Рассуждая о недавних бесчинствах в Лондоне и других городах королевства, политолог-международник проф. С. А. Караганов продемонстрировал неожиданный взгляд на английскую традицию.

Он указал: «В Великобритании просто нет традиции применения силы в массовом порядке. Если бы там был российский или американский ОМОН, то все давно стало бы тихо. В Лондоне полиция высококультурна. Многие полицейские, судя по всему, даже оружия в руках не носили». Безусловно, проф. С. А. Караганов по свету немало хаживал и насчет современного Лондона ему виднее, но насчет традиции позволительно усомниться.

Даже в столице каждую ночь происходили вооруженные грабежи, разбойники врывались в дома, грабили на улицах; власти советовали семейным людям не выезжать из города

Описывая в «Повести о двух городах» «дивный благословенный год от Рождества Христова тысяча семьсот семьдесят пятый», Диккенс изображал несколько менее умильную традицию: «Англия гордилась своим порядком и благоденствием, но на самом деле похвастаться было нечем. Даже в столице каждую ночь происходили вооруженные грабежи, разбойники врывались в дома, грабили на улицах; власти советовали семейным людям не выезжать из города, не сдав предварительно свое домашнее имущество в мебельные склады; грабитель, орудовавший ночью на большой дороге, мог оказаться днем мирным торговцем Сити; так однажды некий купец, на которого ночью напала разбойничья шайка, узнал в главаре своего собрата по торговле и окликнул его, тот предупредительно всадил ему пулю в лоб и ускакал; на почтовую карету однажды напали семеро, троих кондуктор уложил на месте, а остальные четверо уложили его самого – у бедняги не хватило зарядов, – после чего они преспокойно ограбили почту; сам вельможный властитель города Лондона, лорд-мэр, подвергся нападению на Тернемском лугу, какой-то разбойник остановил его и на глазах у всей свиты обобрал дочиста его сиятельную особу; узники в лондонских тюрьмах вступали в драку со своими тюремщиками, и блюстители закона усмиряли их картечью; на приемах во дворце воры срезали у благородных лордов усыпанные бриллиантами кресты; в приходе Сент-Джайлса солдаты врывались в лачуги в поисках контрабанды, из толпы в солдат летели пули, солдаты стреляли в толпу, – и никто этому не удивлялся. В этой повседневной сутолоке беспрестанно требовался палач, и хоть он работал не покладая рук, толку от этого было мало».

На то, конечно, можно возразить, что 1775 г. – это уже не традиция, но уже совсем седая древность (хотя в том и особенность традиции, что иные культурные и бытовые переживания вдруг вылазят, когда их совсем не ждали), но уж дивный благословенный год от Рождества Христова тысяча девятьсот одиннадцатый, когда министром внутренних дел Его Величества был назначен У. Черчилль, – это все-таки не самая седая древность. Между тем при новом минвнудел суфражисток стали метелить на улицах что твоих несогласных (до Черчилля ограничивались препровождением в участок), в рамках классовой борьбы министр очень любил привлекать к делу армию, а на одно мероприятие в Лондоне даже привез артиллерию. Все-таки на континенте к артиллерийским аргументам уже довольно давно не прибегали.

#{image=543325}Это не говоря о том, что тезис об изрядном зверстве английского закона в XIX в. считался вполне общепринятым. Проблема в том, что с ходом времени об этом зверстве сильно подзабыли. А равно и подзабыли о существенной специфике этого зверства. А она заключалась в том, что крайняя свирепость уголовных наказаний сочеталась с отсутствовавшими в былые времена на континенте весьма развитыми процессуальными гарантиями, начиная с «habeas corpus act» etc. Иное дело, что в случае надобности действие «habeas corpus act» в соответствии с законами о мятеже легко могло и приостанавливаться и при армейском подавлении адвоката особо не потребуешь, но в сугубо мирное время можно было наслаждаться и услугами стряпчего, и культурным поведением бобби. Законы бывали самыми зверскими, но в злоупотреблениях бобби замечены не были. Что многим иностранцам чрезвычайно и небезосновательно нравилось.

Но длительное жестокое правоприменение – не будем касаться ни эпохи Тюдоров и Стюартов, ни уж тем более ранних времен, зададимся всего лишь вопросом, откуда в Австралии взялось белое население и откуда из диккенсовского Лондона к концу XIX в. вышло изрядное благочиние – всегда оставляет длительную инерцию страха, позволяющую очень сильно смягчать систему наказаний без того, чтобы граждане разнуздывались. Оно, собственно, не только к Англии относится. Восхищаясь травоядным благочинием Западной Европы, стоит вспоминать, какой кровью оно куплено – европейская юстиция Нового Времени была адом кромешным, оставившим в целой череде поколений память о том, что лучше не надо, ибо будет очень плохо. Так судьи и палачи прежних времен внесли свой вклад в воспитание нынешних смиренных европейцев.

Инерция страха бывает весьма длительной, но вечного ничего не бывает, генная память тоже ослабевает. В особенности же такому ослабеванию памяти и преодолению инерции способствует движение народов. Речь не о том, что понаехавшие тут в силу своей расовой или религиозной принадлежности отличаются от автохтонов особенным злонравием. Кто-то, возможно, и отличается, а кто-то понаехавший выглядит сущим ангелом по сравнению с иным автохтоном.

Дело в другом. Смиренное правосознание, базирующееся на инерции страха, есть культурное переживание, основанное на общности исторической судьбы. Сколь бы ни были прекрасны понаехавшие тут, они по определению не могут быть связаны с автохтонами веками общей судьбы с надлежащими инерциями и переживаниями. Их правосознание не отягощено пережитками жестокого прошлого, но является сугубо синхронным. Если кто движим внутренним нравственным императивом, это прекрасно, но не все таковы, а служащая суррогатом внутреннего императива пугающая память о прошлом – при движении народов откуда ей взяться?

Сейчас премьер Ее Величества, кажется, вспомнил рассуждение о том, что английский закон подобен лапе тигра, где в мягких подушечках кроются чрезвычайно острые когти, и озаботился политикой «нулевой толерантности», вероятно, желая восстановить размытую инерцию страха. Желание премьера понятно, но исторический опыт показывает, что для порождения долгоиграющей инерции страх надобно раздавать с очень большим перебором. Трудно сказать, как эту дозировку представляет себе премьер Ее Величества.