Виктор Топоров: У вас, батенька, Гоголи как грибы растут

Лет десять назад у нас применительно к кремлевским нравам говорили о «коллективном Распутине». Теперь, значит, появился в литературе коллективный Гоголь. Или идеальный жених (он же вечный муж) отечественной словесности, составленный из трех практически никому не известных прозаиков и одного «митька». Вышло, однако, прелюбопытно.

Сборник открывается «Любовью и смертью Иоахима Тишбейна» некоего Андрея Ефремова. Это весьма недурно написанная повесть с элементами мистики и параллельной истории.

Двадцать первый век. Исходя из неопределенных политических (или геополитических?) предпосылок, в Петербурге размещен небольшой немецкий гарнизон под командованием майора Тишбейна – «мягкая» оккупация, миротворческая миссия или что-то в этом роде. А в остальном все как сейчас… Познакомившись с художницей Агнией, 36-летний майор поддается ее чарам, она отвечает взаимностью, вспыхивает и развивается бурный роман, в ходе которого Тишбейн позирует Агнии для заказанного каким-то безумным нуворишем Лефорта.

В семье есть мышьяк – никто не понимает, что отравленного есть будет нельзя

Агния ведет себя странно (то есть для немца странно): знакомит его с подозрительными личностями, одна из которых – сумасшедший мистик и писаный красавец – оказывается ее бывшим (и будущим) мужем, то и дело исчезает на время, а потом пропадает окончательно. Майор принимается разыскивать ее или хотя бы ее следы по общим знакомым – но безуспешно. Впрочем, он подозревает, что новая встреча обернулась бы погибелью. Потому что Агния – на сей счет нет ни малейших сомнений – ведьма.

В какой-то момент они даже сталкиваются – Агния возникает буквально ниоткуда и опять-таки в никуда проваливается.

А потом приходит предписание: три дня на сборы – и в путь. Тишбейн понимает, что прикипел душой к Агнии, а через нее – к Петербургу, он решает покончить с собой, но сначала нужно надлежащим образом подготовить батальон к передислокации. Усиленные хлопоты не то чтобы разгоняют суицидные настроения, но просто-напросто не оставляют для них места и времени…

Что русскому хорошо, то для немца смерть – и не более того. Но оркестрована и выписана вся эта гофманиана (а где Гофман, там и Гоголь) на диво тонко.

Повесть – тоже некоего – Василия Голубева «Лоб» из другого теста – и из другого гоголевского текста (из «петербургского текста» – сказал бы мой покойный однофамилец академик В. Н. Топоров).

Начинается все с фэнтези: в прологе волхвы, сражаясь с китоврасами и удирая от полканов, находят в болотной топи магический камень. Затем идут эпизоды жизни однополчан – питерского художника Панкрата и екатеринбургского выпускника мореходки Лобова (Лба). Оба, помимо всего прочего, запойные пьяницы.

Завершив (бесславно) морское поприще, драчун Лоб оседает в Питере, подбирает на собственном дне рождения пьяную гостью Елку, гуляет в сквоте на Пушкинской, 10, перебивается случайными мужскими заработками. Панкрат пишет картины и безуспешно носится с идеей грандиозного перформанса. Что-то сочиняет и Лоб – но таких, как эти двое, в Питере пруд пруди.

Служа в армии, Панкрат гонял в уездный городок за самогонкой к бывшему эсэсовцу, отсидевшему в лагере четверть века, и тот поведал ему легенду о магическом камне. Не то чтобы исполняющем желания, но сулящем немало хорошего. В Питере Панкрат носится с идеей экспедиции к камню – причем зимней, когда болото замерзнет. И в конце концов пускается в путь.

Издательство «Амфора» выпустило сборник «Петербургские повести – 2»

У Елки крадут сумочку – и требуют денег за похищенные документы. Получают в ответ в лоб от Лба. Дают в лоб Лбу и принимаются прессовать парочку. Лоб вспоминает, что однажды спьяну прикупил втемную какой-то дом на Вологодчине – и отправляется туда с Елкой. Дом оказывается развалюхой, и он мало-помалу чинит его. Елке, однако, скучно, и она возвращается в Питер, на Пушкинскую, 10.

Панкрат, заблудившись в зимнем лесу, едва не гибнет. Спасает его девица из избушки на курьих ножках, дочь травника, уехавшего по своим делам в город. Проводит с ним ночь, после чего рассказывает, что у магического камня за последние четверть века побывало уже пятеро (ее отец в том числе), но никому ничего хорошего это не принесло. И показывает Панкрату (которому ночью приснилось, как его знакомый эсэсовец берет в плен генерала Власова) прямую дорогу к камню. Однако теперь расхотелось и самому Панкрату. Он возвращается в Питер.

Ну и ничего, говорит в эпилоге один пингвин (или один Бог) другому, главное, что она зачала от него богатыря. А что послали Панкрата с дублером (со Лбом), как Амундсена со Скоттом, так это потому, что искусство требует жертв. Гоголь в этой избушке если и ночевал, то в обнимку с Марией Семеновой и Максом Фраем, что для него в целом не больно-то характерно.

А вот прелестная «Квартира» самого талантливого из «митьков» Владимира Шинкарева корреспондирует с автором «Петербургских повестей (-1)» уже напрямую.

Писатель Василий, переиначивший «Шинель» на современный лад (человек меняет «Жигули» на вожделенное «Вольво», которое у него тут же крадут), живет после развода в жуткой коммуналке – не живет, а мается, копя по доллару на обмен. Наконец подворачивается удачный вариант – через алкоголика и, вероятно, еще не завязавшего «митька» Рогозина. Обмывает с Рогозиным удачу (хотя сам почти не пьет), идет в гости к приятелю Рогозина Емельянову, к которому тут же проникается духовной симпатией, оставляет в гостях уснувшего Рогозина, отправляется ночевать в только что выменянную и еще пустующую «однушку» на улице Правды – и вдруг просыпается, пронзенный мыслью о том, что бесплатный (или дешевый) сыр бывает только в мышеловках, а значит, его с этой квартирой наверняка кинут; едва дождавшись утра, звонит знакомой маклерше, которая подтверждает самые худшие его подозрения: черные маклеры жульничают; в Бюро регистрации убрали крючки из сортиров, чтобы там не вешались обманутые клиенты, – и, уповая единственно на Господа, в это самое Бюро отправляется: ключи от квартиры у него есть, деньги уплачены, а документов никаких…

Владимир Шинкарев (фото gallery.vavilon.ru)

Повесть Анатолия Сударева «Отче Наш» – неожиданная для завзятого, пусть и мало печатающегося бытописателя антиутопия; соотносится она не с «Петербургскими повестями» Гоголя, а разве что с «Мертвыми душами», да и то, мягко говоря, по касательной. Ну и с блокадой Ленинграда – но не по книге Адамовича и Гранина, а скорее – по мемуарам академика Лихачева.

Петербург (и мир) после ядерной катастрофы. Ничто не выжило, кроме людей, которые поэтому охотятся друг на друга – но только в Указные дни. Браконьеров ловит и казнит охрана. В опустевшем и продолжающем пустеть городе существует какая-то власть – и все ее представители живут сравнительно хорошо. Даже в баню ходят. Власть заботится о стариках: к шестидесятилетию долгожителям положен праздничный продуктовый набор.

Большая – и потому особо голодная – семья с улицы Чайковского – это самый центр. Сорокалетний Борис с женой, шестидесятилетняя мать Бориса, двадцатилетний Петр с женой, пятнадцатилетний Митя, десятилетняя Соня. Вообще-то новорожденных (после первенца) принято съедать как деликатес. После неудачной охоты на пухлую девицу в Указной день становится ясно: всей семьей до лета не дожить. «Приговаривают» невестку, уламывая при этом Петра (после такой расправы больше за него никто не пойдет), но она, подслушав, сбегает к отцу с матерью. Петр с Митей отправляются браконьерствовать и лишь чудом спасаются от охранников. Но те все равно заводят дело.

После чего братья втайне договариваются убить отца – уж больно тот ослабел, и толку от него все равно никакого. В семье есть мышьяк – никто не понимает, что отравленного есть будет нельзя. Петр крадет мышьяк, Мария находит у него под подушкой, план убийства выплывает наружу. Борис предлагает старшему сыну биться насмерть на дубинках – одерживает верх и, преподав урок, щадит первенца. Меж тем жена признается ему, что снова беременна, – и уж этого-то ребенка они съедят!

В Участке, куда вызывают братьев, чтобы внести в черный список, у Бориса вымогают взятку в 10 кг мяса. Отец невестки требует за повторный брак 20 кг. Мяса нет. В Указной день Борис, одевшись в старье, подставляется сыновьям со спины – и они убивают его, приняв за прохожего. А потом находят на теле письмо о том, что это была не ошибка, а (с его стороны) искупительная жертва. Рубщик мяса требует еще 7 кг. Семья как-то выживает, но быстро разваливается: бабушка умирает во сне, мать – родами, Петр с Катериной живут своим домом, женится и пошедший учиться на охранника Митя – и нарекает первенца Борисом. Соня бежит из дому на окраину города или, как она думает, на край света – попадается ангелу и возносится с ним на небеса, где ее уже поджидают отец с матерью и бабка.

«Петербургские повести»? На любителя. Хотя пишут Ефремов и Сударев хорошо, Шинкарев – замечательно, да и Голубев довольно неплохо. Но, если поверить коллективному Гоголю, «Петербургские повести – 3» не увидят свет никогда, потому что месту сему определенно быть пусту.

Неужели все и впрямь переберутся в Москву?