Дмитрий Бавильский: Земфира, или Хроника пикирующего

Из-за того, что среднестатистическая единица, голос которой, как известно, тоньше писка, оказалась реабилитирована в собственных глазах этой скуластой барышней-башкиркой, доказавшей, что и крестьянки любить умеют?

Ведь очевидно же, что возникновение Земфиры* автоматически превысило границы музыкального жанра и разлилось в повседневности, став явлением жизни.

Это уже не эстрада, не сфера досуга и развлечения, но настоящая экзистенциальная (то есть первоочередная) ценность чужого самовыражения, ставшего твоим.

Так, к примеру, Бродский уже давно не является событием собственно поэзии или литературы. Он интересен сам по себе, вне профессиональных занятий, масштаб личности позволяет.
В таких случаях принято говорить, что голосом этим говорит или поет время.
И мне было интересно понять, каким же, собственно говоря, является наше время, если судить о нем с чужого голоса.

Последняя ее пластинка, где Земфира играет вживую, кажется судьбоносной. Этапной. Репортаж ведь почти. Хроника пикирующего бомбардировщика

Наших поп-исполнителей можно условно разделить на две категории.
Первые легко меняют образы и маски, повинуясь волшебной палочке продюсера; человеческое содержание их столь невелико, что они запросто перекрашиваются в любые цвета радуги.

Исполнители из второй категории оказываются верны одной, однажды найденной, роли; узость амплуа их не смущает: рабы личной синдроматики, она рады бы вырваться за границы образа, напрочь совпадающего с их личными очертаниями, да не могут.
Слишком уж близко они к тому, что делают.

Им очень сложно отделить сцену от жизни, творчество от легенды, отстраниться от вовне направленной деятельности.

Исполнителям этой второй, «судьбоносной», группы свойственен нешуточный надрыв, ибо, намертво сплетаясь с конечным продуктом, люди эти по определению не могут заниматься пустяками. Бирюльками. Здесь дышит почва и судьба, решаются извечные вопросы вселенной и повседневности.

Важная составляющая поэтической части творчества Земфиры - обилие личных местоимений, конкретного «я».
Описываемые ею приключения всегда важны не сами по себе, но только лишь если они как-то сопряжены с возможностью утверждения своеволия.

В строчке «Я искала тебя…» ударение, и смысловое, и интонационное, выпадает на первый слог.
Понятно, что о любви (а подавляющее большинство звучащих для нас эстрадных опусов эксплуатируют именно это святое чувство) высказаться иначе и нельзя - ты да я, да мы с тобой…

Армии любовников обоих полов якают и тыкают на нашей эстраде. Доходит до смешного - когда разные мальчиковые группы, состоящие из нескольких человек, пропевают как бы один на всех текст любовной серенады, точно объединяясь в единого, многоголового мутанта. Машут руками, плачут и танцуют вокруг какого-нибудь имени одной на всех девушки.

Очень, между прочим, показательный пример стертости личного начала и личных особенностей и обстоятельств. Текстовики вылавливают из бульона коллективного бессознательного обрывки ничего не значащих фраз, лепят из них даже не ситуационный, но фонетический контекст.

И тут приходит Земфира, несущая с собой мифологизированную, но тем не менее весьма правдоподобную в деталях, подробную биографию. Наследуя поэтам и рокерам, она вводит в свои текстовки реальные, хотя и лишь ей одной понятные события.
Так не поступала даже главный женский персонаж нашей эстрады – Алла Борисовна.

Пугачева не зря мечтала всю свою творческую биографию о создании «театра песни». Не зря начинала восхождение с симптоматичного «Арлекино», гимна лицедейству и полной гибели всерьез. Вспомним хотя бы последний успех «Мадам Брошкиной». Количество проживаемых, прожитых Пугачевой масок сопоставимо разве что с другим гением изменчивости - американской поп-звездой Мадонной.

Пугачева всегда играла с обстоятельствами собственной личной жизни, она всегда шла на грани перехода на личное. И никогда не переходила эту грань. Создавала легенду, отталкиваясь от слухов и сплетен, но никогда не шла на поводу у коллективного ожидания.

Да, по-актерски достоверно проживала дымящийся кусок звучащей песни, но только здесь и сейчас, оказываясь после окончания музыкального момента единственной и неповторимой Аллой Борисовной.

Важная составляющая поэтической части творчества Земфиры - обилие личных местоимений, конкретного «я»

Земфира мгновенно перескочила из своей собственной жизни - в нашу. Вся, целиком.
С мозолями на левой и со стрелками в Польше. Честно так рассказала о себе. Открылась. Обнажилась.
Текстовки оказались богаче, глубже и скандальнее репортажей с концертов и пресс-конференций, сплетен и журналистских расследований.

Этим, собственно говоря, она и завоевала огромный кредит доверия. Но в этом же и таится, кстати, залог будущей личной трагедии, которую можно прогнозировать с высокой степенью вероятности.

Именно поэтому последняя ее пластинка, где Земфира играет вживую, кажется судьбоносной. Этапной. Репортаж ведь почти. Хроника пикирующего бомбардировщика.
«Земфира. Live» делит засвеченный путь на то, что было, и то, что будет. Точка отсчета. Потому и интересно.

Для такой популярности уже даже скандал не нужен. Тем не менее скандал режиссировали.
Вспомним, как задавался контекст. Первая песенка Земфиры, возникшая на общественном горизонте, продюсером которой выступил сексуально двусмысленный Илья Мумий Тролль Лагутенко, была про СПИД.

После этого все Земины экзерсисы, сколь невинными они ни были или казались, подкрашиваются определенного рода виражем - недосказанности, двусмысленности. Все же, типа, точно знают, что Земфира - лесба. Лесбиянка.

Ну, да, обилие женских окончаний, энергичные глаголы и т. д. и т. п. Напрямую не сказано, но хочешь не хочешь – поверишь, так тебя последовательно к этому умозаключению пододвигают.
«Анечка просила снять маечку…»

Жужа, опять же, непонятная – то ли девочка, то ли собачка. То ли видение…
Эта настойчивость и кажется мне особенно подозрительной.
В том-то и дело, что быть лесбиянкой сейчас - проще простого. Розовая, голубой, выбирай себе любой…
Куда сложнее - нести бремя белого человека, обычного в своих реакциях и предпочтениях, когда невозможно спрятаться за субкультурными церемониями и этикетами.

Ибо борьба с пошлостью сама по себе не гарантирует свободы от тупиков и штампов.
Никакая Земфира не лесба. Закомплексованная провинциалка, считающая себя некрасивой и поэтому мучительно переживающая всякие там кастрационные комплексы и надевшая броню готового образа рубахи-парня еще до того, как стала известной.

Ей слава, может быть, для того и свалилась, чтобы она снова смогла почувствовать себя привлекательной и любимой.
А все эти якобы гомосексуальные прибамбасы возникают из-за того, что лирический герой Земфиры, существа запредельно эгоцентричного, - она сама. Глядит в себя, как в зеркало, до головокружения.

Помните: «Не бери себе в голову, Земфира, не бери…» Сама на себя смотрит, самой себе удивляется, сама же над собой прикалывается. Все остальное – соцпедзапущенность.

Отсюда же – рекламный роман с Литвиновой. Косвенное доказательство моей правоты – раскрутка группы «Тату» и песенки «Я сошла с ума», в которой две натурально гетеросексуальные девицы изображают однополую раскованность.
Ну-ну.

Косвенное доказательство моей правоты - раскрутка группы «Тату» и песенки «Я сошла с ума», в которой две натурально гетеросексуальные девицы изображают однополую раскованность

Эгоцентризм Земфиры беспределен. Именно поэтому она может говорить и петь только о себе.
В этом, кстати, тоже проявляется нерв времени перехода на летнее время, переориентации с коллективных да классовых на узко- и частнособственнические интересы.

Шизофреническая раздвоенность советского человека, вынужденного жить в водах двух совершенно противоположных миров, частного и социального, плавно перетекает в интерес к себе и Другому.

Однажды человек осознает себя одиноко стоящим деревом, вокруг никого. И лишь голоса точно таких же одиноких деревьев.
Одно из них зовется Земфирой.

Ее все время с кем-то сравнивают. С Пугачевой, с Агузаровой.
На протяжении этого текста я уже проводил параллели с Мадонной и Бродским.

Это очень интересный эффект - при всей очевидной оригинальности и непохожести таланта нас все время тянет сравнивать Земфиру с кем-то еще, выразить составляющие ее существенного дарования через кусочки уже обжитых вселенных.
Поэтому ей так удаются чужие тексты – вспомним хотя бы исполнение Земфирой песенки Цоя.

По частям, по фрагментам и Земфира на самом деле кажется коллекцией общих мест. Но фишка еще и в том, что части эти оказываются значительно меньше целого и потому не делают никакой погоды результату.

Зато вся эта похожесть на всех – еще одно качество поэтики певицы, делающее ее весьма современной. Ничего нового изобрести уже нельзя, невозможно. Остается возможность перераспределения готовых информационных блоков.
Манипуляции ими и делают Земфиру единственной и неповторимой.

Однако походить на Пугачеву и Агузарову - не ахти какая доблесть. Продвинутого имиджа на повторении поп-поп не сотворишь. Тут достаточно будет и размаха Тани Булановой.

Земфира продает принципиально многоуровневую информацию. И мне приятно находить в ее поэтических ходах отзвуки концептуалистской контрреволюции.
Грубо говоря, Земфира - поэт, возникший уже даже не после Освенцима, но после Пригова и Рубинштейна.

Каэспэшники убедительно доказали нам, что под музыкальное сопровождение может пережевываться любое текстуальное наполнение. После прорыва КСП никакие пустотные попсовые центоны уже не кажутся глупыми или смешными, главное здесь - непреодолимая тяга к прекрасному.

Земфирины песенки в этом ряду не исключение. С точки зрения литературы - это «все прочее».

Но Земфира тем и хороша, что она «знает» об этом (точнее, звериным своим нутром чувствует) и потому обнажает прием, совершенно по-приговски рифмуя джинсы, что намокли и прилипли, с «мне кажется, мы крепко влипли».

Но и это еще не все.
Походить на все вокруг кажется недостаточным. Все решает едва уловимый сдвиг, выбивающий объект из невидимых пазов, инъекция интенции.
Между Пугачевой и Агузаровой, но не Пугачева и не Агузарова, не рок, потому что немного попсово, но и не попса, потому что излишне личностно, не стихи, но и не тексты, то есть, в конечном счете, некто кто-то, не имеющий однозначного, односложного прообраза. Прообраза.

ПММЛ, аббревиатура песенки «Прости меня, моя любовь», ее второе официальное название, отдаленно напоминает аббревиатуру БППП, «болезни, передающиеся половым путем», за что, собственно говоря, и следует просить у своей любви прощения.

Одинокий голос человека превращается в точку схода всего со всем, в тот самый алеф, из которого, вдруг, становится видно все что угодно; в механизм порождения симулякров, в коммуникативный аттракцион, порождающий мерцающие поля индивидуальных для каждого смыслов.

А это уже действительно большое и настоящее искусство.

О бабочка, о мусульманка,
В разрезанном саване вся, -
Жизняночка и умиранка,
Такая большая - сия!

Зема - это земляк, земеля. Конечно, можно сказать, что Земфира - явление сугубо уральское, Башкирия - это же тоже практически Урал. Но в том-то и дело, что Земфира - зема всех и каждого, независимо от региона проживания.

Всех живущих прижизненный друг.

* Признан(а) в РФ иностранным агентом