«Слова теряют смысл»

Газета ВЗГЛЯД продолжает цикл публикаций о том, перед какими вызовами будет стоять правительство-2012. Одной из таких областей является формирование нового политического языка как явления, обуславливающего определенную политическую культуру. Вместе с формированием языка, выражающего те или иные политические смыслы, можно влиять и на политическую ситуацию. Обновленный политический язык мог бы помочь обществу и власти лучше понять друг друга и разрешить проблемы, которые внешне не имеют никакого отношения к языкознанию.

Политический язык в современной России – область, не изученная до конца даже лингвистами. Он, как и сама страна, переживал не одну революцию. Самые ощутимые перемены произошли в языке после 1917 года, когда большевики начали внедрять в общество совершенно новые идеи и смыслы, а потому и новую терминологию.

Политический язык – не просто способ общения политиков друг с другом и с народом, это, в первую очередь, способ передачи смыслов, азбука Морзе, с помощью которой обществу подаются нужные сигналы. Как тут не вспомнить Оруэлла с его «новоязом» из «1984» – это, конечно, случай радикальный, но с помощью политического языка вполне можно не только сеять в людских головах нужные смыслы, но и делать невозможным выражение смыслов идеологически вредных.

Сегодня в речи политиков присутствуют как советские клише, так и фразы и речевое поведение, которое явно находится под влиянием английского языка и поведения американских политиков

Но это все, к счастью, прошлое и утопические фантазии.

Сегодняшний политический язык не поддается четкому определению – это варево из советских клише, бандитских словечек и сленга. Современный политик все еще «борется за урожай» и проводит встречи «в теплой дружеской обстановке», но уже вслед за премьером и президентом старается вовсю «мочить в сортире» и «кошмарить» бизнес. Говорить о создании смыслов в такой «дружеской обстановке» не приходится.

Тянет сказать, что в политическом языке в нашей стране преобладает хаос, но доктор филологических наук, профессор, директор Института лингвистики РГГУ Максим Кронгауз предпочитает слово «поиск». Россия ищет новый политический язык. И вот тут-то есть загвоздка.

ВЗГЛЯД: Остановимся подробнее на опыте большевиков. С точки зрения лингвистики это ведь переворот – они сумели кардинально перестроить политязык, причем именно так, как им было нужно...

Максим Кронгауз: Да, большевики после революции занимались языковым строительством и решали отчасти те же задачи, что решают политики сейчас, только масштабы несопоставимы. Они искали язык. На постреволюционный язык оказывали воздействие даже не разные слои языка, а разные языки. Отчасти был взят за образец французский – то, что делали с языком во время французской революции. Самый простой пример – французы на короткий период отказались от слов «месье» и «мадам» и ввели слова «гражданин» и «гражданка». Затем, что очень интересно, при всем антирелигиозном пафосе большевиков, другим источником была как раз лексика архаичная – церковнославянская.

Создание особого бюрократического языка – это изобретение большевиков. Один из ярких примеров тогдашнего творчества – огромный массив аббревиатур. Вообще, аббревиатуры в русском были и до большевиков, скажем, сексот – секретный сотрудник, но гораздо больше их появилось после революции и уже в советское время. Все это, конечно, отразилось и в литературе. Самым ярким примером, особой интерпретацией этих попыток стал язык Платонова. Он ведь очень причудливый, очень красивый, очень ломаный. Он отразил эти попытки большевиков, писал их языком, утрируя, гиперболизируя. Платонов мог родиться только в советскую эпоху.

ВЗГЛЯД: Этот язык был создан искусственно и искусственным путем навязывался людям. Получается, большевики мастерски владели инструментом. А что сейчас?

М.К.: Сегодня о таком языке говорить трудно. Сегодня, скорее, политики как умеют, так и разговаривают. Иногда они пытаются что-то сконструировать, но мало что получается. Политики ищут какой-то свой язык, пытаются формировать его – прежде всего для разговора с избирателями. Можно сказать, что сегодня в речи политиков присутствуют как советские клише, так и фразы и речевое поведение, которое явно находится под влиянием английского языка и поведения американских политиков. Поиск и образа и речевого образа действительно идет довольно активно. И, конечно, на речь политиков влияет речь первых лиц.

Максим Кронгауз считает, что современные политики только ищут свой язык (фото: wikipedia.org)

ВЗГЛЯД: Но так было всегда?

М.К.: Конечно. Хрущев, например, влиял в свое время на чиновников даже на фонетическом уровне – они копировали знаменитое хрущевское произношение суффикса «изм» как «изьм» – «социализьм», «коммунизьм». Брежневскую манеру саму по себе не копировали, но идея полностью перейти на чтение докладов относится к брежневскому времени. Брежнев внес тотальное чтение по бумажке. Это максимальная ритуализация речи. Важен был факт произнесения речи, а не смысл. Самый знаменитый пример с Брежневым ходит как анекдот, но это быль: Брежневу подложили два экземпляра какой-то речи, и он их прочел, и народ реагировал на вторую так же, как на первую – аплодировал в нужных местах. Вместо нормальной реакции – «вы ошиблись, вы читаете это уже второй раз». Это пародировалось и в стихах, и в прозе. Самый знаменитый пример – песня Галича  «О том, как Клим Петрович выступал на митинге в защиту мира», в которой есть слова «как мать говорю, как женщина». Персонаж – рабочий, которому случайно подсунули речь от лица женщины, и он ее прочел. И в песне зал реагирует соответствующим образом. Так что в эпоху Брежнева произошла абсолютная ритуализация политических речей.

ВЗГЛЯД: Как изменился политический язык с развалом Союза?

М.К.: Он изменился с приходом Горбачева, потому что тот попытался говорить без бумажки. Выяснилось, что это очень трудно. Речь Горбачева довольно косноязычна. Но, опять же, какие-то элементы его речи стали копировать. Он ввел в обиход некоторые слова: «консенсус», например. Его «нАчать» тоже копировалось. Ну а современные политики ведут себя совершенно по-разному. Здесь можно говорить о речевых портретах отдельного человека, потому что в речи проявляется индивидуальность.

ВЗГЛЯД: Сегодня у нас в качестве образца выступают президент и премьер?

М.К.: Путин задал некий образец не столько языка, сколько речевого поведения. Эти знаменитые – их иногда называют «путинизмы» – резкие снижения речи. Когда на фоне абсолютно грамотной, правильной речи вдруг возникают вставки типа «мочить в сортире» – иногда грубости просто, иногда сленг или просторечные выражения. Путин умеет использовать крепкие выражения на фоне грамотной речи.

У Медведева, очевидно, другой психологический тип, более интеллигентный. Когда он выступает перед молодыми людьми или специалистами в области высоких технологий, его речь совершенно другая, но, как правило, в публичных речах он тоже старается использовать этот прием снижения: «кошмарить бизнес», например.

ВЗГЛЯД: На ум сразу, конечно, приходит Владимир Жириновский. Он и не слишком грамотен, и использует жаргонизмы, но какой накал...

#{interviewpolit}М.К.: Жириновский – один из лучших ораторов, безусловно. Хотя его речь действительно не слишком грамотна, зато она сверхэмоциональна, и это не просто компенсирует, но и делает его речь увлекательной. Для него важнее эмоциональная составляющая, чем грамматическая. И хотя он не занимает высших постов, его речь тоже пытаются копировать.

Путинский образец сегодня самый, пожалуй, главный в попытке копирования. На втором месте скандально-крикливая манера Жириновского. Жириновский в одной речи может произнести противоречащие друг другу фразы, но его это не смущает, у него хорошая интеллектуальная и речевая реакция.

ВЗГЛЯД: Если вернуться чуть в прошлое, нужно вспомнить о Черномырдине. От него исходило ощущение нелепости...

М.К.: Черномырдин – абсолютный уникум. При кажущемся косноязычии он порождал глубокие афоризмы. Его высказывания даже получили особые названия – «черномырдинки». Самые главные его фразы вроде «хотели как лучше, а получилось, как всегда» знают все, но у него есть много основанных вроде бы на парадоксах фраз, которые в действительности отражают интересную и глубокую мысль. Тоже из известных – про кризис: «Сроду в России такого не было, и вот опять». Очень характерная фраза. Вроде бы бессмыслица, но запоминается, потому что все так и думали. Это образец речи политика, который проговаривает потаенное. При этом это очень смешно.

ВЗГЛЯД: Все эти оговорки, нелепости, неожиданные обороты, с одной стороны, дают повод для глумления, с другой – наращивают популярность политика. В каких случаях они идут в плюс, а в каких – в минус?

М.К.: Это зависит от типа оговорок и от личности политика. Скажем, в случае с Бушем-младшим это было скорее поводом для издевательства. «Черномырдинки» и «путинизмы» – совершенно особые лингвистические явления, а «бушизмы» – просто ляпы. Буш путал названия столиц и государств. Их собирали, потому что они действительно нелепы. В «бушизмах» нет второго плана, это просто демонстрация необразованности человека. А «черномырдинки» – это уже, скорее, создание афоризмов и политических смыслов. В случае Черномырдина и Путина цитирование их высказываний уже не издевательство, это полноценный речевой портрет.

ВЗГЛЯД: Появились ли за последние несколько лет свежие тенденции в развитии политического языка?

#{image=448100}М.К.: Боюсь, что нет. Идет поиск. Видны попытки отказаться от чиновничьего языка, сделать его более живым, совершенно очевидно, что имиджмейкеры работают в этом направлении. Например, мода на ведение Твиттера и блогов пришла от Медведева. Но это противоречит сути российского чиновника, потому что российский чиновник вообще не хочет вступать в общение с народом. Не только не хочет, но и не умеет. И есть попытки крайне неуклюжие. Известно, что чаще всего в блоги пишут не сами чиновники и политики, а их помощники. Иногда попытки пошутить и стать ближе к народу заканчиваются конфликтами с коллегами. Мы знаем пример червяка Дмитрия Зеленина (губернатор Тверской области опубликовал в Твиттере фото червяка в тарелке с салатом в кремлевской столовой, а вскоре был отправлен в отставку – прим. ВЗГЛЯД). Сняли его, наверное, не только из-за этого, но скандал начался именно после этой публикации.

ВЗГЛЯД: Значит, политику нужно умело маневрировать...

М.К.: Ему необходимо пройти между Сциллой и Харибдой. А именно – и приблизиться к народу, и сохранить контакт со своими, что довольно трудно. Мы видим, что некоторые так и не могут наладить контакт, а некоторые, наоборот, переступают грань и теряют связь со своими, что заканчивается, как правило, отставкой. Так что происходит поиск нового языка, который должен обладать противоречащими свойствами – быть и разговорным, и все-таки чиновничьим.

ВЗГЛЯД: Отличается ли чем-то от языка власти язык либеральной оппозиции?

М.К.: Либеральная оппозиция в ораторской битве проигрывает. Самый яркий пример – речь Гайдара. Он говорил грамотно, хорошо, но сама манера интеллигента – с паузами, причмокиваниями – создавала образ не очень приемлемый для большинства людей. Издевались не над смыслами, а над самой манерой речи. Это было не близко. Одно дело –  приходит интеллигент, а другое дело – мужик...

ВЗГЛЯД: Как Александр Лебедь, например?

М.К.: Да, Лебедь – тоже совершенно особый портрет. Он говорил очень коротко, но очень афористично. Так вот, приходит мужик, приходит мачо – это людям понятно. А приходит интеллигент и говорит: «Ну, с одной стороны...» – получается обратный эффект. А современные бодрые либеральные политики, овладевшие риторическими приемами, тем не менее, очень часто говорят в какой-то цинично-ироничной манере, все время ощущается некое подмигивание: «Ребята, ну мы же с вами понимаем...», что тоже только отвращает. Одно дело Жириновский – он, безусловно, постмодернист и в политике, и в речи, и конечно, не всегда имеет в виду то, что говорит, но он делает это как бы абсолютно искренно. Каждую фразу произносит от чистого сердца, эмоционально, увлекает за собой слушателя. Через несколько фраз слушатель может сказать «меня обманули», но он уже увлечен. А здесь создается ощущение какой-то неискренности, двойного дна, которого в речи политика быть не должно. Это свойственно многим либеральным политикам.

ВЗГЛЯД: Есть ощущение, что некоторые выражения превратились сегодня в перевертыши. Полностью поменяли свой смысл. Например, двадцать лет назад «реформатор» был авангардистом, а сейчас, скорее, в авангарде находится консерватор. Вы это замечаете?

М.К.: Как тенденцию перевертывание я не вижу. Просто слова теряют смысл и начинают использоваться как ярлыки для обозначения определенной группы людей. Если в начале перестройки слово «патриот» воспринималось в прямом смысле и слово «демократ» воспринималось в прямом смысле, то сегодня это скорее ярлыки, которые обозначают принадлежность к определенной группе людей. И оба слова сегодня ругательные, по крайней мере, в устах их противников. Точно так же, как ругательным стало слово «либерал». «Патриот» воспринимается как человек, принадлежащий к определенной политической группе. Как правило, это националист. «Демократ» – тоже сомнительное слово. Это не просто человек, придерживающийся демократических взглядов, а просто принадлежность к определенной группе людей с неоднозначной репутацией.

К тому же, наши обозначения «левый», «правый», «консерватор», «радикал» не вполне соответствуют западной традиции. Их нельзя перевести впрямую. На Западе эта традиция устоялась, а у нас непонятно, кто является консерватором? Наши слова употребляются хаотично. Кого называть «правым», кого «левым» – непонятно. Коммунисты, например, «левые» – как в западном мире? Или коммунисты у нас наоборот «правые», потому что они консерваторы? И консерваторы ли они? У нас мир перевернулся. У нас все смешалось. Непонятно, консерватор – хранитель идей доперестроечных или дореволюционных? У нас нет опор, бэкграунда для использования этих терминов.

ВЗГЛЯД: Каким вы видите политический язык будущих лет?

М.К.: Перспективы довольно туманны, как и политическое будущее. Мы не знаем, что у нас будет – стабильность-стагнация или перемены? А от этого зависит и развитие языка. Оно зависит от того, куда пойдет страна и как будет развиваться ее политическая система. Пока все попытки искусственно воздействовать на политический язык были довольно неудачными. Самый яркий и запоминающийся пример – попытка вброса понятия «суверенная демократия». Прием был вполне манипулятивный. Нужно было внедрить некий смысл: у нас не должно быть обычной демократии, должно быть что-то другое. И это другое получило красивое название. Сумели ли внедрить? Нет, наоборот вызвали сильное противодействие этому термину. В отличие от советского времени, когда все эти термины, лозунги вбрасывались и сразу овладевали массами.

С чего началась перестройка? С вброса нескольких слов: «перестройка», «гласность» и «ускорение». Прием работал. Похоже, что сейчас влиять искусственным образом и создавать политический язык не удается. Думаю, он должен родиться в обществе, а не быть спущенным сверху. Но родиться язык может только когда станет понятен вектор нашего развития.