голодомора 1931–1932 годов, которые вышли на первый план уже позднее, когда появился соответствующий идеологический заказ и нужно было составлять общий список преступлений тоталитаризма.

И все-таки почему в 1937 году Сталин и его ближайшее окружение развернули репрессии против своих же сторонников? Чаще всего принято вспоминать XVII съезд, делегаты которого проявили явное стремление ограничить растущую роль Сталина, выдвинув на первые роли менее жесткого и более предсказуемого С.М. Кирова. Вскоре Киров погибает при таинственных обстоятельствах, а его убийство становится сигналом к массовому поиску «врагов народа в рядах партии». Однако борьба за власть в Кремле сама по себе была лишь следствием гораздо более значимых процессов, разворачивавшихся по всей стране. XVII съезд был для Сталина, безусловно, важным уроком, из которого он сделал вывод, что доверять нельзя никому, даже своим. А партия, пережившая и совершившая революцию, была слишком самостоятельной, слишком свободолюбивой даже после всех перемен, радикально изменивших политическую жизнь к 1930-м годам. Исторический большевизм был жесткой и авторитарной идеологией, но тоталитарным в точном смысле слова он не был. Для того чтобы система приобрела в полной мере тоталитарные черты, чтобы установить окончательный и надежный порядок, в интересах складывавшейся бюрократии «старыми большевиками» пришлось пожертвовать.

И все-таки почему в 1937 году Сталин и его ближайшее окружение развернули репрессии против своих же сторонников?

Парадоксальным образом сам Сталин, будучи палачом ленинской партии, оказался в итоге, по сути, единственным из ее лидеров, пережившим чистку, душителем, но одновременно последним представителем старой революционной культуры – отсюда его чудовищное одиночество, отсюда странные и наивные попытки наладить отношения с уцелевшими представителями старой интеллигенции, будь то Пастернак или Булгаков. Однако Сталин не был ни единственным организатором террора, ни тем более единственным, кто был в нем заинтересован. Парадоксальным образом одной из важнейших причин Большого террора было «демократическое» давление снизу. Старая интеллигентская элита должна была уступить свое место «выдвиженцам из низов», новому поколению, поднявшемуся и получившему образование после революции, выходцам из деревни, массово двинувшимся в город благодаря новым возможностям, открывшимся после свержения царского режима с его жесткими социальными перегородками. Массы «выдвиженцев» (в отличие от «старых большевиков», получивших образование еще при царизме) всем были обязаны революции благодаря Октябрю, без которого они обречены были бы прислуживать на кухне господам из буржуазных и аристократических семейств. Но они хотели большего, они хотели продвигаться дальше. И вообще-то, надо признать, имели на это право. Однако на их пути встала старая интеллигенция. К тому же «старые большевики» были, вопреки прозвищу, людьми еще сравнительно молодыми. Ждать пришлось бы долго.

Борьба за власть шла не только в Кремле, она разворачивалась в каждой конторе, в каждом государственном ведомстве. И чем меньше оставалось следов демократизма первых послереволюционных лет, тем более жесткими методами она велась. Именно поэтому – благодаря народной инициативе и давлению снизу – террор приобрел столь массовый масштаб, явно превосходя все, что планировалось Сталиным.

Новое поколение победило, по дороге растоптав и многих своих собственных представителей. Когда Большие чистки закончились, у власти на всех уровнях находились уже совершенно другие люди. Это поколение сохраняло свои позиции практически до самой перестройки. Оно отмежевалось от эксцессов сталинизма и посмертно разоблачило самого Сталина. Оно обеспечило себе не только власть, но и стабильность. Его наследники, в 1980-е годы доведя Советский Союз до полной стагнации, завершили советскую историю без сантиментов, принявшись за реставрацию капитализма. Осуществить реставрацию уже можно было без особого сопротивления и, нельзя не отметить, почти без кровопролития. Работа по уничтожению большевизма была с успехом выполнена уже в 1937 году.

В этом смысле новая буржуазная Россия действительно может воспринимать 1937 год не только как историческую трагедию, но и как своего рода победу. Однако вряд ли кто-то из представителей нынешней элиты признает подобную преемственность. Гораздо удобнее говорить о преступлениях сталинизма, чем признавать себя его преемниками.