«Ехали на «Волгах», без мигалок»

Сергей Станкевич рассказывает о том, как подбирались кандидаты на пост нового председателя горисполкома, как тогда назывался пост главы исполнительной ветви власти Москвы, описывает обстановку, возникшую в правящих кругах Москвы после победы реформаторов на выборах Моссовета в марте 1990 года. Председателем Моссовета, то есть первым лицом города, был тогда избран профессор, союзный депутат Гавриил Попов, а его первым заместителем стал историк по профессии, также народный депутат СССР Сергей Станкевич. Прежний глава исполкома Москвы Валерий Сайкин сотрудничать с новым руководством Моссовета наотрез отказался и был отправлен в отставку.

Вокруг каждого деятеля в команде Лужкова сложились кланы, кормящиеся от административного ресурса

Станкевич напоминает, что Лужков не был единственным кандидатом на место нового председателя исполкома. На эту роль рассматривались и другие представители прежней команды, но в итоге избран был именно он. Подробно вспоминает Станкевич и сцену «смотрин» у Бориса Ельцина, на которые они с Поповым пригласили Лужкова. Примечательно, что будущий вице-мэр города Валерий Шанцев, которого сейчас называют одним из кандидатов на пост мэра Москвы, возглавлял тогда в Моссовете коммунистическую оппозицию. Напомним, что позднее, в июне 1991 года, Лужков в связке с Поповым был избран вице-мэром Москвы, а спустя год, после добровольной отставки Попова, Лужков сам стал мэром.

«Как мы нашли Лужкова» (глава из будущей книги)

В Моссовете тогда было 450 депутатов, управлять такой массой было очень трудно. Мало того что процентов десять из них были, прямо скажем, людьми с нестабильной психикой, так еще радикалы справа и радикалы слева сомкнулись, выступив против сильной исполнительной власти в городе. Многим из Моссовета хотелось рулить и чуть ли не ежедневно менять чиновников. Выдергивать их на трибуну, подвергать осмеянию, публичной порке, а потом выгонять. Прокурора, начальника милиции, главу департамента – любого начальника. Историку хорошо известно, что последовательно проведенная демократия – это лучший способ самоубийства. Этим путем нельзя было ни в коем случае идти. Нужен был человек, который возглавил бы в Москве исполнительную власть и сделал ее эффективной.

Попов и я решили, что нужно брать кого-то из старой команды, нужен человек, который близок нам идейно, который способен воспринять новые идеи, работать в нашей команде. Рассматривались тогда кандидатуры Александра Матросова, он возглавлял тогда коммуналку, ЖКХ и, кстати, неплохо справлялся. Еще одним кандидатом был Евгений Быстров. Он, скажем так, менее сведущ был в технических вопросах, но был классическим царедворцем: хорошо знал людей, их слабости и умело эти пользовался.

В списке был и Лужков, который возглавлял тогда московский агропром. Его поддерживал только что созданный Союз кооператоров, потому что Лужков был активным сторонником кооперативного движения. Мы встретились с ним, поговорили, а потом Попов задал прямой вопрос: готов ли он возглавить городское хозяйство. Лужков, конечно, знал, что происходит в Моссовете, и не хотел становиться мальчиком для битья. Попросил время на размышление.

Время было тяжелое – апрель 1990 года. Перебои с продовольствием, даже с хлебом, я по ночам объезжал хлебозаводы, пытался повлиять на проблему. Начались табачные бунты...  Тянуть было нельзя, и через два дня мы снова встретились с Лужковым. Он сказал нам, что готов взяться за дело, но поставил условие: команду, с которой он готов был работать, потребовал утвердить списком, без персонального обсуждения-утверждения. Я сказал ему, что гарантировать результат не могу, но вопрос поставлю и буду его отстаивать, при этом, возможно, придется список на ходу менять, так что хорошо бы иметь людей на замену тем, которые не пройдут в списке. Лужков согласился, но добавил: в случае если мне навяжут команду, с которой я не смогу работать, я на себя ответственность не возьму. На том и порешили.

Пауза Ельцина

#{image=442758}После этого мы отправились к Ельцину на смотрины. Борис Николаевич незадолго до того стал народным депутатом РСФСР и занимал в этом качестве кабинет в принадлежавшем аппарату парламента здании – на Новом Арбате, 19. Мы втроем вечером поехали к нему. Лужков ехал в машине Попова. Ехали на «Волгах», без мигалок, безо всякой охраны... Да тогда об этом никто и не заикался. К слову, позднее, когда я ввел охрану на входе в Моссовет, чтобы какой-нибудь псих не ворвался с ружьем, в Моссовете поднялся жуткий вопль – кричали, что власть закрылась от народа, зайти свободно нельзя к своим избранникам и т. п.

...Приехали на Новый Арбат, поднялись на лифте втроем. Лужков остался в приемной, а мы с Поповым зашли к Ельцину. Попов сказал: «Как вы знаете, Борис Николаевич, Моссовет сформирован – комитеты, президиум, а сейчас нужно назначить председателя исполкома Моссовета, у нас есть кандидатура – Лужков».

Ельцин сказал, что помнит такого, но не все подробности, надо с ним пообщаться. Лужкова позвали в кабинет. Мы его представили. Ельцин вспомнил пару эпизодов, когда они встречались. А потом попросил оставить его с Лужковым с глазу на глаз. Мы с Поповым вышли. Минут десять они разговаривали. Когда Лужков вышел, нас позвали к Ельцину. Он выдержал драматическую паузу, кивнул и сказал: «Да!»

Сергей Станкевич(фото: ИТАР-ТАСС)

Вообще-то, мы могли бы не проводить эти смотрины. Могли, но не хотели. Ельцин хорошо изучил городские кадры, когда был первым секретарем московского горкома, и лучше нас знал, кто на что способен. А кроме того, это было очень нужно мне: я же вел сессии, мне предстояло проводить это кадровое решение через Моссовет, и важно было при этом сослаться на то, что с Борисом Николаевичем все было согласовано. Для московских радикалов это было крайне важно. Ведь если Межрегиональная депутатская группа в союзном парламенте тогда была чем-то вроде демократического ЦК, то Ельцин, конечно, генсеком. И поэтому я и хотел заручиться его санкцией.

Вскоре состоялась сессия Моссовета, на которой Лужкова должны были утвердить на посту главы столичной исполнительной власти. Именно с этой сессии, к слову, и начался раскол Моссовета и его постепенный дрейф в сторону радикальной оппозиционности... Я официально внес первым пунктом кандидатуру Лужкова на обсуждение. А второй пункт – вынести на голосование сразу списком состав правительства, предложенного Лужковым. При этом я добавил, что Ельцин также рекомендовал Лужкова. Правда, оговорился, что Ельцин не рекомендовал персонально членов правительства.

Развернулись бурные дебаты. Радикальные демократы во главе с Икищели и Седых-Бондаренко обвинили меня в предательстве демократии, в том, что мы с Поповым пошли на сговор со старой номенклатурой, и предложили сначала решить, голосовать ли персонально за каждого или списком. В зависимости от этого радикальная группировка обещала определить, будет ли она дальше принимать участие в обсуждении этого вопроса.

Большинство решило голосовать за каждого порознь. Я понял, что чаша весов колеблется, и выступил с принципиальным заявлением. Я сказал, что вопрос о том, как долго продержится новая власть в городе, решается именно в эти минуты. Все консерваторы ждут от нас ошибок. Если мы примем на себя управление теми сложнейшими сторонами жизни города, в которых мы еще не разобрались, в которых мы плохо понимаем, это будет значить – завалить дело, вызвать недовольство населения и попасть под удар коммунистической прессы, которая тогда, в 1990 году, все еще была очень значимым фактором. Главная проблема не в том, чтобы взять власть, а в том, чтобы ее удержать. Поэтому я предостерег от радикализма и призвал их не размениваться на эффектные жесты, а проявить ответственность.

Шанцев впервые подыграл Лужкову

#{image=442603}После этого был поставлен вопрос на голосование, и большинство сессии меня поддержало. Против проголосовали человек 70–80, причем возражали даже не коммунисты, а радикалы. Это же потом радикалы мне поставили в вину: вот до чего вы докатились – вас коммунисты поддержали! Речь шла о прокоммунистической депутатской группе «Москва» во главе с Валерием Шанцевым, будущим первым вице-мэром и нижегородским губернатором. В эту группу входили не партаппаратчики, а директора, инженеры, то есть прагматики, которым, в общем-то, был близок хозяйственник Лужков. Радикалы встали и демонстративно ушли, но кворум сохранился, и я дал слово Лужкову.

Лужков коротко представил свою команду. Именно тогда он и произнес свою знаменитую фразу. На вопрос, на какой он платформе – на демократической или коммунистической, он ответил – на хозяйственной платформе. И добавил, что в политике не участвует, а считает, что город должен жить, функционировать, и ему понятно, что нужно делать и с какими людьми вместе это нужно делать.

Много позже Лужков освоился, научился ораторствовать, а тогда он говорил короткими, рублеными фразами. О том, что главное сейчас – наладить бесперебойную работу городских служб, чтобы люди четко знали, каждый день выходя на работу, что они должны делать. Чтобы не допустить срывов, сбоев. Снабжение города – вот, собственно, этим он и намерен заняться.

Моссовет проголосовал за Лужкова и его команду, и мы сразу же начали работать. Лужков относился к нам – к Попову, ко мне – уважительно, был человеком открытым и простым, и это не было игрой. Его никогда не нужно было заставлять что-то делать, хотя некоторые наши идеи явно были ему чужды. Он, например, соглашался с тем, что административные единицы в городе нужно укрупнять, но отказ от районных советов, все эти округа, префектуры, даже термины – «префект», «супрефект» – все это казалось ему чем-то невероятным. Он, конечно, высказывал сомнения, но добавлял: «Вам виднее, в конце концов, я – исполнительная власть». А главное – он эффективно работал, самоотверженно, почти что круглосуточно.

Воцерковление Лужкова

#{interviewpolit}Как раз в то время я начал налаживать отношения с Патриархатом. Мы в Моссовете уже приняли ряд решений о возвращении собственности церкви. Первым делом закрыли знаменитый туалет напротив ГУМа, устроенный на месте храма Казанской иконы Божьей Матери. Это было одно из первых наших решений: просто закрыть, замуровать вход, а потом поставить там небольшую часовню, освятить ее. Вскоре состоялся митинг в связи с освящением часовни. Наверное, впервые именно тогда горожане и увидели Попова и Лужкова со свечами в руках.

Возрождение церковной жизни происходило в своеобразных условиях. Ведь многие даже не знали, в какой руке свечу держать, какие церковные праздники бывают... У меня был помощник, Сергей Донцов, потомственный казак, он пришел из милиции и  занимал должность начальника государственно-правового отдела Моссовета. Человек верующий. По моей просьбе он оповещал всех чиновников, так сказать, мобилизовывал, чтобы они приезжали на церковные праздники. Сообщал им, что в таком-то храме во столько-то часов начнется праздничная служба. Собеседник переспрашивали: а Попов будет? Станкевич будет? Будет. Тогда ясно: надо ехать. Я прекрасно понимал, что поначалу чиновники пойдут в церковь скорее по долгу службы, чем по зову сердца, но важен был пример. А потом стали ходить и без приглашений, семьями. Посещение церкви вошло в обиход.

Лужков поначалу бывал в церкви вместе с нами, а потом это у него вошло в привычку. Может быть, появилась внутренняя потребность. Вообще, он стремительно менялся, рос, набирал силу, становился хозяином огромного города. И потом мы увидели другого Лужкова. Когда-то мы боролись с чрезмерной властью Моссовета, которая осталась в наследство от коммунистического режима и уже не соответствовала задачам нового времени. Спустя годы мы увидели другую крайность: законодательная власть в городе, по сути, подмята исполнительной, и произошло это, конечно, при активном участии Лужкова.

Думаю, что, как и в случае с Ельциным, можно говорить о двух Лужковых. И рубежом стал, скорее всего, 1993 год. До этого революция вообще развивалась по восходящей, то есть в 1990-м на уровне Москвы, а в 1991-м и на уровне России демократы победили, у них появился шанс реализовать свою программу, и с 1991-го по 1993 год эта программа так или иначе воплощалась в жизнь.    Тогда были две основные линии противостояния. Компартия была сломлена, но ее структуры преобразовались в основном в Советы и как бы сохранялись. Эта старая консервативная оппозиция постепенно усиливалась, и конфликт этот вылился в 1993 году в уличные бои в центре Москвы. Когда эта последняя оппозиция была разгромлена, все рычаги власти оказались в руках победивших демократов. И начался, к сожалению, раздел добычи. Началась великая отечественная война за собственность. То есть власть превратилась в шансы отхватить той или иной доли государственной собственности.

К тому моменту уже и рыночные процессы развивались, пошла активная торговля, возникли биржи, первые состояния. Стало понятно, какие открылись возможности. В 1993 году отпали все препятствия. И вот тогда и вокруг Ельцина, вокруг Лужкова стали сколачиваться команды, заинтересованные в том, чтобы принять участие в разделе добычи. Этот процесс изменил и Ельцина, и Лужкова.

С тех самых спор, с начала 1990-х годов, Лужков держал свою команду монолитной. Политическая составляющая все-таки в городском управлении минимальна. У Лужкова в Москве не было оппозиции, в отношении которой следует маневрировать. В личном плане он, конечно, выиграл, но в итоге стал заложником этой монолитности. Она оказалась ошибкой. В критический период монолитность была нужна, когда утвердили эту команду, а вот уже в 1994–95 годах уже нужны были изменения, а команда закоснела. Стали образовываться клановые группы вокруг каждого деятеля. Вокруг потребительского рынка, вокруг строительного комплекса, вокруг образовательного – везде сложились кланы, кормящиеся от  административного ресурса. Везде изгонялась конкурентность, разрасталась коррупция. В итоге эта монолитность на городском уровне стала серьезным тормозом для нормального динамичного развития города.