В сформированном мифами Голливуда массовом сознании история колонизации Америки представляется примерно так: обозы демократических переселенцев, мчащиеся по прериям и отстреливающиеся от диких туземцев, одинокие ковбои-мачо, полной грудью вдыхающие сладкий воздух свободы и пьющие галлоны плохого виски в недорогих демократических салунах...
Очевидно, что к реальности все это имеет слабое отношение. Во всяком случае, ко времени освоения Дикого Запада (основного сюжета голливудских вестернов) история колонизации Америки насчитывала уже более двух веков. Но поскольку в американском кино эти два века фактически никак не отражены, то и в сознании обывателя их как бы не существует.
Сегодняшний американский универсализм представляет собой чисто американский вариант «единства всех избранных из всех народов
Но для того, кто желает понять подлинную сущность Америки, именно это время, когда закладывались ее фундаментальные основания, представляет наибольший интерес.
Город на холме
Легендарные отцы-пилигримы, от которых ведет свой отсчет политическая история современной Америки, происходили из одной из самых радикальных пуританских сект Роберта Броуна. Радикальные пуритане, которых называли также «нонконформистами», «диссентерами» (от англ. dissent – разногласие) и «индепендентами», требовали полного упразднения англиканской церкви, отделения церкви от государства и радикального ограничения полномочий монарха.
Понятно то раздражение, которое эти духовные революционеры вызвали у властей, и то направление, которое приняло это движение, отправившееся, в конце концов, в самую далекую из всех возможных эмиграций.
Летом 1620 года через подставных лиц броунисты, уже эмигрировавшие к тому времени в Голландию, зафрахтовали парусник «Мэйфлауэр». И это стало началом легенды.
В сознании склонных к аллюзиям и аллегориям пуритан их путешествие через океан обрело все черты священной истории. В собственных глазах они видели себя новым избранным народом, отправляющимся в «великий исход» из «египетского плена» в обетованную землю...
Но если учесть, что на борту парусника, помимо пяти десятков «чистых» пуритан (от лат. рurus, puritas – чистый, чистота), находились несколько десятков «нечистых» переселенцев из числа обычных искателей приключений, а также сервентов (фактически – наемных рабов по контракту), то «Мэйфлауэр» смело можно сравнить с Ноевым ковчегом – первой живой клеткой будущего «плавильного котла» Америки.
1 (21) ноября 1620 года «Мэйфлауэр» бросил якорь у мыса Код. Перед высадкой отцы-пилигримы составили соглашение, которое подписали все прибывшие в Новый Свет (исключая, разумеется, женщин и сервентов) поселенцы. Это «первое свидетельство американской общественно-политической мысли» являло собой матрицу будущего американского общества: примат закона и договора, принципиальный республиканизм, «дух демократии» в той чисто американской форме, в которой религиозные, политические и экономические элементы сплавлены воедино.
Но настоящую цель и великую мечту дал будущей Америке основатель и губернатор Массачусетса Джон Уинтроп, прибывший в Новый Свет через 10 лет.
Семь десятков лет было отпущено пуританской теократии, заложившей духовные и политические основы американского общества
«Мы будем подобно городу на холме, взоры всех народов будут устремлены на нас», – эти слова Уинтропа стали сердцем и душой «священной истории» Америки. Убежденность пуритан в том, что им суждено воздвигнуть в Америке «Город на холме», «Новый Сион», превратив свои общины в ячейки царства божьего на Земле, выросла со временем в целую провиденциально-мифологическую систему «американской исключительности».
Диктатура святых
Уинтроп стал также законодателем и творцом первой политической системы новоанглийских колоний.
Согласно «доктрине предопределения» Жана Кальвина, на которой утверждалось учение пуритан, лишь небольшая горстка людей из числа всего человечества избрана к спасению, все прочие – изначально и навсегда прокляты Богом. Избранных (то есть самих себя) пуритане называли «святыми».
Править человеческим обществом должны лучшие из лучших, считали пуритане. Это прежде всего те «истинно возрожденные», кто прошел «проверку избранности» и кому сам Бог объявил об их избрании. А также те, кому явным образом сопутствует удача в их начинаниях. Ведь успех – ясный знак того, что с человеком пребывает сам Бог и Его благодать. Понятен отсюда вывод, который делался пуританами: вся полнота власти должна принадлежать духовной и финансовой элите.
Но и те, кто не прошел «проверку избранности», и даже признанные отверженными обязаны были, согласно воззрениям пуритан, пусть и безо всякой надежды на спасение, подчиняться установлениям власти «святых», ради «вящей славы Господней».
Идею свободы кальвинистское учение сводило к безоговорочному подчинению Абсолюту. Еще менее вера в «предопределение», совершенное ничтожество человека и тотальную власть Всевышнего могла коррелировать с демократией и равенством. Неудивительно, что политическая система колоний Новой Англии быстро кристаллизовалась в теократическую диктатуру «авангарда святых», которые и повели трудящихся колоний к великой цели построения «Города на холме».
«Партия и правительство»
Как же действовали структуры пуританской власти?
Светскую власть в Массачусетсе осуществлял магистрат, состоявший из губернатора (то есть самого Уинтропа) и самых авторитетных, уважаемых и богатейших граждан колонии.
 Эти отцы больше, чем отцы. Отцы-основатели (фото: Dean Franklin/wikipedia.org) |
Однако священной и легитимной власть магистрата делал, прежде всего, «ковенант благодати» – договор переселенцев с Богом. Ковенант благодати был тем «знаменем завета», которое связывало граждан колонии в единое монолитное сообщество. Следить за исполнением ковенанта должны были «министры-проповедники», лидеры пуританских конгрегаций (церквей).
Таким образом, вся система являла собой картину, достаточно хорошо нам знакомую: единый блок «избранных святых» и «беспартийных» под чутким руководством «Партии и правительства». И в то время как магистрат проводил дни в заботах об «общей пользе», министры-проповедники следили за соблюдением верности генерального курса вероучения и нравственным обликом трудящихся колонии.
Любые отступления от ортодоксальной линии прорабатывались на собраниях конгрегаций и строго карались. К отступникам и просто ведущим недостаточно святой образ жизни применялись самые жесткие меры вплоть до изгнания из колонии (что означало в тех условиях обречение на верную гибель). Таким образом, поселения Новой Англии были достаточно быстро очищены от маргиналов и представляли собой общество образцово благонадежных граждан.
«По иронии судьбы, пуритане прибыли в Новую Англию с целью разделить церковь и государство, – замечает американский историк Поль Конкин. – По их мнению, они как раз это и сделали. Конгрегация и население города представляли собой юридически совершенно различные образования, но в равной степени подчиненные ковенанту. Пуританский министр (проповедник) и магистрат исполняли полностью различные функции, однако они имели общие цели... Ни один христианин не мог избежать исполнения политического долга и политических обязанностей. При этом религиозность означала попытки обеспечить спасение общества... Таким образом, политика и религия были совершенно нераздельны так же, как мораль и политика» (Conkin P. Puritans and Pragmatists. Eight emonent American thinkers, 23-24).
Требования, необходимые для вступления в конгрегации, при этом были предельно ужесточены. «Членом партии» мог стать только человек, святость которого была многократно доказана и подтверждена.
Отсюда вытекала необходимость тотального контроля, который пронизал не только частную жизнь, но и самую душу каждого колониста. Всякий миг гражданин колонии находился под неусыпным контролем как своей собственной совести, так и всей конгрегации в целом. И при этом вовсе не стеснялся таким положением вещей. Наоборот, с азартом включаясь в эту охоту за грешником в себе, «пуританин сам превращал себя в рьяного блюстителя своей религиозной устойчивости, соединяя в одном лице доносчика на себя и полицейского, судью и палача» (Покровский Н.Е., Ранняя американская философия, М. 1989, с. 75).
Расследовать обстоятельства частной жизни граждан помогали детальные досье, вести которые было поручено пасторам. Правило это было настолько укоренено, что оставалось незыблемым в среде американских методистов (поздних пуритан) даже 18-го века (и, вероятно, среди протестантских фундаменталистов остается таким и сегодня).
Но если любое отступление от «генеральной линии» грозило колонисту самыми тяжкими последствиями, то и социальный статус «святых» оказался возведен в превосходную степень. «Святые» занимали все только сколько-нибудь значительные должности в колониях.
Пуритане с величайшей серьезностью отнеслись к своей миссии. Великая цель оправдывала в их глазах и великие жертвы. И несомненно, та тотальная мобилизация, которую провели «святые», позволила им создать «избранную расу» интеллектуальной и духовной элиты, которая заняла главенствующее положение в американских колониях, став впоследствии авангардом американской революции.
Унесенные ветром, или 72-я годовщина
Семь десятков лет было отпущено пуританской теократии, заложившей духовные и политические основы американского общества.
 Унесенных ветром унесло довольно далеко (фото: Metro-Goldwyn-Mayer) |
Правивший Массачусетсом «Синедрион святых» стал поистине «умом, честью и совестью» первоначальной американской эпохи задолго до Маркса и Ленина. Но с процессом сайлемских ведьм (когда несколько женщин в Массачусетсе были повешены по обвинению в колдовстве) и законом метрополии о веротерпимости 1692 года власти «святых» в Новой Англии пришел конец.
Процесс «фундаментальной изменчивости», который запустили пуритане, уже следовал, подобно лавине, своей собственной логике. И в логике Нового мира у них не было исторических шансов. Пуритане были унесены тем ветром перемен, которые сами же и призывали.
Однако это не стало ни концом пуританизма в Америке, ни тем более концом мессианских чаяний американцев. Уже в следующую эпоху Массачусетс стал кузницей американской революции (правда, ячейками новых потрясений были уже не пуританские конгрегации, а масонские и революционные клубы Бостона).
Настоящим завершением кальвинистского переворота (уже, конечно, с другими актерами на исторической сцене) следует признать американскую (1775–1783 гг.) и французскую (1789 г.) революции. Не случайно Жан-Жак Руссо идеализировал Женеву Кальвина, объявляя ее живым примером революционной Франции своего времени.
Случаются странные сближения. Ровно 72 года, если считать от прибытия «Мэйфлауэра» до закона о веротерпимости, просуществовал режим пуританской теократии в Америке.
Ровно 72 года просуществовал большевистский режим в России. Если же мы вспомним роль Женевы в жизни Ленина, партию которого часто сравнивают с кальвинистской церковной организацией, и историческое путешествие Троцкого с тремя сотнями вооруженных бойцов (среди которых были, кстати, и свои Моисеи: Моисей Урицкий, будущий глава ВЧК, и Моисей Володарский, будущий комиссар печати) из порта Нью-Йорка в революционный Петроград, нам останется только, подобно пуританскому летописцу, строить метафорические аллюзии о новом переходе «избранного народа» через «чермное море» с миссией строительства «Нового Сиона» в новом Ханаане.
Поистине, нет ничего нового под солнцем.
«Избранные всех стран, соединяйтесь!»
Конечно, было бы странно, если бы президент США вдруг в духе Кальвина заговорил бы сегодня с трибуны ООН о существовании двух родов людей: одних, изначально отверженных и проклятых Богом, и других – избранном народе святых и спасенных. Но еще более странно, что Америка всерьез (пусть и несколько более сокровенно) продолжает жить и руководствоваться подобными представлениями.
Вспомним хотя бы недавнюю проговорку Обамы об «исключительности американцев», вызвавшую даже ответ Путина. Сами же подобные проговорки не вызывают никакого удивления.
«Мы, американцы, – особые, избранные люди, мы – Израиль нашего времени: мы несем ковчег свободы миру... Бог предопределил, а человечество ожидает, что мы свершим нечто, и это великое мы ощущаем в своих душах. Остальные нации должны вскоре оказаться позади нас... Мы достаточно долго скептически относились к себе и сомневались, действительно ли пришел политический мессия. Но он пришел в нас», – воскликнул однажды юный Герман Мелвил, автор знаменитого «Моби Дика».
А современный американский историк Т. Бейлин замечает: «Американский вариант мифа о высшей расе сопровождал нас с первых дней основания колонии Массачусетского залива. Убеждение в том, что мы являемся избранным богом народом и обладаем божественным мандатом распространить наши благородные демократические институты по всему остальному погруженному во мрак миру, поощряло нас нести на себе бремя белого человека... Мы, американцы, продолжаем верить, что являемся могущественной нацией не потому, прежде всего, что нас наделили чудесными природными ресурсами, а потому, что в наших генах было нечто рожденное, которое дало нам возможность стать великими».
Но не только американские писатели и президенты, но и интеллектуалы (такие, например, как профессор Йельского университета Давид Гелентер, называющий американизм «формой религии, основанной на «еврейской Библии» – ТАНАХе», или Самуэль Хантингтон, говорящий о современном американизме как об «общественной религии» и «христианстве без Христа»), убеждены в прямой преемственности американского политического сознания от теократических утопий отцов-пилигримов.
Безусловно, со времен Кальвина идея избранности и «высшей расы» в сознании американцев несколько модифицировалась. Сегодняшний американский универсализм представляет собой чисто американский вариант «единства всех избранных из всех народов». Именно так (или даже: «избранные всех стран, соединяйтесь») должна была бы звучать современная мессианская формула американизма.
Кто есть «избранный» с точки зрения сегодняшнего американца? Это прежде всего тот, кто готов порвать со своей страной, народом, корнями, верой, стать всецело американцем и предпринимать.
Американский народ – это избранная раса, класс «приуготовленных к спасению», принадлежность к которому поднимает счастливца на недосягаемую высоту (перед любым внешним, тем более темной массой отрицающих американские ценности «отверженных»).
Сегодняшнее американское общество, как и в самом своем начале, представляет собой жестко сформированную и хорошо контролируемую сеть связанных договорами «конгрегаций» (сект, церквей, политических клубов, этнических анклавов), в которую надежно вписан каждый индивид. Жесткая иерархия, царящая среди этих «элементов сети», выстраивает американское общество в своего рода социальную пирамиду: на самом верху «святые» – политическая и финансовая элита; ниже – американский народ («приуготовленные к спасению»), и наконец, в самом низу – отверженные маргиналы.
И хотя миф об «американской мечте» оставляет возможность тому или иному счастливчику в тот или иной момент взлететь в «святая святых», фактически границы этих «варн» почти непроницаемы. Ведь чтобы стать «истинно возрожденным», надо иметь определенный «ген», определенную цифру счета в банке, определенные «инсигнии» того или иного элитного клуба, куда вход простому смертному, уличному демократическому плебсу, «юзающему» профаническую версию американизма, заказан.
Такова природа Америки, почти неизменная со времен отцов-пилигримов. Таков дух «Города на холме», и с ним ничего невозможно поделать. Всему остальному человечеству он оставляет лишь две возможности: либо смиренно принять его, подчинившись «высшему свету» избранных, либо отстаивать свою национальную, культурную, духовную идентичность, размышляя о том, каким же удивительным образом и в какой «алхимической реторте» из пуританской смеси теократии, неравенства, нетерпимости, подчинения и фатализма американским отцам-основателям удалось выпарить «республиканско-демократические ценности» и представить их перед изумленным человечеством в одеждах свободы, братства и равных возможностей?
