Этот текст является плодом совершенно безумной авантюры. Автор этих строк попытался превратить Твиттер с его 140 знаками в сообщении в площадку для интеллектуальных бесед – мини-лекций о книгах. Мои читатели в Твиттере попросили меня составить список книг, которые я бы рекомендовал к прочтению, и, приступив к этому делу, я так увлекся, что едва остановился на 150-м номере (полный индекс охарактеризованных книг – здесь). О некоторых книгах это небольшие заметки, о некоторых – полноценные мини-эссе, ряд которых я и решаюсь предложить читателям ВЗГЛЯДа в надежде, что они будут не менее интересны читателям этого издания, чем читателям моих блогов. Эта подборка посвящена замечательным людям и книгам как минувших веков, так и наших современников, внесших в нашу умственную атмосферу новые идеи. Речь не идет, разумеется, об абстрактных идеях, к примеру, в математике или физике. Речь об идеях, которые объясняют общество, историю, политику и, в частности, положение России.
Михаил Щербатов: аристократия против казнокрадократии
М.М. Щербатов. О повреждении нравов в России
Напротив, заведенная Петром «демократия» была для них равна холопократии
Князь Михаил Михайлович Щербатов (1733–1790) был выдающимся историком и вождем консервативной дворянской оппозиции в «либеральный» период царствования Екатерины II. Он первый составил полную историю России аж до XVII века. А потаенную русскую публицистику пополнил сочинением о повреждении нравов.
Это очень резкое сочинение, за которое, распространись оно при жизни Щербатова, автор бы дорого поплатился. В нем он разносит в пух и прах политику императоров и императриц после Петра, отступивших от нравов старины. Через критику Елизаветы Петровны бичуется сама Екатерина II. Нам через глянец время Екатерины рисуется как Золотой век – время побед, территориальных приобретений, расцвета наук и искусств. Современники же видели не только сияние, но и глубокие тени. Невероятную коррупцию, разврат, превосходящий всякое вероятие, – и двора, и самой императрицы, разгул фаворитов – один наглее и жаднее другого.
Все это со стороны консервативного и просвещенного человека, каковым был Щербатов, заслуживает безусловного осуждения. И вот он берется за перо, чтоб прославить прежние нравы, когда служили ради чести. На лапу не брали, роскошного стола и выездов не держали, а женщины сидели взаперти. Петра самого Щербатов однозначно не осуждает, напротив, хвалит за просвещение. Но вот по петровскому новому дворянству, начиная с оберфаворита и обервора Меньшикова, проходится беспощадно. Им он противопоставляет представителей боярства – как и сам Щербатов.
Герои Щербатова – фельдмаршал Шереметев, отказавшийся подписать приговор царскому сыну, боярин Прозоровский, из собственных денег покрывший военные расходы, вместо того чтобы отдавать на переплавку исторические реликвии, и особенно боярин Яков Федорович Долгоруков. Долгоруков был легендой русской истории, пока в советский период его не предпочли забыть. Старый боярин отличался исключительной честностью, неподкупностью, осуждением отягощения народа. Один особенно вредный царский указ Долгоруков отказался исполнять и надорвал – это стало предметом знаменитой скульптуры Козловского. В другой раз, вместо того чтобы грабить зерно у народа, он предложил взять его из закромов Меньшикова, тем снискав народную признательность и злобу Данилыча. Интересно, что на памятнике тысячелетию России в Новгороде именно Долгоруков изображен ближе всех к Петру.
Рисуя послепетровские времена, Щербатов интересно расставляет акценты. Для него самым приличным было царствование Анны Иоанновны, теперь демонизированное, компания из Бирона, Миниха и Остермана, притом что немцы управляли, по его мнению, порядочно. А сменившие их фавориты Елизаветы – это жулик на воре сидит и казнокрадом погоняет. Все эти Шуваловы, Разумовские были для него демоверсией Орловых и Потемкина. Обличения Щербатова тут становятся злыми и едкими. В каком-то смысле он был предшественником идей Павла I, который тоже ненавидел коррупцию и фаворитизм и пытался навести порядок после матушки.
Носители боярского самосознания, такие как Щербатов, Пушкин, были в России XVIII–XIX веков подлинными ферментами гражданского самосознания и человеческого достоинства, воспитываемого в том числе и таким вроде бы негативным феноменом, как местнические споры. И напротив, заведенная Петром «демократия» была для них равна холопократии – власти холопов не по происхождению, а по душе, распространявших свою холопскую жестокость и на весь народ, вместо того чтобы его оберегать и возвышать.
Николай Данилевский: культурно-исторические типы
Н. Я. Данилевский. Россия и Европа
Книга-миф – объект страстной любви и ненависти поколений русских мыслителей, которые пытались в ней увидеть, впрочем, совсем не то, что хотел сказать сам Данилевский. Поэтому данную книгу каждый умный русский должен прочесть в оригинале. Понятно, что Данилевский своей концепцией развивающихся как биологические организмы культур-цивилизаций произвел революцию в исторической мысли: Леонтьев, Шпенглер, Тойнби, Гумилев, Хантингтон, Цымбурский – лишь копии разной степени таланта с оригинала, причем оригинал создан человеком с блестящим биологическим мышлением – Николай Яковлевич Данилевский (1822–1885) был выдающимся ихтиологом.
Работы Кара-Мурзы – интереснейшая попытка дать соввласти народническую интерпретацию
При этом Данилевский еще и выдающийся науковед – проанализировав состояние наук, он пришел к выводу, что генеральный закон химии, в отличие от физики, еще не выведен и что, возможно, его выведут как раз славяне. И как раз в это самое время Менделеев создает периодическую систему – общий закон химии. В его книге большинство реагировало только на великолепную и острую критику западничества – «мы сделали Европу нашей общей княгиней Марьей Алексеевной» – и на пророчества о грядущем подъеме и торжестве славянской культуры, каковые сегодня кажутся нам несколько поспешными, а в кого-то вселяют несколько сектантскую и залихватскую уверенность в великолепном русском завтра.
Но на деле у Данилевского не сектантский, а остро политический ум. Он не пророчествует, а анализирует политические возможности. И на самом деле те возможности, на которые он указывает, использованы практически не были. Ни царская, ни советская, ни тем более эрефийская Россия практически никогда не проводила политику в собственно русских интересах, на чем настаивал Данилевский. Вместо этого мы подпирали своими костями ту или иную международную систему, платили своей кровью за устойчивость лондонской биржи. Данилевский великолепно показал ложность такой политики на примере ненужных России и вредных для ее интересов войн с Наполеоном, где мы таскали каштаны для Лондона.
Столь же неуслышанной оказалась категорическая позиция Данилевского, что, хотя Россия развивалась в рамках сурового самодержавия, это диктовалось первоначальными природными условиями развития, но русский народ уже вполне вырос и развился в своеобразную форму, следует предоставить ему все свободы и возможности для творческого развития. Предназначение русско-славянского культурного типа для Данилевского состоит отнюдь не в деспотизме и тем более не в культивировании деспотизма, а как раз в освоении всех достигнутых германо-романским типом высших форм культуры, гражданственности, устроения жизни. Славянская культура по Данилевскому должна не культивировать ретроградность, а напротив, продолжить восходящую линию европейской культуры, в то время как в самой Европе культурные силы клонятся к упадку.
Данилевский не только не отрицает, но напротив, настаивает на единстве исторического развития человечества, в котором каждая культура вносит свой вклад и свои формы. Россия для Данилевского не антиевропейский, а сверхъевропейский феномен. Он надеялся, что славянская культура станет следующей в мировой эстафете ведущих культур. Вот этого пафоса продолжатели Данилевского не только не поняли, но и постарались его забыть. По большому счету, Данилевский был воспринят сквозь призму Константина Леонтьева, который своеобразие русской культуры свел к самодержавию и другим формам отрицания культивируемой в Европе гражданской свободы. Прочтение которого бы Данилевский не принял.
Николай Устрялов: государство превыше всего
Н. В. Устрялов. Национал-большевизм
Николай Васильевич Устрялов (1890–1937) – чрезвычайно влиятельный в современной России мыслитель. Устрялов был правоведом, политиком и деятелем кадетов, который возглавил движение «Смены вех» – примирения русского образованного сословия с советской властью и большевиками во имя государственных принципов, во имя вечной России, единство и величие которой большевики восстановили на свой лад, а потому каждый русский патриот должен вместо вредоносного сидения в эмиграции включиться в строительство на родине. Тем более что, как предсказывал Устрялов, подобно всякой революции, большевизм ожидает термидор и бонапартистское перерождение.
Главный удар Исаев нанес по шумной квазипатриотической демагогии Резуна
Особенно убедительно идеи Устрялова смотрелись в период НЭПа, когда казалось, что РКП(б) и ГПУ ограничились политическим контролем и госстроительством, а экономику и общество отпустили на буржуазный самотек. Реноме Устрялову тогда делала троцкистско-зиновьевская оппозиция, обличавшая сталинско-бухаринский «термидор». Многим казалось, что все развивается по Устрялову, а он, сидя в Харбине, чувствовал себя пророком и писал изысканно-иезуитские эссе о гениальном Ленине, о мощи ЧК, о том, что белые не патриоты, потому что Врангель ударил в спину Красной армии, когда она воевала с поляками. В Устрялове было очень много от идей де Местра о том, что революция объективно служит силе и торжеству России, даже несмотря на субъективную русофобию большевиков.
Устрялов как мало кто сделал для привлечения старых «спецов» для поддержки большевиков. А потом грянули коллективизация, индустриализация и террор против «спецов» – настоящий геноцид русской интеллигенции. Большинство ее ярких представителей, особенно гуманитарных, были уничтожены или поломаны через колено, а вскоре начавшийся сталинский «патриотический ренессанс» широкими мазками рисовали Мехлис, Минц да Нечкина, среди которых Е. В. Тарле казался монархистом, империалистом и русопятом. В 1937 году Устрялова расстреляли за то, что он вел абстрактные разговоры с Тухачевским о бонапартизме и термидоре.
Его блестящий политологический ум сделал простую ошибку: он не понял, что термидор – это не антитеза революции и не ее окончание, а продолжение в более стабильной форме. Что сущность большевизма не изменилась. Увлеченный мощной формой нового государства, Устрялов не очень задумывался о его целях. Точнее, понимание национального как чисто государственного его и погубило. Традиционная, этническая компонента русскости ему так и осталась непонятна. И разрушительное воздействие поддержанного им режима на этот компонент он явно не замечал. Между тем нет проку в сильном государстве, если это национально отчужденное государство.
Александр Свечин: стратегия измора
Александр Андреевич Свечин (1878–1938) – блестящий офицер – и полевик, и штабист, и военный публицист, и ученый. В царской армии дослужился до генерал-майора. В 1918 году пошел служить большевикам (ну или, как сам, видимо, полагал, служить России у большевиков) и был назначен начштаба РККА, но поссорился с Вацетисом и был переведен на академическую работу. Представления о военной истории и стратегии, которые имели в то время сорокалетние советские военачальники, скрестившие мечи с вермахтом (по крайней мере те, которые давали себе труд учиться), были в конечном счете заданы именно преподавательской работой Свечина.
Свечин был главным оппонентом идеологического авантюризма Тухачевского с его: «Мы наделаем побольше танков, сбросим парашютистов, и пролетарские рабочие Германии будут брататься с нашими бомбардировщиками». Свечин напоминал, что война – дело долгое и тяжелое, что побеждает в ней тот, у кого больше материальных средств ведения борьбы, у кого надежный тыл и надежные союзы, что главное – это не поскорее ударить, а получше отмобилизоваться и выдержать все удары. В общем, Свечин проповедовал непопулярную тогда стратегию измора.
По Фурсову, коммунизм оказался одной из функциональных систем капитализма
Надо ли напоминать, что в стратегическом смысле Вторая мировая война пошла именно по-свечински. 6 лет. Огромные ТВД. Тысячекилометровые фронты. Двухлетняя осада мегаполиса – Ленинграда. То, что эта война ресурсов, экономик и социальных организаций была декорирована красивыми наступательными операциями – заслуга исключительно вермахта и Гитлера, стремившихся оперативным искусством переломить стратегические константы. Но, как мы знаем, неудачно. Оперативное искусство победить стратегию не смогло. Читал ли Свечина Сталин – вопрос. Но совершенно точно, что его стратегия была прежде всего ресурсной. А в ходе войны он излечивался, не без давления лучших военных специалистов, от оперативного авантюризма и учился действовать наверняка.
Но Свечина к тому времени уже не было. В 1930-м в угоду Тухачевскому Свечина арестовали – это был год разгрома русской национальной интеллигенции, пытавшейся работать при коммунистах. Тогда же сели Платонов, Любавский, Лосев и многие другие. Потом Свечина отпустили. Опять арестовали. Дали 5 лет. Отпустили через год. Возможно, помог Шапошников. А в 1938-м расстреляли уже совсем. Хорошо хоть не по одному делу с Тухачевским. Послужило ли утешением Свечину то, что он сам требовал зачистки тыла в своей «Стратегии»? Один из самых ярких моментов из книги – история о том, как оправдание Засулич послужило Бисмарку индикатором, что Россия нестабильна, и он отошел от союза с Россией.
Сергей Горшков: цель русских – освоение Океана
С.Г. Горшков. Морская мощь государства
Самое значительное произведение военно-морской мысли на русском языке и одно из самых значительных в принципе. Адмирала флота Советского Союза Сергея Георгиевича Горшкова (1910–1988) часто зовут «русским Мэхеном». Это неверно. Мэхен был кабинетным ученым, а Горшков командовал вторым флотом в мире 30 лет и мог проверять и осуществлять свои идеи на практике. Концепции двух адмиралов тоже противоположны. Для Мэхена принципиальна аналогия моря и пустыни. Море – это пустое пространство, используемое для коммуникации. У Горшкова первый же тезис об Океане как о живой конкретной стихии со свойствами иными, чем у суши. Морская мощь по Горшкову – это именно господство над Океаном в целях его освоения, а не просто контроль транспортных коридоров.
Когда я впервые услышал о Горшкове, радости моей не было предела. Дело в том, что я очень скептически всегда относился к так называемой континентальной геополитике, утверждавшей, что Россия – якобы сухопутная страна и на море ей делать нечего. Эту точку зрения поддерживали флотофобы в военной теории. Эта точка зрения противоречит эмпирике: высокая успешность русских на море. Ушаков, Сенявин, открытие Антарктиды, Севморпуть, освоение Тихого океана. Эта точка зрения противоречит геополитике. Россия – чрезматериковая (по выражению выдающегося русского географа В.П. Семенова-Тянь-Шанского) и трансокеанская держава, имеющая выходы к трем океанам и всегда искавшая выход к четвертому. Эта точка зрения противоречит этнопсихологии. Русские из внутренних районов становятся прекрасными моряками. То есть морской код у нас вшит очень глубоко. Сам Горшков, кстати, родился в Коломне, где ему как дважды герою стоит памятник. В своей книге он убедительно громит флотофобию, каковой было полно и в советском руководстве и особенно в генштабе. И показывает, как пренебрежение морем в XIX веке ухудшило стратегическое положение России.
Биография Горшкова очень интересно изложена в книге Монакова «Главком». Это был осторожный и умный человек, умевший со змеиной хитростью добиваться своего: взрыв линкора «Новороссийск» должен был его сгубить, но сгубил Кузнецова, а Горшкова сделал главкомом. Хрущев велел пилить большие корабли и строить АПЛ. И Горшков не спорил. Пилил.
В 1937-м Устрялова расстреляли за то, что он вел абстрактные разговоры с Тухачевским о бонапартизме и термидоре
А потом, когда Карибский кризис показал, что у СССР нет адекватной ВМФ, чтобы противостоять США, Горшков получил карт-бланш, бывший наивысшим при минобороны Гречко. Горшков построил большой океанский флот, который не ржавел, ожидая не начавшейся войны, а работал реальным и эффективным инструментом войны холодной. Советский флаг видели всюду. В Средиземном море работала группировка, опиравшаяся на Тартус. Американские авианосцы постоянно слышали (что, впрочем, характеризует уровень бесшумности) за собой наших охотников – ударные подводные лодки, осуществлявшие постоянное слежение. Американцев это страшно нервировало. Даже такая деталь – дизайн советских боевых кораблей был резким, атакующим и бил по нервам. Разрушалась американская океанская монополия, бывшая главным инструментом господства США. Американцы сами признавали, что Горшков их догоняет и что на морских направлениях свободы рук у США нет. Журнал «Тайм» вышел с портретом советского адмирала на обложке.
Таким же змеиным ходом Горшков пробивал авианосцы, через нелепую бредятину, что советским людям и ленинской внешней политике агрессивные авианосцы не треба. Их сначала сделали небольшими, назвали авианесущими крейсерами, снабдили самолетами вертикального взлета... сейчас над этим посмеиваются, но вот только вертикальными харриерами Мэгги Тэтчер выиграла Фолклендскую войну. Паника на Западе показала: даже такие русские авианосцы – это шок. К тому моменту, как Горбачев Горшкова отставил, были заложены полноценные авианосцы. Один из горшковских авианосцев – «Рига-Брежнев-Кузнецов» – эксплуатируется нашей внешней политикой по полной. Стратегия Горшкова показала полный успех, в итоге американцы схватили нас в том единственном месте, где флот был бессилен – в Афганистане.
Вадим Цымбурский: Остров Россия
В.Л. Цымбурский. Остров Россия
Вадим Леонидович Цымбурский (1957–2009) – геополитик и политический философ, трагически недовостребованный и трагически рано умерший от рака. Цымбурский создал одну из выдающихся политических концепций нашего времени, давшую толчок контревразийскому консервативному и националистическому тренду: «Остров Россия». Россия в геополитическом смысле – это остров, особая цивилизация, отделенная от Запада, арабов, Китая поясом земель с промежуточной Идентичностью, такими как Украина, Прибалтика, Закавказье. Основная ошибка внешней политики России – «похищение Европы» – попытки Быть державой западноевропейской политической системы, вместо того чтобы осваивать свой восток, нашу огромную Америку – Сибирь. Россия тратит огромные силы на покорение и удержание лимитрофов, вместо того чтобы предоставить эту «поствизантийскую сволоту», как резко выражался Вадим в частных беседах, ее собственной судьбе и заниматься своими делами. Надо понять, что в начале 2000-х это была настоящая Декларация Независимости и от либералов с их западничеством, и от Дугина, измышлявшего геополитические союзы типа «мы должны стратегически опереться на Германию, за это отдав ей Кенигсберг». Цымбурский над всем этим утопизмом издевался предельно жестко и зло.
Вне цикла «Остров Россия» Цымбурский был не менее блистателен: концепция городской революции и отменяющей ее Контрреформации, теория поэтики политики... Да и в частной жизни он обладал каким-то странным безумным обаянием настоящего гения. Жил с мамой и множеством кошек в дальнем Подмосковье, все время говорил всем гадости, пытался обидеть. Но обижаться на него было совершенно невозможно. По крайней мере, я обижаться на него не мог. Социум его не принимал. Мало того, он, кажется, не очень принимал попытки социума его принять, когда они предпринимались. Перед конференцией его памяти в 2011 г. я взялся за подаренную им совместную с Гиндиным книгу «Гомер и восточное Средиземноморье». И оказался в совершенном шоке. Цымбурский решил Гомеровский вопрос. Вопрос об исторической реальности, стоявшей за поэмами Гомера. И этого никто не заметил!!! Нечеловечески обидно.
Сергей Кара-Мурза: советская цивилизация
С.Г. Кара-Мурза. Советская цивилизация
«Библия» неосоветской идеологии и видения истории. Когда СССР рухнул и идеологи КПСС, мягко говоря, обгадились и разбежались, появился мало кому дотоле известный доктор химических наук, который с блестящей логикой и изрядным научным аппаратом доказывал, что для страны крестьянской цивилизации, каковой была Россия, советский проект был оптимальным выходом к городскому и индустриальному обществу; что сложившийся в СССР социум был неотрадиционным, так сказать, переносом русской общины на индустриально-военное государство; что советская система давала оптимальные возможности для развития инфраструктуры и для социального подъема большого числа людей к среднему и высшему образованию, что достичь одновременно равенства и высокого уровня развития при другой системе было невозможно.
Россия для Данилевского не антиевропейский, а сверхевропейский феномен
Делалось все это очень неагрессивно, без криков и улюлюканий и с громадной начитанностью, с опорой на «неортодоксальных» левых авторов, таких как Грамши, Ильенков и т.д. Вслед за Грамши Кара-Мурза подчеркивал, что революция в России была по сути «революцией против Маркса», революцией крестьян, которые не хотели становиться рабами капиталистической системы. Потом Кара-Мурза написал целую книгу о русофобской сущности марксизма, тем самым окончательно обозначив свой переход на неонароднические позиции.
В общем, работы Кара-Мурзы – интереснейшая попытка дать соввласти народническую интерпретацию. Она очевидным образом противоречит многим фактам: жесточайшей войной соввласти против традиционного сознания, культуры народа превращением массы населения в рабов на гораздо худших условиях, чем предлагаемые капитализмом. Но в начале 2000-х, посмотрев на то, что творили либерал-реформаторы в 90-е и каковы результаты антисоветского проекта, неосоветизм в интерпретации Кара-Мурзы казался адекватной альтернативой либеральному аду. Не столько объяснением прошлого, сколько неким вариантом для будущего. Введением важнейшей презумпции проблемы посткапитализма не могут и не должны решаться за счет усиления неравенства и деградации человеческого потенциала.
Регулярно Кара-Мурза принимал участие в проводимых мною «Русских клубах». Хотя наши взгляды порядком разошлись, потому что он начал активно критиковать русский национализм как симптом «упразднения единого народа». В этой критике есть серьезная методологическая ошибка, та самая ошибка, которая стоила нам государства в 1991-м и, возможно, еще раз стоит. А именно, когда все разбегаются, русским одним предлагают не иметь своих этнических интересов и не защищать их, поскольку этот наш альтруизм якобы послужит «во благо всех». На практике это значит благо всех, кроме нас.
Интересно, впрочем, что сейчас, когда неосоветизм в моде и наши сталинские соколы бороздят просторы Мирового океана, Кара-Мурза в этом не участвует. И мало того, пересматривает свои воззрения, признавая: расчет на естественную «советскость» постсоветского человека был ошибочен. Для меня Кара-Мурза ценен тем, что для него на первом месте не визуальные красные финтифлюшки, а сбережение народа. В этом он совпадает с лютым антисоветчиком Солженицыным. Такой вот парадокс.
Алексей Исаев: механика войны
Это была как очистительная гроза, прочистившая умы сограждан, замороченные резунизмом. Резунизм основан на наперсточных манипуляциях с фактами на глазах у полуобразованца. Одно правдоподобное предположение подкрепляет другое – менее правдоподобное, менее правдоподобное – еще менее правдоподобное. И вот уже логически все стройно: «раз вывалены были кучами сапоги, значит, Сталин готовился к экспорту мировой революции». Наша типа военно-историческая «наука», где старательно отучали мыслить и анализировать документы, была разгромлена в пух и прах. Она пыталась спорить с жуликом и параноиком и не могла – потому что сама часто опиралась на жульничество и вранье.
Надо ли напоминать, что в стратегическом смысле Вторая мировая война пошла именно по-свечински
И тут явился Исаев с простой методологией – анализировать факты. Делать это с опорой на документы. Выяснять картину глазами обеих сторон. И когда эта простая, хотя и противоестественная для «совисториков» методология была пущена в ход, резунизм посыпался. Главный удар Исаев нанес по шумной квазипатриотической демагогии Резуна, на которую многие и покупались: сталинская армия непобедима – у-у-у-у-у, наши танки самые танкистые в мире – э-ге-гей, мы взломали линию Маннергейма, которую под силу взять только атомной бомбой – ура-ура. Исаев спокойно и деловито показал, что линия Маннергейма была старой и слабой, что непробиваемая Линия Сталина вообще миф, что Швеция, видимо, готовила мировую сексуальную революцию со своими автострадными танками, что неуязвимые советские КВ были более чем уязвимы, что массы советских танков были плохо управляемы из-за отсутствия систем связи.
Половина фактов Резуном придумана, вторая имеет исчерпывающее объяснение: после того как опасность войны стала очевидной, СССР начал развертывание армии военного времени. Однако немцам удалось достичь упреждения в развертывании, нанести удар до достижения Красной Армией полной боеготовности. Никаких доказательств каких-то односторонне агрессивных планов советского руководства не существует. СССР был готов наступать в случае начала войны. «Припятская проблема» диктовала контрудар южнее припятских болот. Вот и все «наступательное построение». Отдельный смешной ход Исаева – это изготовленное совершенно резунитскими методами разоблачение готовившейся в 1939-м финской агрессии, против которой и был направлен «превентивный удар» Красной Армии.
По счастью, Алексей Валерьевич на этом не остановился и стал работать в чисто военно-историческом жанре. Везде по одному методу: опираясь на первичные документы обеих сторон, донесения, реконструирует механику боевых действий. То, как шестеренка А цепляет Б, Б запускает В. Сейчас таким методом им написана практически полная история Великой Отечественной. Лучшая из читанных мною (а я в какой-то момент сбился с ритма и перестал успевать прочитывать все) книг Исаева «Неизвестный 1941. Остановленный Блицкриг». Это крах мифа о 22 июня как о какой-то роковой дате, о всеобщем хаосе и крушении Красной Армии. Вместо рисовавшейся в популярной советской и антисоветской мифологии всеобщего апокалиптического разгрома, полной некомпетентности советского командования и общей риторики о немецких прорывах, потерянных окруженцах и все такое – походовая запись азартной игры (а по Клаузевицу война – именно такая игра), в которой удача склоняется то на ту, то на другую сторону. В итоге немцы выигрывают оперативно (это им удается не сразу и не без труда – в общем, по большому счету, на их стороне оказывается именно удача, которая в сочетании с общим превосходством давно воюющего вермахта формирует для Красной Армии атмосферу катастрофы), но стратегически они проигрывают.
Общая риторика, что «план Барбаросса» был сорван между Брестом и Смоленском и Германия была обречена на поражение, приобретает у Исаева конкретный смысл и лицо, мы узнаем, в каких именно боях и маневрах это было сделано, руками каких конкретно людей. Например, это лицо Дмитрия Карповича Мостовенко (1895–1975), который вывел свой 11-й Мехкорпус из Белостокского котла, пресекая все немецкие попытки охвата. Опровергается и миф о сразу же разбомбленных аэродромах, и о массовых сдачах в плен, и о слабом неорганизованном сопротивлении. Алексей Валерьевич – человек, конечно, удивительный – не знаю, как сейчас, а раньше Исаев тратил часть своей зарплаты программиста на выписку из Германии ксероксов документов из немецких архивов.
Андрей Фурсов: самоуничтожение капитализма
Андрей Ильич Фурсов – оригинальный русский историк и мыслитель, представитель одновременно мирсистемного, неомарксистского и весьма оригинального неопочвеннического подхода.
Американцы сами признавали, что Горшков их догоняет и что на морских направлениях свободы рук у США нет
В «Колоколах Истории» Фурсов предлагает свою интерпретацию крушения СССР как провозвестника крушения и капиталистического мира, уравновешивающей системой которого и был коммунизм. По мнению Фурсова, в мировом капитализме нужно различать субстанцию и функцию. Субстанция – это промышленно финансовый капитализм в западном ядре, организованном политически в государство-state, социально – в гражданское общество, а экономически – в систему свободного рынка. А вот функциональное пространство капитализма совсем иное – здесь капитализм выступает как спрут, приспосабливая к задачам извлечения прибыли и ресурсов абсолютно любые социальные формы: рабовладение, феодализм, банановую диктатуру. И по Фурсову коммунизм оказался одной из функциональных систем капитализма – точкой контроля за стихийными антикапиталистическими силами, включая их в капиталистический порядок. И крах коммунизма означает начало коллапса периферии капиталистического порядка, за которым последует и крах центра.
Не меньший интерес вызывает и концепция русской истории Фурсова, с которой я, однако, чем дальше, тем больше не согласен. Изложена эта концепция в работе «Россия и Евразия». Суть, если кратко, такова – в силу недостаточности природных ресурсов России ее правящему классу приходится присваивать наряду с прибавочным и часть основного продукта, т.е. буквально морить население голодом. Чтобы страна при этом управлялась и жила, каждый следующий правящий класс в России был многочисленнее и беднее предыдущего. Дворяне беднее бояр, имперское чиновничество беднее дворян, совноменклатура беднее чиновников. У нее вообще своего не было – только партийное. Время от времени правящий класс распускается и начинает тащить собственность в свое пользование, что кончается грандиозным коллапсом всей системы. Единственный выход это предотвратить – чрезвычайная самодержавная власть «монгольского» типа, как у Ивана Грозного, Петра и Сталина. Они бьют распустившимся властесобственникам по голове опричниной и запускают новый цикл.
В чем мое несогласие? Во-первых, ясно, что модель очень упрощенческая по отношению к фактам. Во-вторых, если кризисы и коллапсы после каждого «Сталина» повторяются, то значит модель опричнины и массовой резни плохая, не дающая гарантий. В-третьих, совершенно неправомерно смешение права элиты воровать и гражданского права на защиту собственности. Неоопричники не хотят видеть, что именно сосредоточение властесобственности в якобы «сильных руках» дает возможность потом, когда они слабеют, эту властесобственность распилить. Напротив, сосредоточенная у граждан и защищенная правом собственность накапливалась бы и работала. Но при всех несогласиях, расхождениях и охранительстве Андрей Ильич – чрезвычайно интеллектуально притягательный человек, очень ярко мыслящий и много знающий. Фурсов вырастил достойную смену. Его сын Кирилл написал прекрасные монографии по истории Индии: одну об Ост-Индской компании и вторую о сикхах.
Сергей Нефедов: военный прогресс против аграрного перенаселения
С.А. Нефедов. Война и общество
Самая значительная концепция истории, созданная за последние годы на русском языке. Екатеринбургский историк Нефедов (у него, кстати, есть свой сайт) привлек к себе внимание еще в начале 90-х оригинальными работами по русской истории, основанными на теории неомальтузианства. Тогда же вышли и его ярко написанные учебники по истории для школьников. Потом он стал вместе с Коротаевым и Турчиным лидером научного направления клиодинамики, то есть применения математических моделей к исследованию долгосрочных исторических процессов.
Получится ли такая математизация истории, неясно, но собственная историческая концепция Нефедова вполне жизнеспособна, да еще и увлекательна. Ее база – неомальтузианство, то есть предположение, что аграрные общества подчинены демографическому циклу, когда рост населения полностью подъедает ресурсы экологической ниши на том или ином уровне технологического развития. И когда предел достигнут, начинаются голод, неурожаи, смуты, эпидемии и войны, сокращающие население. Неомальтузианцев, впрочем, на свете много. Но Нефедову удалось перейти от констатирования правильного срабатывания цикла к анализу реальных исторических вариаций. Эти вариации основаны на том, что государство в разных ситуациях по-разному реагирует на вызов перенаселенности. Где-то элиты начинают расхватывать народное достояние, прежде всего землю, в частные руки и вконец умаривают народ голодом. Где-то, нагнув элиты, формируется социальное государство, которое заботится о населении до последнего, а кое-где даже ухитряется перескочить в следующий цикл без тотального коллапса.
Именно в этом анализе вариативностей и состоит главная ценность теории Нефедова, а циклическую однообразность можно было бы и без толстых книг увидеть. Совершенно очевидно, что чтобы эта вариативность была, нужна смена действующих субъектов – политических порядков. И вот чтобы эти порядки правильно менялись, Нефедов вводит военно-технологические уклады. Некое военно-техническое преимущество, дающее завоевателю превосходство, достаточное для создания нового политического порядка. Лук – империи Саргона, колесницы – индоевропейцам, железо – Ассирии, составной лук – монголам. В число военных технологий попадает даже Ислам как новая военная организация. Эволюция созданного завоевателями политического порядка подчинена циклам Ибн Хальдуна, великого арабского историка и мыслителя, который описывал историю как циклы убывания «асабии», то есть духа братства, равенства, сплоченности и бескорыстия по отношению к своим, который помогает общине завоевателей одержать победу. Постепенно торжествуют жадность и своекорыстие, и тогда либо бывшие собратья растащат страну по кускам, либо выделится один, перебьет прочих, а сам сблизится с покоренным народом.
Нефедов описывает историю Востока на основе трехфакторной модели. И весьма убедительно описывает. Все новые волны завоевателей создают политические порядки, развивающиеся в логике разложения асабии и пытающиеся справиться с мальтузианскими циклами, иногда с некоторым успехом, но чаще всего безуспешно. Интересно, что в истории Запада такой же красивой восточной цикличности обнаружить нельзя. Нельзя потому, что большую часть своей истории Запад культивировал свою недонаселенность и в итоге добился-таки того, что она сработала на него – он ушел в технологический отрыв, а затем, «отпустив» свою демографию, Запад стал глобальным лидером. После чего опять ее сжал, чтобы всем хватило – и, кажется, даже перегнул тут палку. Так или иначе, западная модель отличается от восточной и, похоже, гораздо больше благоприятствовала НТР.
