Борис Кагарлицкий: Фашизм в одном отдельно взятом городе

Теперь на конфликт в Кондопоге будут ссылаться все. И те, кто призывает к терпимости, и те, кто мечтает «зачистить» всех «черных». Одни будут вспоминать про погромы и массовое бегство кавказцев из города, другие напоминать про двух (или четырех) местных жителей, убитых «пришельцами». Одни взывают к здравому смыслу и состраданию, другие призывают к отмщению.

Надо, впрочем, заранее предупредить, что в подобной дискуссии призывы к здравому смыслу не работают. Если дело дошло до погромов и поножовщины, значит, здравый смысл уже ни при чем.

Дело, разумеется, не в Кондопоге. Драки, переходящие в погромы, давно уже имеют место в провинциальных российских городах. Разница лишь в том, что на сей раз гибель коренных жителей дала погромщикам своего рода моральное оправдание. Погром превратился в акт мщения, основанный на принципе коллективной ответственности. Все кавказцы должны отвечать за преступление своих соотечественников. Впрочем, и не соотечественников даже, ибо «кавказец-вообще» существует только в расистском воображении, так же как и «вообще-европеец». Между азербайджанцем, армянином и чеченцем общего не больше, чем между финном, поляком и итальянцем.

Если, однако, власти не реагируют либо встают на сторону «чужих», они подвергаются обвинениям в слабости и бессилии

В известном смысле, однако, Кондопога представляет собой идеальную модель эскалации конфликта. Сначала группа представителей «коренного населения» идет громить кавказский ресторан. Затем «приезжие» совершают акт возмездия, уже с ножами в руках. Похоже, режут не тех. Русским кажется, что все кавказцы – на одно лицо. У кавказцев от русских примерно такое же впечатление. Не сложно и перепутать.

На третьем этапе включается механизм массовой мобилизации: начинаются масштабные погромы, заканчивающиеся бегством «чужих» и уничтожением их собственности. В разных комбинациях этот сценарий повторялся сотни раз в десятках мест, включая Восточную Африку, Боснию, Косово, Индию. Кстати, как показывает мировой опыт, ссылки на то, что «чужие» недавно приехали и не понимают нашу культуру, ничего не объясняют. Погромы точно так же возможны в местах, где «чужие» живут столетиями и в культурном отношении ничем не отличаются от «местных». Главное – правильно организовать процесс.

Как только «процесс пошел» возникает необходимость политического решения. Причем организаторы погромов могут быть идеологически последовательны, в то время как власть оказывается между двух огней. Она не может принять требования погромщиков, поскольку эти требования противоречат элементарным принципам правового государства: если сегодня можно по этническому принципу выселить кавказцев из Кондопоги, завтра русских таким же образом (ссылаясь на прецедент) выселят из Казани, Нальчика и так далее. Демократические процедуры перестают работать, а государство либо разваливается, либо реорганизуется в форме фашистской диктатуры. Что, собственно, и является политической целью погромщиков.

Если, однако, власти не реагируют либо встают на сторону «чужих», они подвергаются обвинениям в слабости и бессилии, а, главное, гнев взбудораженных масс переключается уже на местных начальников.

Надо сказать, что несмотря на то, что националистические настроения у нас в стране давно и широко распространены, подобный поворот событий оказался неожиданностью, как для властей, так и для большинства идеологов. Включая, парадоксальным образом, и сторонников русского национализма.

Дело в том, что, вопреки общепринятому мнению, великорусский национализм повсеместно отступает, теряя с каждым днем свои идеологические и политические позиции. Только теснит его не идеология демократической терпимости, не интернационализм, а фашизм.

Либеральная журналистика ничего не поняла в происходящем, ибо на протяжении прошедших 15 лет обзывала «фашизмом» любое даже самое умеренное проявление национализма и вообще русского национального сознания. Все эти годы журналисты беспрестанно кричали: «Волки, волки!» и не заметили, как волки действительно пришли.

Теперь, когда фашистское движение в России стало политической реальностью, почти никто не готов видеть огромной разницы между ними и национализмом 1990-х годов. Между тем разница принципиальная.

Национализм прошлого десятилетия был защитной реакцией деклассированной советской интеллигенции. Это была «советскость», лишенная коммунистической идеологии, комплекс имперской ностальгии, обращенной исключительно в прошлое. Обычная и банальная реакционная утопия, которая никого никуда не звала и не вела.

Драки, переходящие в погромы, давно уже имеют место в провинциальных российских городах

Главной основой национализма 1990-х годов была вера в государство. Это государство воспринималось не как сумма конкретных ведомств, населенных реальными из плоти и крови чиновниками, а как некое абстрактное благо. Реальные чиновники и начальники являются лишь помехой для этого возвышенного идеала «державы».

От этой «державы» ждали спасения, возврата в «золотой век». И чем больше времени проходило, тем более смутно представлялось великое прошлое, в котором сталинские наркомы начинали путаться с опричниками Ивана Грозного, а красные командиры – с богатырями Владимира Красное Солнышко. За десять лет помутнение мозгов дошло до критического уровня, за которым утрачивается не только какое-либо историческое сознание, но и всякое рациональное сознание вообще.

Однако с точки зрения власти такой национализм не представлял угрозы. Такая идеология вообще не является проблемой ни для кого, кроме собственных сторонников. Ибо консервативный националист бороться с государством не способен. Он лишь ждет от него вмешательства, спасения, помощи.

Поскольку реальное государство такой помощи предоставить не может, националист считает, что корень зла надо искать в злых людях, которые овладели государством и разрушают его изнутри. Надо изгнать «агентов влияния», инородцев и коррупционеров из органов власти и все станет на свои места.

Увы, реальное функционирование государства зависит не от того, хороши или плохи конкретные чиновники, а от того, как устроена вся система. Не понимая этого, несчастный националист не только не может добиться структурных преобразований, но не может и способствовать изгнанию из кабинетов власти хорошо известных ему злодеев. Ибо пребывание именно этих людей, именно на этих местах является системной необходимостью. Замена персонажей сама по себе не ведет к смене политики.

Загипнотизированный идеей «государственности», националист 1990-х годов мог протестовать, но не мог бороться. Мог выступать, но не мог действовать. Мог даже говорить об «оккупационном режиме», но не мог организовать антигосударственное движение, чтобы свергнуть этот режим.

Пределом его мечтаний было появление президента-мессии, которого он и обрел в лице Путина. Когда же часть националистического движения разочаровалась в Путине, наступил идейный окончательный паралич. Мессия два раза подряд не приходит.

Национализм 1990-х был продуктом распада советского общества, порождением кризиса советского интеллигентского сознания. А за прошедшие полтора десятилетия общество изменилось. Переходный период кончился, начались капиталистические будни. Новая система породила новые противоречия и новые идеологии.

Фашизм появляется в условиях капитализма. Это реакция деклассированной мещанской массы на столкновение с рынком. Это идеология, требующая действия. В отличие от старого национализма, боготворящего «государственность» вообще, фашизм готов бороться против существующего государства – ради создания нового порядка. Он страшен именно тем, что действительно использует средства и даже идеи из арсенала революционного движения – только отбрасывая демократические и гуманистические принципы, с которых это движение начиналось. Точно так же идея классовой солидарности заменяется идеей «расы» и «крови», во имя которых можно бороться не только с инородцами, но и с государством. Фашистские движения способны к самоорганизации, они не ностальгируют по прошлому, а предлагают свой проект будущего. Будущего, в котором главным является отнюдь не избавление от чужаков, а жесткая дисциплина нового порядка для «своих». Борьба с «чужими» является не более чем формой мобилизации масс. Погром – не самоцель, а способ провоцирования политического кризиса, открывающего новые возможности для того, чтобы влиять на процесс, навязывать обществу свою повестку дня. При этом не важно, был ли конкретный погром заранее организован или возник как стихийная реакция общества, в котором складывается фашистское движение. В обоих случаях политические последствия одинаковы.

Погромы точно так же возможны в местах, где «чужие» живут столетиями и в культурном отношении ничем не отличаются от «местных»

В начале 2000-х годов рационализм в России закономерно проиграл идеологическую дискуссию фашизму. Разумеется, ответом на фашистскую пропаганду может быть только самоорганизация граждан, готовых защищать свои социальные права и интересы, альтернативой фашистскому мифу – конкретная программа социальных преобразований. Но ни одна из действующих сегодня политических сил такую программу предложить не может.

Проблемой фашистских движений, однако, является то, что требования, выдвигаемые ими для мобилизации масс, отнюдь не предназначены для того, чтобы их реализовать на практике. Это своего рода переходная программа, предназначенная для того, чтобы вовлечь людей в движение. Поэтому, как ни парадоксально, выполнение требований погромщиков в Кондопоге может привести к весьма неожиданным результатам.

Во Франции было несколько случаев, когда Национальный фронт Ле Пена получал в управление небольшие города. Повторно представителей этой партии там уже не избирали…

Кондопогу, конечно, жалко. Но Россию жалко еще больше. Поэтому стоило бы в порядке общенационального эксперимента превратить Кондопогу в единственный на территории федерации этнически чистый город. В исключительном порядке запретить въезд кавказцев (а поскольку кавказец всегда может замаскироваться русской фамилией или почти славянской внешностью, то запретить надо вообще въезд на территорию города всех выходцев из стран бывшего Советского Союза и с юга России). Разрешить торговлю на рынке только местным жителям по предъявлению прописки и справки о вероисповедании из местного церковного прихода. Закрыть все этнические рестораны и киоски, торгующие шаурмой.

Результаты скажутся очень быстро. Никакие русские торговцы кавказцев не заменят, поскольку у них просто нет нужных связей: ведь цветы и фрукты надо закупать на юге, у тех же кавказцев. Разумеется, фруктами будут торговать большие торговые сети, супермаркеты. Но в итоге последние русские торговцы не выдержат конкуренции и разорятся окончательно. Просто потому, что мелкий частный бизнес давления современного рынка не выдерживает. Кавказские структуры противопоставляют рынку собственные структуры мафиозно-кланового типа, а потому выживают. Русские лавочники должны будут либо создавать точно такие же структуры (с точно такими же методами ведения бизнеса и такой же культурой поведения), либо уходить с рынка. Единственные, кто останется в выигрыше, – «братки» коренной национальности, избавившиеся от конкурентов. Сомнительно, впрочем, что потребитель от этого что-то выиграет.

Закрытие «инородческих» лавок и ресторанов приведет к сокращению деловой активности в целом. Поскольку же никакими новыми инвестициями со стороны государства и частного бизнеса это компенсировано не будет, легко предсказать, что этническая чистка закончится впечатляющим сокращением рабочих мест и снижением жизненного уровня для «коренного» населения. Но только это сделать нужно непременно на практике, потому что никакие расчеты и аналитические публикации никого не убедят. Такова уж природа идеологии, овладевшей массами: для того, чтобы от нее отказаться, надо почувствовать последствия ее торжества на собственной шкуре.

Через год-полтора можно будет подводить итоги эксперимента. Это будет очень своевременно, поскольку как раз подойдет срок для думских и президентских выборов. Если информация об экономических результатах этнической чистки в Карелии достаточно широко распространится по России, сторонников повторения эксперимента окажется не так уж много…