Виктор Топоров: Живая книга мертвых

Это не воспоминания нескольких об одном или одного обо всех, но групповой портрет со временем (1970–2000-е), созданный импровизированным творческим коллективом. Герои «Беспокойников города Питера» («Амфора», 2006) избраны по двум признакам: безусловная художественная значимость сделанного тем или иным уже ушедшим из жизни ленинградско-петербургским писателем, музыкантом, художником или фотографом (значимость в одних случаях общепризнанная, в других – впервые постулируемая авторами книги) плюс многолетнее личное знакомство рассказчика с персонажем.

Крусанову чуть за сорок, Подольскому – семьдесят с лишним; второй отлично помнит 60-е, даже 50-е прошлого века; первый влился в творческую среду безусым юношей и прошел достаточно прихотливый творческий путь, начав с рок-музыки.

Заключительный очерк книги «Хренов как роман» скупо пишущего и оттого сильно недооцененного Сергея Коровина – маленький шедевр о не слишком известном переводчике

Именно рок-музыкантам – Георгию Ордановскому, Виктору Цою, Майку Науменко, Свину Панову и Сергею Курехину посвящен открывающий книгу «крусановский раздел». Это именно мемуары, причем мемуары восторженные, – и в зрелом возрасте автор «Американской дырки» (в которой, напомню, Курехин воскресает в 2010 году) сохранил юношеское преклонение перед наполовину забытыми кумирами. И именно его, преклонение свое, сумел со всегдашним крусановским артистизмом воссоздать.

Музыку он, понятно, не описывает (да и как ее описать?), тексты цитирует скорее скупо, – образы же «беспокойников» получаются цельными и (насколько я могу судить, будучи хорошо знаком лишь с Курехиным) достоверными.

Внутренняя логика раздела – от романтической клаустрофобии Ордановского и Цоя через резиньяцию как лейтмотив у Науменко и Панова к провокационно и сенсационно активному «жизнестроительству» Курехина – закономерно подводит к очерку Хлобыстина о Тимуре Новикове: тот же спор на равных подлинного вдохновения и вдохновенно-безумного расчета, присущий «Поп-механике», оказывается инсценирован на подмостках Новой академии.

Слепой художник и ясновидящий арт-дилер Новиков вслед за Курехиным – худрук вслед за музруком – восстает на пьедестале в центре мемориала*: вы перемен ждете, а мы их организовали!

Но тут слово получает Подольский – не только по возрасту (хотя он, слава богу, завидно бодр), но и по сути певец не перемен, но застоя. Вернее, подспудной и потаенной творческой жизни времен застоя, певец второй литературно-художественной действительности. Правда, авторы сборника не согласны с постановкой вопроса о первой и второй действительности: описываемую ими они считают единственной, что, на мой взгляд, спорно.

Обложка книги «Беспокойники города Питера» (www.ozon.ru)

Очерки о «беспокойниках» Олеге Григорьеве, Викторе Кривулине, Владимире Гооссе, Пти Борисе Смелове, Наталье Жилиной, Гран Борисе Кудрякове и Леониде Богданове – лучшее из всего, что мне довелось читать у этого автора.

Баланс между холодом смерти и вечным праздником жизни достигнут в каждом из них с такой виртуозностью! Без напряжения прощаешь автору даже наивный дилетантизм стиховедческих штудий, призванных раскрыть уникальный «случай Кривулина» – «великого русского поэта» (как высечено на могильном камне), не написавшего ни одного великого русского стихотворения.

Искусный версификатор и имитатор вдохновения Кривулин был, однако же, и впрямь велик в своей культуртрегерской деятельности, до сих пор воспринимающейся многими как миссия, и именно в этом отношении вполне сопоставим и с Тимуром Новиковым (оригинальное творчество которого тоже неоднозначно), и с гениально одаренным Сергеем Курехиным.

Заключительный очерк книги «Хренов как роман» скупо пишущего и оттого сильно недооцененного Сергея Коровина – маленький шедевр о не слишком известном переводчике, дебютировавшем в самиздате, – представляет собой своего рода коду книги.

Герои «Беспокойников» умерли, кто успев, а кто не успев вписаться в перемены 90-х; Крусанов, Подольский и Хлобыстин вписались в них не скажу победоносно, но достаточно уверенно; Коровин же остался там, в празднично-проклятом прошлом. И это придает его творчески виртуозному высказыванию недоступную другим авторам книги (при общем высоком уровне письма и одинаковой любовной заинтересованности в персонажах) аутентичность:

«Кстати, рассказывают, что однажды Курехин, который пафоса никакого не любил и никаких Елен для него не существовало, с приятелем высунулся в окно и заметил прогуливающуюся по улице незнакомку. Учтиво обратившись, он предложил ей присоединиться, а она возьми и поднимись к ним на второй этаж. Тогда Курехин, все так же учтиво, предложил ей немедленно с ним соединиться, и она немедленно соединилась. Но когда его приятель тоже выразил подобное желание, девушка сказала, мол, с удовольствием бы, да не могу – у меня там муж за обедом стоит.

К чему это я? Да к тому, что если бы мы спросили Чапаева, где он хотел бы обрести бессмертие, то есть персонажем эпоса, романа или анекдота, то неизвестно, что бы он выбрал. Ну, выбор Курехина мы знаем, хотя некоторые модные писатели лепят из него Евгения Онегина, а каково было бы желание Хренова?

Помните, почему Фауст связался с чертом? Потому что хотел человеческого бытия – знание не давало ему никакого. Но главная его проблема была в том, что желать-то он желал, а желать не умел».

Обложка книги «Корпорация счастья. История российского рейва» (www.ozon.ru)

Любопытно, что практически одновременно с «Беспокойниками» в том же издательстве вышла авторская книга Андрея Хааса «Корпорация счастья. История российского рейва» – мемуары одного обо всех, и как раз эта книга (невероятной толщины и не сказать чтобы хорошо написанная) моментально стала культовой. Читательская база, она же референтная группа, здесь, что ни говори, гораздо шире.

Принципиальная праздность, постепенно и во многом нечаянно становящаяся делом (бизнесом), а для кого-то и делом жизни, отличала и отличает «корпорантов»; тогда как для «беспокойников» и их ныне здравствующих летописцев, при всей любви к жизни во всей ее полноте (с особым упором на дань Бахусу), с самого начала характерна тяга к творчеству, понимаемая как служение и предполагающая едва ли не жертвенную аскезу.

Ту самую аскезу, которую жизнелюб и творец Гете запечатлел в строке: «Величие – в самоограниченьи!». Хотя и строку Бродского (себе на сорокалетие): «Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной» – упомянуть здесь уместно.

Длинная жизнь предполагает и долгую память.

* Некоммерческая организация, включенная в реестр НКО, выполняющих функции иностранного агента