Александр Агеев: Рычаги, ключи и отмычки

И правильно – ведь только сунешься в эту область, не успев вооружиться здравой иронией, как тебя припрут к стенке и заставят отвечать на давно протухшие вопросы: како веруешь? что делать? кто виноват?

У моего поколения, чья юность и начало зрелости пришлись на советские годы, выработался своеобразный иммунитет на всякое глобальное теоретизирование. В эпоху перемен, которая никак не кончится, мы вступили как позитивные циники. В смысле – хорошо, если что-то достойное получится, но если получится не совсем то, чего все жаждут, так это тоже не причина вешаться. Были, правда, и среди нас восторженные витии – им не терпелось вскрыть и обнародовать подлинную логику исторического процесса, которую искажали и преступно скрывали от нас тираны и прочие злыдни. Да хотелось им на самом деле увидеть, как папоротник цветет, и найти клад. Или рычаг: дайте мне рычаг, и я переверну землю!

Не люблю я надрывной историософии, не люблю плача на реках вавилонских и чрезвычайных комиссий по спасению, ликвидации и последующему вознесению

А зачем, спрашивали мы, циники, и получали в ответ разной степени пафоса отповеди. Страна родная, понимаешь ли, чуть ли не в руинах лежит, срочно надо отыскать корень ее бед, а заодно и «счастия ключи». Помнится, в пору глухой советской власти сидел я на одной скучной научной конференции и слушал доклад о пролетарской поэзии. Чтоб не заснуть, стал в блокнотике письменно формулировать свое отношение к проблеме. Получилось вот что:

Как молот в сердце ни стучи,
Но – пролетарская привычка –
Куем мы счастия ключи,
А получается – отмычка.

Оглянувшись окрест и обозрев пространство современной русской словесности, не могу не констатировать, что ее творцы в последнее время усиленно «куют чего-то железного» (ключи), но чаще заняты подбором отмычек к загадке отечественной истории. Ну и мудрят в своих лабораториях: вот этого порошка добавить, вот этой кислоты капнуть, поставить на горелку, и при температуре кипения авось начнется долгожданный процесс, где на выходе будет нас ждать новая, подлинная Россия.

Это пафос многих сочинений прошедшего года, и я благодарен Валерии Пустовой (девушка еще юная и свежая, но уже маститая – лауреат премии «Дебют»), которая тиснула в январском «Новом мире» большую и мудрую статью («Скифия в серебре. «Русский проект» в современной прозе») как раз о тех книгах, где куют ключи и подбирают отмычки. Она выстроила для меня, не все еще успевшего прочитать, некий ряд проблемно пересекающихся книжек и убедила в том, что поговорить о них стоит именно в этом, историософском, ракурсе.

Впрочем, прочитав статью Пустовой, я подумал: никак «реальная критика» возвращается? Чего только название первой главы стоит: «Когда же придет настоящий день?» Правда, Чернышевский не позволил бы Добролюбову такого вот зачина многоумной статьи: «Небо вылакали. Подброшенный в воздух чепчик – воздуха не обнаружил. На земле его, кокетливый символ лояльности и консерватизма, уже угрюмо поджидал вольнодумец булыжник, которым прогрессивно мыслящая толпа погоняла историю. «Ура» в лентах и неотесанное «ужо тебе» таким образом примирились, подрезанные силой тяжести. Кликуши и радетели, монархисты и народовольцы сошлись вдруг в одном: Россия застряла».

Нет, Добролюбов был человек дела и барышень, особенно склонных к необузданному образотворчеству, недолюбливал, потому начинал свою статью, название которой использовала Пустовая, жестко: «Эстетическая критика сделалась теперь принадлежностью чувствительных барышень». Ну, тех, что чепчики в воздух бросали и читали все больше про любовь и природу, а не про судьбу России. Валерия Пустовая не из этих барышень – образы и метафоры она только себе позволяет, а наличную словесность подвергает исключительно проблемному анализу: «Авантюрные, сказочные, гротескные – произведения-фантазии о будущем России стоит различать не по рецептам счастья и политическим убеждениям авторов, а по их взгляду на возможность для нашей страны всамделишного, неподдельного, не запаянного в цикл, одним словом – небывалого будущего. Надежда, тупик, катастрофа – три литературные идеологии, из которых вдруг да сложатся истины искомой национальной идеи?»

Ряд произведений, чьи авторы заподозрены Пустовой в поисках «национальной идеи», еще на слуху. Дмитрий Быков* и его «ЖД», Ольга Славникова и ее «2017», Алексей Лукьянов и его «Спаситель Петрограда» (в триаде Пустовой – надежда, тупик, катастрофа – эти вещи вроде бы в графе «надежда»). В «тупике» – Андрей Волос с «Маскавской Меккой», Павел Крусанов с «Американской дыркой» и Ксения Букша с давней уже (2002) повестью «Аленка-партизанка». Ну а полную катастрофу описывают Сергей Доренко в романе «2008» и Наталья Ключарева в сочинении «Россия – общий вагон».

Валерия Пустовая

Уровень анализа последнего из названных романов (не читал, прошу прощения у редакции дружественного мне «Нового мира») задан, похоже, уровнем самого романа. Глаза на лоб лезут, когда читаешь вот этакое, без тени иронии написанное: «Основная линия сюжета взаимомучительства, несовпадения людей – история любви главного героя Никиты и девушки Яси. Тема любви в романе связана с образом России, и бегство от любви означает здесь бегство от России, судьбу которой не решаешься прожить. Надрывный отказ Яси от Никиты недаром оказывается связан с отказом от мечты о России: «Нет никакой твоей России! <…> Не хочу об этом думать! <…> Я не хочу никого спасать! <…> Я хочу быть счастливой!»

Ну, ребята, вы даете! Было дело, Александр Александрович Блок когда-то романтически облажался, заявив всему свету, что Русь – жена его. Потом за путаницу в родственных связях был судьбой примерно наказан и в одном из предсмертных писем степень родства обозначил трезвее: «слопала-таки поганая, гугнивая родимая матушка Россия, как чушка своего поросенка».

Я, собственно, что хочу сказать? Что не люблю я надрывной историософии, не люблю плача на реках вавилонских и чрезвычайных комиссий по спасению, ликвидации и последующему вознесению.

Почему печкой, от которой начинают танцевать вышеперечисленные авторы и переводящая их интуиции на язык родных осин Валерия Пустовая, является убеждение в том, что Россия гибнет и по этому поводу надо срочно что-то делать? Да Россия всегда гибнет, перманентная гибель – это способ ее существования, то есть по-настоящему погибнет она только тогда, когда гибнуть перестанет. Вот эту-то простейшую интуицию, ознакомившись хотя бы на школьном уровне с русской литературной классикой, разве сложно было принять к сведению?

Да нет, некоторые произведения из тех, что названы и рассмотрены Пустовой, – вполне себе романы, то есть они про людей, а не про национальную идею. Помнится, Андрей Немзер, еще не успев прочитать очередной современный опус, деловито спрашивал уже прочитавших: «А это про что? Про людей или опять?»

Все-таки литература – это когда про людей, а для суждений и прогнозов на предмет прошлого, настоящего и будущего России благоволите сменить жанр, не закидывать нас чепчиками и метафорами.

В России есть две традиции отношения к собственной истории: одна судорожно-экстатическая («Предатели! Погибла Россия!»), другая – холодно-взвешенная и даже циническая (А. К. Толстого не вредно иногда перечитать). Сейчас, похоже, подростковые комплексы на глазах становятся популярнее мудрых ухмылок. Процесс, опять же, амбивалентный – не то культура молодеет, не то она глупеет, и как бы это сделать так, чтобы, молодея, она не глупела.

Не знаю.

Но вот такие слова (концовка статьи Валерии Пустовой) я читаю, внутренне поеживаясь: «Ведь, что и продемонстрировала нам проза о «русском проекте», историю делает не политика, не строй и лидер, не революция или централизм, которые взаимообращаются друг в друга, а – душа.

Мы – каждый – рождаемся с будущим за душой. С Историей за пазухой тела».
Будущее, стало быть, «за душой» (а «в душе» что?), а История, значит, ближе к телу. Диалектика!

* Признан(а) в РФ иностранным агентом