Дмитрий Бавильский: «Мертвые души» на новорусский лад

И дело вовсе не в том, что, несмотря на время действия (недалекое будущее), книга написана языком начала позапрошлого века, а все реалии (одежда, еда, развлечения) дышат древнерусской архаикой. Опричников потчуют квасом, обряжают в кафтаны, а если они и говорят по мобило, то языком Пушкина. Точнее, Некрасова периода «Кому на Руси жить хорошо».

На этом остроумном допущении и строится небольшой динамичный очерк одного дня из жизни Андрея Даниловича Комяги. Россия, отгородившаяся от остального мира (нефтяной кран перекрыт, все загранпаспорта торжественно сожжены на Красной площади), побежденного китайцами, впадает в свое естественное состояние «особого пути». В тяжеловесность испражнений собственной истории, в ортодоксальное православие, как бы отменяющее советский период истории.

Таким образом Владимир Сорокин посмеялся над негласной конвенцией, которую заключают между собой писатель и читатель

Так Набоков в «Аде» выстраивает пространство, параллельно развивающееся СССР, чувственный и романтический Эдем. Сорокин, последовательный антисоветчик и художник резкой социальной активности, вырезает из истории России весь изнасилованный большевизмом ХХ век. Однако результаты эксперимента вряд ли можно назвать удовлетворительными.

Проще всего увидеть в «Дне опричника» антиутопию (злодеяния будущей опричнины логично вытекают из нынешней общественно-политической ситуации) или памфлет, бичующий современные нравы. Когда больше всего достается модным деятелям искусств, писателям, художникам, певцам – деклассированной интеллигенции, которую (по роду деятельности) Владимир Сорокин вынужден хорошо знать.

Однако это не антиутопия и не памфлет, но типичный для Сорокина языковой «трип», создание самодостаточной, автономной языковой реальности. То, чем Сорокин, собственно говоря, и занимался в самом начале творчества примерно до рубежного «Пира», после которого у него пошли романные структуры («Голубое сало» и ледяная «Трилогия»).

Романы – это ведь особый вид художественного высказывания, где конструкция (нарратив) довлеет над «виноградным мясом» «вещества прозы».

Оттого внимание Сорокина к жанру романа воспринималось как насилие. Как извне навязанный способ социологизации. И, несмотря на то, что писателю всегда был важен прием (понимаемый как концепт), именно сама плоть текста, его самобытная текстура – вот что занимает Сорокина больше всего. Вот что Сорокину реально интересно. И пусть политические и идеологические смыслы книги разбирают публицисты, лично мне важнее всего здесь художественная логика высказывания, которая становится понятной, если смотреть на «День опричника» в контексте других опусов писателя.

«День опричника» – прямое продолжение эксперимента, оборванного на взлете в тексте «Сердца четырех». Ведь именно тот динамичный роман, переполненный многочисленными событиями, оставлял ощущение недоумения и дискомфорта.

Непредсказуемые приключения квартета персонажей в «Сердца четырех», озабоченных поисками и утилизацией «жидкой матери», начинались здесь без каких бы то ни было объяснений.

Владимир Сорокин (srkn.ru)

Словно бы в книге отсутствовали несколько десятков первых страниц, на которых автор объяснял правила своей игры. Но читатель бросался в сюжет «с места и в карьер», тогда как правила восприятия и логика поведения героев оставались за кадром.

Вынужденная суггестия заставляла читателя «Сердец» придумывать свою версию смысла. Ведь не может же быть такого, что вся эта феерическая расчлененка («гнилое бридо») задумана и исполнена как некое абстрактное полотно.

Но именно так, таким образом Владимир Сорокин посмеялся над негласной конвенцией, которую заключают между собой писатель и читатель. Ведь автор у нас всегда работает «на доверии» и если громоздит какие-то текстуальные подробности (в описаниях или в событиях) – значит, в этом есть, обязательно должен быть, смысл.

Между тем «Сердца четырех» (последовавших после смерти «Романа») оказывались остроумно задуманной и блестяще сконструированной машиной. Которая сама себя везла и которая заключала в собственном движении весь свой смысл.

Кстати, именно в этом тексте Владимир Сорокин предсказал методику не существовавших еще тогда телевизионных сериалов, где главное не цель (рассказывание истории), но сам процесс ежедневного смотрения неважно чего.

Лично меня поражает в Сорокине сочетание несуетной высоколобости искусства для искусства и жгучей социально-политической адекватности. «Сердца четырех» появились в ситуации предельной общественной активности и запредельной политизированности (пик гласности и перестройки), на которую он и отреагировал предельно абстрактными поисками «жидкой матери».

«День опричника» – прямое продолжение эксперимента, оборванного на взлете в тексте «Сердца четырех»

Теперь, во времена всеобщей апатии, писатель выступает с народной поэмой «День опричника», где все опорные сигналы отсылают к самой что ни на есть жгучей реальности. Где ядро фабульного приключения вырастает из тревоги о судьбах отечества. О путях развития государства российского. Ему и больно и смешно, и царь грозит ему в окно.

Ледяная «Трилогия», тупиковый путь развития, стилистический аппендикс и дань традиционной повествовательной манере, отменяется Сорокиным как тот самый изнасилованный ХХ век.

«Днем опричника» Сорокин возвращается на пути самостийного оригинального развития. Ведь правила, по которым живут россияне в 2028 году, не объясняются точно так же, как смыслы «жидкой матери». Читателя снова окунают в данность, заставляя разгадывать логику существования ходом текста.

Совсем как в поэзии. Оттого и поэма, что выразительные средства здесь заимствованы из лирического репертуара. Оттого и поэма, что начало «Опричника» напрямую отсылает к «Мертвым душам» Гоголя. «Иду по полю бескрайнему, русскому, за горизонт уходящему, вижу белого коня впереди, иду к нему, чую, что конь этот особый, всем коням конь, красавец, ведун, быстроног; поспешаю, а догнать не могу, убыстряю шаг, зову, понимаю вдруг, что в том коне – вся жизнь, вся судьба моя, вся удача, что нужен мне как воздух, бегу, бегу за ним, а он все так же неспешно удаляется, ничего и никого не замечая…»

В финале «Опричника» мотив белого коня, пришедшего на смену крылатой птице-тройке, возникает вновь. Да и вся жизнь Андрея Комяги, по казенной надобе мотающегося по российской глубинке, может быть прочитана как реплика ко второму, сожженному, тому «Мертвых душ». Ведь поэма Сорокина и о перерождении «отрицательных» персонажей в сугубо «положительных», истинно православных, горящих, не щадя живота своего, в имя единой и неделимой Родины.

Умом Россию не понять. Герои поэмы «Сердца четырех» преодолевали границы тел, участвуя в странном антропологическом эксперименте. Поэма «День опричника» словно бы дописывает старый сорокинский текст, объясняя, что Россия и есть та самая «жидкая мать», правила утилизации которой объяснить невозможно.

Ныне антропологический эксперимент по выведению нового человека, начатый еще большевиками, закончен. Но снова именно утро стрелецкой казни оказывается для нас единственно доступной реальностью. Отныне и во веки веков. Хотели как лучше, но получилось как всегда – «на подносе традиционное для похмельного утра: стакан белого квасу, рюмка водки, полстакана капустного рассола…»

Русская история кружит на одном месте. Сюжеты здесь не развиваются, но постоянно повторяются, эволюционирует лишь язык. Вот почему в своей новой поэме Сорокин не «рассказывает», но «показывает», с помощью того самого языка, который снова становится у него великим да могучим.