Дмитрий Бавильский: Синдром Венеции

Некоторое время назад мне попался его роман «Семейная жизнь весом в 158 фунтов», посвященный сложностям и превратностям семейной жизни. Увлекательная мелодрама с обменом партнерами прочитана на одном дыхании за счет соединения сугубо беллетристических приемов и серьезной проблематики: экзотические обстоятельства здесь нужны для рассуждений о человеческих взаимоотношениях. Захотелось читать Ирвинга дальше.

«Мир глазами Гарпа» и «Правила виноделов» я пока отложил в сторону (издательство «Иностранка» взялось, кажется, переиздать все романы писателя), ибо после экранизаций (случай Чака Паланика) фильм, даже и удачный, ставит крест на моем восприятии отдельных романов и даже творчества писателей в целом.

Тем более что я смотрел «Мир глазами Гарпа», так себе фильм. Нет ничего противоположнее романам Джона Ирвинга, чем экранизации. Ведь книги его состоят из многочисленных подробностей – этот избыток и запускает механизм повышенного символического ожидания, на котором основан саспенс книг Ирвинга.

Когда на основе романа начинают творить кино, то подробности осыпаются как иголки со старой новогодней елки, остается лишь костяк

Эти избыточные детали, к примеру, составляют главную конструктивную особенность другого романа Ирвинга – «Молитвы об Оуэне Мини». Понятно, почему такие книги хочется экранизировать – пока читаешь, кажется, что проза эта, обладающая обаянием и стойким послевкусием, что хочется причаститься и перенести – кажется, что это возможно.

Однако когда на основе романа начинают творить кино, то подробности осыпаются как иголки со старой новогодней елки, остается лишь костяк – то есть в лучшем случае треть того, что было. Помножьте этот убыток на физиономию Робина Уильямса в «Гарпе», и вы поймете, что фильм обречен на провал.

Я помню, как, попав в Венецию, принялся скупать в лавках бессмысленные, яркие, совершенно неприложимые к быту сувениры, пузырьки, капитанские фуражки и буклеты. Красоты вокруг было столько, что хотелось кусочек ее унести с собой.

Нужно ли говорить, что красота сувениров играет и проявляется только в сувенирных лавках, когда все эти яркие и бесполезные вещички собраны в одном месте. А когда выхватываешь из этого сияющего бессмысленного великолепия отдельные фрагменты, они автоматически перестают блистать. Словно бы побывав во чреве твоего чемодана, они облучаются сермягой бытовухи и обрекаются на постепенное стирание из памяти.

Вот к кинематографистам вполне применим этот самый «синдром Венеции», желание удержать в ладонях кусочек утекающего мимо счастья. Мне очень нравится определение красоты, данное Бартом в "S/Z": «Красота (в отличие от уродства) поистине неизъяснима: она способна обнаруживаться, утверждаться вновь и вновь заявлять о себе в любой части человеческого тела, но описанию она сама не поддается. Будучи такой же пустотой, как и сам Бог, она может сказать о себе лишь одно: я есмь та, кто есмь».

Красота книги Ирвинга о странном мальчике Оуэне (Стивен Кинг считает, что Оуэн – это реинкарнация Иисуса Христа) – в этой самой ускользающей и расползающейся красоте огромного количества ненужных подробностей.

Каждый персонаж, появляющийся здесь, расписывается со всей возможной тщательностью, словно в дальнейшем ему предстоит сыграть судьбоносную, решительную роль. Однако же этого не происходит – книга Ирвинга слишком густо заселена для того, чтобы все ружья в конечном счете отстрелялись.

Точно так же эпически неторопливо Ирвинг поступает и с событиями затянувшегося детства двух главных персонажей – мальчика Джонни (он же рассказчик) и его странного недомерка-друга Оуэна с поломанным, нечеловеческим голосом. Оуэн знает будущее и не знает сомнения, он изрекает истины, схожие с библейскими (речь его Ирвинг выделяет сплошь большими буквами), и добровольно идет на закланье, спасая вьетнамских детей.

Дело не в том, что книга каким-то особенно некинематографическим способом написана (так бывает, когда главное событие – письмо, и его уж точно невозможно перенести на экран), просто подробностей этих так много, что если им следовать – получится целый сериал на несколько десятков серий, во всех этих необязательных подробностях легко увязнуть, потеряться. Тогда зачем они?

Джон Ирвинг

А они нужны для этого самого повышения «символического». Когда мы видим на обложке фразу Кинга («Никто еще не показывал Христа так, как Ирвинг...»), а затем сталкиваемся с гигантским валом подробностей, то заряжаемся ожиданием – когда же оно все выстрелит. Начнет стрелять.

Собственно, это ожидание и ведет нас по книге, составляя главную интригу. Однако Ирвинг поступает хитрее – конечно, он не пишет никакого Христа, а обычного мальчика, чудеса с которым, возможно, случаются, а возможно, и не случаются – смотря как посмотреть.

Вот Джонни, основной лейтмотив жизни которого – поиски отца; кажется, что чудо произошло, а его отцу, который в финале, разумеется, будет найден (и придет на смену погибшему Оуэну) кажется, что никакого чуда не было. Ирвинг все время балансирует на грани, точнее, система, которую он выстраивает на грани занудности, балансирует, позволяет ему намекать, не намекая.

Самым кинематографическим романом Ирвинга кажется «Четвертая рука», рассказывающая историю телевизионного журналиста, которому цирковой лев откусил руку. Через некоторое время журналиста, который, понятное дело, мается приобретенным уродством, находит фанатик трансплантации и предлагает пришить ему руку нелепого самоубийцы – водителя и ярого спортивного болельщика. Однако рука не приживается, ее отнимают второй раз, оставив калеке на память любовь ко вдове водителя и новорожденного сына Отто, душевный покой и финал телевизионной карьеры.

Здесь, как и в предыдущих романах, Джон Ирвинг сплетает жестоковыйное полотно из многочисленных психологических полутонов, случайных встреч и сиюминутных подробностей, способных увести сюжет в любую из возможных сторон. Однако сама история имеет несколько ключевых событий, которые при желании легко можно положить в основу очередного оскароносного сценария.

Не знаю, хорошо это или плохо, говорит о качестве романа или нет, но, скорее всего, именно это с «Четвертой рукой» и произойдет. Аннотация на обложке докладывает о том, что режиссер Ласе Хальстрем уже работает над экранизацией книги, предполагая позвать на главную роль Джорджа Клуни.

Оно и понятно: ведь литературе без кинематографа теперь никуда. Точно так же, как и без Венеции, в которой кувыркается, спасая мир, последний и самый натуральный из Джеймсов Бондов.