Ярослав Кузьминов: «Тоталитаризма не будет»

В этом масштабном исследовании принимали участие три ведущих социологических службы: Левада-Центр*, РОМИР и ЦИРКОН.

Большая часть россиян озабочена не правами на политическое самовыражение или свободу слова, а правами на образование, лечение, социальную защиту

– В исследовании, которое вы представили членам палаты, основное внимание уделяется исследованию некоммерческих общественных организаций (НКО). Почему вы не стали поднимать остальные пласты гражданского общества – партии, СМИ?
– Это не совсем точно. Основное внимание в исследовании уделено установкам и социальному капиталу граждан России – именно они образуют фундамент гражданского общества. Надо видеть не только сегодняшнее его состояние, но и социальный потенциал населения, который при определенных условиях может вылиться в быстрый рост общественной активности в тех или других секторах. Второе по важности направление мониторинга – это, действительно, организации «третьего сектора»: общественные и профессиональные организации, благотворительные фонды, неформальные движения.

– Почему мы сосредоточились именно на них?
– Есть две причины. Первая – это центральное место НКО в структуре гражданского общества. К нему относятся сферы, в которых люди объединяются не в целях извлечения дохода или получения или удержания власти. И СМИ, и политические партии входят в структуру гражданского общества, так сказать, «на стыках» с бизнесом и политической системой. Вторая причина – и социальный потенциал населения, и сектор НКО плохо изучены по сравнению со СМИ и особенно с политическими партиями. Отсутствие информации ведет к спекуляциям, когда «гражданскому обществу» приписывают позиции, в реальности отражающие воззрения куда более узких групп. Такая «приватизация образа» опасна: она или ведет к ошибкам в выборе политики, или приводит к исключению гражданского общества из рассмотрения вообще.

Но я имею в виду только мониторинг гражданского общества, а не сам доклад палаты. В докладе мы будем затрагивать и СМИ, и профессиональные, и экспертные сообщества, и взаимодействие граждан с политической сферой.

– В исследовании выделена структура НКО в России. Могли бы вы ее охарактеризовать?
– Во-первых, только треть зарегистрированных НКО ведет активную деятельность. Это не особенность России – так повсюду в мире. Мы оценили число активных организаций в 70 тысяч из 360 тысяч зарегистрированных. Кроме формально существующих НКО, которые сдают статистическую и налоговую отчетность, существует несколько десятков тысяч неформальных общественных объединений. От клубов по интересам и групп жильцов, организованно протестующих против нового строительства, до профессиональных сообществ – учителей, инженеров, врачей. Кстати, наличие таких сообществ является одним из показателей зрелости гражданского общества.

– Но в вашем докладе отмечено, что именно профессиональные организации являются самыми многочисленными среди российских НКО...
– Формально их действительно много – почти 15% от всех НКО. Но в эту цифру включены еще и профсоюзы. У нас есть профессиональные ассоциации, большинство из которых учреждены еще при советской власти. Но реально в них даже взносов не платят. Слабость же действующих профессиональных сообществ может ощутить на себе каждый гражданин, например, в таких областях, как образование и здравоохранение.

Потому что образование предполагает, что мы отдаем ребенка в школу и там уже знают, что с ним делать, а если попадется плохой учитель, то коллеги сами от него избавятся. Но на практике никого не увольняют, потому что профсообщество ослаблено, педагоги не ходят друг к другу на занятия, не интересуются, этично ли ведет себя тот или иной учитель. Конечно, такое поведение можно списать на корпоративную солидарность. Но люди в зрелых сообществах солидарны с теми, кого считают равными себе, а паршивые овцы тут же изгоняются из профессиональных рядов.

Надежда на доброго царя – это фантомная боль по отсутствию опоры на соседей

– В таком случае какое звено российского гражданского общества можно назвать самым сильным?
– Есть две относительно сильные группы, представленные на национальном и региональном уровнях. Во-первых, правозащитные и благотворительные организации. Их довольно много, просто мы часто под ними понимаем только тех, кто борется за гражданские права. Но этот круг гораздо шире – так как у населения больше прав. В нашем исследовании показано, что большая часть россиян озабочена не правами на политическое самовыражение или свободу слова, а правами на образование, лечение, на социальную защиту. Поэтому и организации, отстаивающие именно эти интересы, более востребованы. Но в федеральном публичном пространстве картина радикально меняется: видна деятельность прежде всего «классических» правозащитников. Они чаще всего говорят от лица «всего» гражданского общества.

Вторая влиятельная группа – это традиционные общественные организации, ведущие начало еще от советского периода. Это профсоюзы, спортивные общества, ветеранские организации, общества инвалидов. Они более склонны к «нишевой» деятельности, круг их участников очень четко делится на немногочисленных штатных сотрудников и активистов и основную массу членов, участвующих в работе организации в лучшем случае время от времени. Это не упрек таким организациям – они во всем мире организованы именно так.

Хотя они и массовые, но членство в них часто происходит по инерции. То есть человек, ежемесячно выплачивающий профсоюзные взносы, в своей повседневной деятельности не осознает себя членом какой-то организации.

Вообще, нельзя говорить о том, что какие-то части гражданского общества развиты хорошо, какие-то плохо. На мой взгляд, российское гражданское общество в целом еще слабо развито, особенно если сравнивать с другими странами. И дело не в количестве организаций, а в реальном участии в них населения. В России около 10 млн. человек – каждый десятый дееспособный гражданин – вовлечено в те или иные формы гражданской активности, выходящие за порог собственной квартиры или рабочего места. В развитых странах эта доля колеблется от трети до половины населения.

В первую очередь нам не хватает именно элементов гражданского общества – соседской кооперации, доброжелательности на улицах. В результате мы снова тянемся к начальству, но начальство не способно заменить людей. Надежда на доброго царя – это фантомная боль по отсутствию опоры на соседей.

– Вы считаете возможным проявления соседской взаимовыручки и доброжелательности в обществе, 70% которого не доверяют друг другу и лишь 10% чувствуют свою ответственность за происходящее в стране?
– Действительно, люди у нас разрознены. В советское время им внушали чувство ложной ответственности за, например, братьев во Вьетнаме, чувство принадлежности к мировой силе. Когда все это рухнуло, народ охватило чувство освобождения, но оно быстро сменилось ощущением, что теперь никто ничего никому не должен. Люди стали рассматривать себя как одиночек, которые никому не обязаны, не имеют моральных ограничений, могут обмануть, думать только о себе. И 90-е годы стали для России временем утверждения дикого индивидуализма. Сегодня россияне по-прежнему полагаются только на себя. В 1990 году не доверяло друг другу 40% населения, а в 1993 году, после известных потрясений, у нас возник этот показатель – 70% недоверия, который держится уже 15 лет. И это самое тревожное – таких цифр нет ни в одной стране мира. Строительство гражданского общества и должно стать путем преодоления этого недоверия.

– Разве при стабильном улучшении качества жизни, которое сегодня наблюдается в России, люди не начнут больше доверять друг другу и государству?
– Материальные условия жизни не просто улучшились, а быстро улучшились. По доходам населения Россия наконец достигла утраченного было советского уровня, перевалила его, но психологическое состояние граждан не изменилось. Россияне в своей массе по-прежнему одиночки. Они хотели бы надеяться на власть, но на практике доверяют только себе, ближайшим родственникам и знакомым.

Это социальный феномен нашего общества, который, в частности, показывает, что мы не будем обществом ведомым. Да, мы нуждаемся во власти, потому что не доверяем друг другу, но мы и власти не доверяем. В этом отношении идеи о том, что в России строится тоталитарное общество, безосновательны. Тоталитаризм требует гораздо большего уровня солидарности граждан, иначе он сразу распадется.

За год существования палаты лишь треть наших рекомендаций была принята Госдумой. Хотя я ожидал худшего результата. Президент был прав, когда говорил, что нас никто не ждет

Есть два пути выхода из этого положения. Первый – это строительство институтов правового государства. То есть власть последовательно должна создавать государственные институты, в которые бы население верило. Например, сейчас начали вкладывать много в судей. Судебная власть уже стала независимой от местных властей, коррупция в судах сократилась. Конечно, население по-прежнему судьям не верит, но через какое-то время все изменится.

Еще одна необходимая норма – независимость СМИ и от людей в Кремле, и от людей с толстыми кошельками. Задачу номер два мы уже выполнили, а задачу номер один – еще предстоит. И, конечно, в государстве должны быть нормальные силовые ведомства – то есть должен появиться милиционер, которого граждане не будут бояться, к которому будут обращаться за помощью. Пока эти задачи не выполнены, и реализовать их может только государство. Но есть и вторая часть пути, которую должно пройти само общество. Я имею в виду образование объединений людей вокруг своих реальных интересов.

– Но, видимо, из-за разобщенности граждане не стремятся к созданию объединений?
– На самом деле в России идет быстрый рост числа НКО. В основном в регионах с высоким темпом роста экономики. То есть чем мы больше богатеем, чем лучше живем, тем больше у нас свободного времени на общественную жизнь. Гражданская активность россиян, конечно, не сравнится с США. Но их обществу уже 350 лет, а Россия лишь 15 лет живет в условиях свободы и самоопределения. Поэтому наша численность НКО – 350 тысяч – неплохой показатель. Думаю, лет через 10 число наших общественных организаций вырастет не меньше чем в 1,5–2 раза. Должно удвоиться и число активно вовлеченных граждан, «волонтеров» общественных организаций.

Другой вопрос, что российское гражданское общество только складывается, а его уже пытаются поделить в политических интересах. С одной стороны – действующая власть, с другой – ее противники. Обе попытки захвата гражданского общества вредны для его формирования, так как оно может эффективно работать лишь тогда, когда выходит на власть не с целью ее изменить, а с целью отстаивать свои интересы, будь то экология, защита прав потребителей или что-то иное.

– А могут ли общественники действительно влиять на власть, ведь даже к рекомендациям Общественной палаты законодатели прислушиваются через раз?
– За год существования палаты лишь треть наших рекомендаций была принята Госдумой. Хотя я ожидал худшего результата. Президент был прав, когда говорил, что нас никто не ждет. И было бы странно считать, что такие герметичные структуры, как исполнительная и законодательная власть, будут радостно откликаться на наши замечания. Но, с другой стороны, это показатель того, что мы не театр власти, в чем неоднократно обвиняли палату. Мы не включены в структуру партий, нам не дают указаний, о чем и как говорить. Но ОП – это и не представитель гражданского общества, мы не монополизируем право выражать мнение населения, хотя некоторые мои коллеги, к сожалению, к этому стремятся. ОП скорее клуб экспертов, людей с собственным мнением, который помогает давать экспертную оценку и формулировать более жесткие определения, чем если бы мы это делали каждый в отдельности.

– В России уже почти год действует новое законодательство по НКО, принятие которого наделало много шуму. При проведении исследования вам удалось установить, повлияло ли на жизнь общественных организаций принятие нового закона?
– Закон об НКО ничего страшного не подразумевал, речь шла лишь о том, что объединения должны быть прозрачны. А болезненная реакция на него объяснялась расплывчатостью формулировок, которые бы позволяли недобросовестным чиновникам закрывать НКО по надуманным причинам. Например, за «покушение на национальную самобытность». Это настолько размытое требование, что под него можно подверстать что угодно. Например, уволить Абрамовича за то, что он пересадил население своего округа на снегоходы, тем самым покусившись на национальную самобытность чукчей, заключавшуюся в езде на оленях.

Наш законодатель сделал кальку с европейских законов, чтоб документ получился не хуже, чем у людей, забыв, что, в отличие от России, там существует развитая судебная власть для решения всех спорных вопросов. Зато шум, поднятый в том числе и ОП, вокруг принятия закона заранее напугал региональные власти. Поэтому сейчас острых эксцессов, связанных с его применением, в России очень мало. Две трети НКО не ощутили каких-либо изменений после вступления в силу нового закона. Тем не менее документ нуждается в доработке – более четкой трактовке, устранении явно размытых формулировок. Сейчас Высшая школа экономики совместно с кафедрой институциональной экономики МГУ проводит более подробное исследование того, как новое законодательство отразилось на экономических издержках НКО. Через некоторое время мы его представим.

* Некоммерческая организация, включенная в реестр НКО, выполняющих функции иностранного агента