А переменит Бог Орду, дети мои не имут давати выхода в Орду.
Духовная грамота великого князя Дмитрия Ивановича.
Апрель-май 1389 г.
Как стало сравнительно недавно известно, из школьных учебников, по которым будут учить юных «россиян», исчезнет термин «монголо-татарское иго».
Обожествление Чингисхана и Батыя в современном Татарстане меня лично поражает больше всего
В самом по себе этом факте не было бы ничего тревожного или неприятного – термин «иго» откровенно неудачный, унизительный и заимствован старой историографией из самого мутного источника из возможных – польских исторических сочинений.
Поляки считали себя потомками древних сарматов, все, что расположено от них к востоку, – Татарией (недавно этот бред возродился в писаниях Фоменко-Носовского) и усиленно старались внушить эту точку зрения на Россию Западной Европе. Русских они рассматривали как «рабов по природе» и господство над ними ордынцев попытались обозначить обидным словцом из римской историографии – iugum – иго, ярмо.
Всякому образованному европейцу, знавшему латынь и читавшему Тита Ливия, на ум сразу приходил эпизод в Кавдинском ущелье, когда окруженные самнитами римские легионы вынуждены были связанными пройти под ярмом, для большего унижения. Впрочем, мудрые самнитские старики предупреждали тогда: перебейте римлян или отпустите с миром, но не унижайте – они вернутся и отмстят. Так и получилось.
Исчезновение этого эмоционально нагруженного польского заимствования из учебников можно было бы только приветствовать, если бы не одно «но». Причины и идейный контекст этого исчезновения.
Изъятие было совершено под давлением татарских историков, которые заявили, что данный термин «разжигает», «не способствует» и вообще в Республике Татарстан принято рассматривать Чингисхана не как кровавого завоевателя, а как великого реформатора.
«В самом же Татарстане Золотая Орда считается империей, а Чингисхан – не завоевателем, а реформатором», – заявил вице-президент республиканской Академии наук Рафаэль Хакимов, возглавляющий республиканский Институт истории. Изъятие термина «татаро-монгольское иго» татарский историк мотивирует тем, что России «следует отказаться от евроцентристского подхода», поскольку она является «евразийским государством».
Обожествление Чингисхана и Батыя в современном Татарстане меня лично поражает больше всего. Оно не имеет ничего общего ни с «российской» идентичностью (с нею, как известно, у властей Татарстана всегда были некоторые трудности), ни с местным национализмом.
Дело в том, что титульный этнос современного Татарстана – это потомки древнего народа волжских булгар. Это был высокоцивилизованный оседлый народ с богатой культурой, контролировавший значительную часть важнейшего для раннего средневековья торгового пути «из Варяг в Персы».
Одними из первых на территории нынешней России булгары приняли ислам, причем это был сложный и культурный ислам городов, родственный исламу Багдадского халифата, а не упрощенный ислам степняков.
В 1236 году Батый вторгся в Булгарию, разгромил её, перебил значительную часть населения и разорил многие города. Булгары многократно восставали против власти Золотой Орды, и лишь жесточайший геноцид сломил их сопротивление. Победители были столь жестоки, что лишили булгар даже имени, они превратились в «татар» – по имени злейших врагов Чингисхана, которых монголы подвергали систематическому истреблению.
Ущерб Булгарии, нанесенный монголами, был гораздо большим, чем ущерб Руси, и культ Чингисхана или Батыя для народа Татарстана так же странен, как странен был бы культ султана Мурада I в Сербии или Адольфа Гитлера в Польше.
У меня лично находится только одно логичное объяснение. Воспевание в Татарстане Золотой Орды носит не столько националистический, сколько неоимперский характер. Орда была обширной кочевой империей, раскинувшейся по всему Поволжью, Подонью и даже Приднестровью.
И, возможно, кому-то в Казани грезится, что однажды этот город займет место древнего Сарая, когда господство «русских колонизаторов» рухнет. В этом случае, ради таких авантюристических притязаний, раздувать культ Чингисхана и в самом деле логично. Для жизни же в «многонациональной Российской Федерации» или даже для татарского национализма подобный культ абсурден. А для потомков булгар отождествление себя с кровавыми степняками – попросту унизительно.
Чингисхан вообще занимает слишком большое место в истории России, унаследованное из истории СССР. Не исключено, что великий завоеватель и в самом деле родился на территории современной России, в долине, протекающей между Монголией и Бурятией реки Онон, но этот факт точно не установлен – с равным вероятием он мог родиться и в Монголии. Однако вся историческая деятельность Тэмучжина-Чингисхана протекала в Монголии и Китае.
Удивительным образом лично Чингис не совершил на Север ни одного похода. Он лично командовал вторжением в Среднюю Азию и сокрушением Хорезма, так что присутствие его в учебниках истории СССР было осмысленным, но что делает он в учебниках по истории современной России как самостоятельный персонаж – не очень понятно. Вторгся на Русь не Чингисхан, не «империя Чингисхана» (с нею у русских произошло лишь трагическое «бортовое столкновение» на Калке), а созданная Чингисханом Монгольская империя.
Решение о походе на Запад и поручении этого похода Бату-хану было принято на курултае, собравшемся после смерти основателя династии. Если руководствоваться той же методикой, по которой Чингисхан вместе с его портретом попадает в наши учебники, в разделах, посвященных XVIII веку, нужно давать подробный очерк Великой Французской Революции и помещать портрет Робеспьера, поскольку именно эта Революция породила во Франции вторгшегося в Россию Наполеона.
Да и историю Великой Отечественной войны придется начинать как минимум с биографии первого покровителя Гитлера фельдмаршала Людендорфа (тем паче что последний в Первую мировую имел к истории России куда большее отношение).
Гипертрофированное присутствие Чингисхана в нашей истории связано, прежде всего, с плотным идеологическом давлением в XX–XXI веках интеллектуальной школы «евразийцев».
Собравшиеся в славяно-немецкой Праге, видавшие из евразийских народов разве что дворника-татарина да пару венгров, русские интеллектуалы пытались решить задачу: «как обосновать единство пространства Российской Империи в условии, когда власть царя рухнула и Третий Рим лежит во прахе?».
Что великая империя будет надолго собрана коммунизмом или социализмом, никто из них не верил, Запад они, как и положено европейским интеллектуалам эпохи Шпенглера, откровенно презирали, и они решили ей найти железное, в духе модной в ту эпоху геополитики и исторической географии, решение: объявить Россию исторической преемницей империи Чингисхана и обосновать на этом фундаменте необходимость единства этого пространства, железной и агрессивной имперской государственности с «антизападной» идеологией.
Поскольку евразийское движение было, прежде всего, политическим и лишь затем историческим и интеллектуальным, то, говоря об истории, мы найдем у евразийцев самые традиционные воззрения. Скажем, Н.С. Трубецкой говорит о «татаро-монгольском иге», которое одновременно и угнетало и «учило» русских владычествовать Евразией. Возникает, правда, вопрос, если принять эту концепцию, почему у степняков монголов «научились» только русские, а куда более близкие к ним степняки по большей части ничему не научились и были сокрушены и поглощены властью русских царей?
Ответ на этот вопрос довольно прост – никакой «монгольской системы» не существовало. Существовала заимствованная монголами китайская система, которую выстроил, пользуясь доверием Чингисхана и особенно Угэдея, китаезированный киданьский интеллектуал Елюй Чюцай. Как распорядились завоеванными ими землями сами монголы – отлично известно.
Гипертрофированное присутствие Чингисхана в нашей истории связано, прежде всего, с плотным идеологическом давлением в XX-XXI веках интеллектуальной школы «евразийцев
Нойоны предлагали Угэдею перерезать все население северного Китая, разрушить города и превратить эти земли в пастбища. Елюй Чюцай отговорил хана от этого варварства и предложил создать административную систему, стройное налогообложение, в общем – всё то, что так нравилось евразийцам в ордынских порядках. То, чему по собственному же учению евразийцев, научились у монголов русские в плане государственного строительства (было ли в действительности такое «обучение» – это вопрос долгой дискуссии) – это заслуга не Чингисхана или Батыя, а Елюй Чюцая.
Один цивилизованный оседлый книжный народ – русские – учился у другого – китайцев. Роль монголов – роль коммуникатора – здесь аналогична той, которую они сыграли и для Запада, принеся китайскую бумагу, китайский порох и многое другое. Однако, в отличие от Запада, которому возможность проникновения по монгольским трактам в Китай принесла огромные выгоды, Русь заплатила за «обучение» такую цену, что, возможно, лучше не надо было.
Евразийцы создали, кстати, очень многое из птичьего языка нынешней полуофициальной идеологии. Их тексты полны бесконечных рассуждений о «евразийском братстве народов», о «многонародной нации Евразии», в которой русскому народу придется выступать скрепой и цементом. Но если посмотреть на их политическую программу, выраженную в тексте «Евразийство. Формулировка 1927 года», то мы внезапно обнаружим там те русские националистические требования, которые даже сегодня многие русские националисты формулируют с опаской:
«Необходимо существующий в настоящее время в СССР строй, проникнутый началами интернационализма и коммунизма, преобразовать в наднациональный строй на национальной основе. Обязательным условием такого перерождения является предоставление русскому народу возможностей государственно-оформленного национального самосознания и строительства национального государства, возможностей, которых он фактически лишен в настоящее время».
Так что современная русофобия во имя евразийства является разрывом с классическим евразийством, никогда не отрицавшим государственных прав русского народа.
Следующим этапом становления нашего «Чингисхана» были работы замечательного художника слова и выдающегося мыслителя, создателя пассионарной теории этногенеза Льва Николаевича Гумилева. Я специально не говорю «историка», поскольку Гумилеву именно как к историку всегда предъявлялись, предъявляются и будут предъявляться многочисленные претензии – за произвольное обращение с фактами, домысливание фактов, великолепное презрение художника к прямым утверждениям источников во имя авторского «я так вижу».
В наибольшей степени это касается именно созданного Гумилевым масштабного исторического мифа о взаимоотношениях русских и степных народов, об антизападном братстве русских и монголов, о практически бесконфликтном существовании народов в рамках Золотой Орды.
Подробный разбор как самого созданного Гумилевым мифа, так и причин, которые его на это толкнули, здесь производить необязательно – каждому читателю доступна великолепная книга Сергея Белякова «Гумилев сын Гумилева» – не только увлекательная биография ученого сына двух великих поэтов, но и уважительный, но строгий и безжалостный разбор «монгольского мифа».
Достаточно сказать, что именно гумилевские конструкции лежат в основе бесчисленных построений «историков Татарстана», «евразийских историков» и банальных столичных русофобов, занимающихся не исследованием, а мистификацией взаимоотношений между Русью и монголами, Русью и Ордой.
Любые указания на огромный ущерб, нанесенный развитию русского народа Ордой, они безапелляционно затыкают заглушкой «черная легенда», пускают в ход откровенные фантомы, типа полностью вымышленного «монгольского отряда, определившего исход судьбоносного Ледового Побоища», а размышления об истории русского народа прерываются опять же вымышленной Гумилевым конструкцией о том, что Древняя Русь никакого отношения к России не имеет, а Россия и русские – это страна и этнос, выросшие под властью Орды.
В этом пункте, представляющем собой откровенную историческую дискриминацию русского народа, полностью согласны и «евразийцы», и украинские шовинисты-русофобы, для которых «москаль» – это не славянин, а татарин и финно-угр, и, как ни парадоксально, составители концепции нового учебника, давшие первой главе своего сочинения заглавие с легким парафразом гумилевского «От Руси до России»: «От Древней Руси к Российскому государству».
Абсурдность этих построений совершенно очевидна. Историю Германии и немецкого народа начинают с Карла Великого, а то и с Арминия, бившего римлян в Тевтобургском лесу. Французы предприняли гигантские усилия, чтобы ассимилировать в свою историю древних галлов. В Китае не исключено, что вас посадят в тюрьму, если вы начнете проповедовать гумилевскую теорию о смене множества несвязанных китайских этносов.
В русском случае перед нами единая историческая традиция, один непрерывно развивающийся национальный язык (не знаю, как вы, я понимаю древнерусские летописи без всякого напряжения, а овладевшие археографией специалисты также легко справляются не только с печатным, но и с рукописным текстом), единое самоназвание и самосознание. То, что географический центр Руси в Московский период сдвинулся на северо-восток, также неудивительно.
Отсутствие перемещений столицы характерно лишь для немногих стран – Англии и Франции. Столица Испании сегодня отнюдь не Толедо, столица Германии – не Аахен, Польши – не Краков, Швеции – не Упсала. После натовско-албанской агрессии и отторжения Косова Сербия утратила сердцевину своей государственности.
Гумилев выстроил странную схему из Руси и России с по-своему благими намерениями. В рамках его теории, строго ограничившей жизнь этноса 1200 годами, русские, возникшие в IX веке, уже должны была завершить свое существование тяжелейшей обскурацией. А отнеся наше рождение к XIV–XV векам, автор дарил нам долгую «золотую осень». Вряд ли он мог представить, что его построения пойдут в ход в грязной пропагандистской игре на укорочение русской истории и, пропорционально этому укорочению, умалению русских исторических прав.
Полемика по частностям истории русско-ордынских отношений сделала бы этот и без того не короткий текст совершенно безразмерным. Поэтому я позволю себе избрать иной путь – по возможности коротко изложить систематическое видение того периода русской истории, который теперь предлагают не называть «монголо-татарским игом», его причин, хода и последствий. Все частности будут прокомментированы по ходу освещения целого.
***
История огромного пространства, которое сейчас вошло в обычай именовать Великой Степью, имеет точку великого перелома – это IV век нашей эры, когда на европейском конце Великой Степи вынырнули из исторического тумана гунны. До того в течение нескольких тысячелетий большая часть Северной Евразии находилась во власти индо-иранских народов («ариев» – как их обозначали до профанации этого слова нацистами).
Они сформировались где-то в Приуралье, там же в ареале Синташтинской археологической культуры освоили строительство городов и металлургию. Затем часть пошла на юг, в Среднюю Азию, Иран, Индию. Другая часть осталась в степи, в совершенстве овладела коневодством и искусством всадничества и приобрела в истории имя скифов. Скифы, сарматы, аланы сменяли друг друга, сперва в роли хозяев всей Евразии, затем только ее Западной части.
При всем своеобразии своей культуры и любви к набегам они весьма конструктивно общались с земледельческими высокоразвитыми народами – в частности, появившимися в Причерноморье греками. На стыке культур и хозяйственных укладов возникали своеобразные государства и яркие культурные памятники, такие как созданное греками для скифов «скифское золото».
В это же время на Востоке Евразии, у границ Китая, формировались своеобразные традиции тюркских и монгольских кочевых народов, которые Китай грабили, с ним враждовали, получали от него военный ответ (частью которого было строительство Великой Китайской стены) или, напротив, пытались усвоить его культуру.
Когда китайцы разгромили народ хуннов, часть его подчинилась китайцам, а затем устроила кровавое смутное время в IV–VI вв., по сравнению с которым ужасы нашего европейского Великого переселения народов попросту бледнеют, вторая часть хуннов ушла на запад, превратилась в гуннов и подтолкнула начало Великого Переселения, разгромив державу готов в Северном Причерноморье.
С этого момента степная Евразия стала уделом тюрок, монголов и часто почти неотличимых от них кочевников угров, которые, впрочем, переселившись в Паннонию, пообтесались и превратились в европейскую нацию венгров. Пока на одном конце Евразии степняки рвали на части Китай, в центре сформировался недолговечный, но задавший стандарт степной империи Тюрский каганат, на границах Европы появлялись всё более дикие народы – гуннов сменили болгары и обры (самозванцы, присвоившие себе имя знаменитого в степях народа «авар»), тех – хазары, хазар – печенеги, а печенегов – половцы.
Тем временем севернее Степи, в лесостепной и степной зоне начала развиваться Русь. Историки и географы евразийства совершенно неверно определили место Руси в географическом пейзаже Евразии, заявив, что русские были представителями «леса» в его мнимой вековой борьбе со «степью». В лесу русские жили потому, что там легче было защищаться от степняков, но подлинным формирующим ландшафтом русского народа были реки.
Вся северная Евразия от истоков Немана до устья Амура представляет собой сложную сеть тесно соприкасающихся речных бассейнов, перетащить между которыми волоком корабли не составляет никакого труда.
Византийцы отмечали еще у древних славян склонность жить на реках, озерах и болотах. Однако русский этнос сделал по сравнению со славянами важное адаптационное открытие – русские научились не только удобно жить в пойме, но и освоили стратегическое рекоплавание на дальнее расстояние.
Скорее всего, мы обязаны этой русской особенностью соединению славянского и варяжского начал. Были ли варяги скандинавами, как настаивают норманнисты, или западными славянами, как утверждают антинорманнисты, они в любом случае были представителями традиции дальнего балтийского мореплавания, переживавшего в эпоху викингов свой золотой век. Но если с морем варяги были на «ты», так что могли забраться хоть в Сицилию, хоть в Исландию и Америку, то плавание по рекам с волоками и порогами – занятие специфическое.
Поэтому освоить пути по Русской равнине до Царьграда и Персии без помощи местного населения варяги не смогли бы. Так и возник грандиозный синтез славянской пойменной адаптации и варяжских дальних плаваний, породивший феномен Руси.
Император Константин Багрянородный оставил нам прекрасное описание этого синтеза, превращавшего русские реки в подобие далеких морских дорог.
В отличие от Запада, которому возможность проникновения по монгольским трактам в Китай принесла огромные выгоды, Русь заплатила за «обучение» такую цену, что, возможно, лучше не надо было
«Однодеревки, приходящие в Константинополь из внешней Руси, идут из Невогарды, в которой сидел Святослав, сын русского князя Игоря, а также из крепости Милиниски, из Телюцы, Чернигоги и из Вышеграда. Все они спускаются по реке Днепру и собираются в Киевской крепости, называемой Самвата. Данники их славяне, называемые Кривитеинами и Лензанинами, и прочие славяне рубят однодеревки в своих горах в зимнюю пору и, обделав их, с открытием времени, когда лед растает, вводят в ближние озера. Затем, так как они (озера) впадают в реку Днепр, то оттуда они и сами входят в ту же реку, приходят в Киев, вытаскивают лодки на берег для оснастки и продают Руссам. Руссы, покупая лишь самые колоды, расснащивают старые однодеревки, берут из них весла, уключины и прочие снасти и оснащают новые. В июне-месяце, двинувшись по реке Днепру, они спускаются в Витечев, подвластную Руси крепость. Подождав там два-три дня, пока подойдут все однодеревки, они двигаются в путь и спускаются по названной реке Днепру».
Уже с начала IX века, задолго до появления Рюрика, хазары и греки ощутили давление агрессивной речной державы русов, возможно, уже имевшей центром Киев. Хазары, бывшие тогда союзниками Византии, просили греков прислать инженеров, чтобы прикрыть свои северные границы по Дону. Именно земли вокруг Киева в позднейшей традиции именовались «Русью», и когда в Киев ехали из Смоленска или Чернигова, говорили, что «едут на Русь».
18 июня 860 года русы пришли под стены Константинополя (возглавляли их согласно нашим летописям Аскольд и Дир) и навели ужас на его жителей. Избавление почиталось чудом. Именно это событие, а никак не учреждение Рюрикократии на севере – первое значительное событие известной нам русской истории. Оно имело бесчисленные последствия, вроде начала миссии Кирилла и Мефодия, закончившейся созданием славянской письменности.
Византийцы были уверены, что им удалось обратить росов в христианство, и величайший мыслитель, писатель и оратор – отец византийского христианства Патриарх Фотий на свой лад прославил появление в истории нового великого народа: «многократно знаменитый и всех оставляющий позади в свирепости и кровопролитии так называемый народ Рос – те, кто поработив живших окрест них и оттого чрезмерно возгордившись, подняли руку на саму Ромейскую державу... ныне однако и они переменили языческую и безбожную веру, в которой пребывали прежде, на чистую и неподдельную религию христиан».
Потом, впрочем, пришедшая с севера династия Рюрика постаралась присвоить заслугу Царьградского похода себе – возник красивый историографический фантом – поход Олега на Царьград, невероятно успешный, закончившийся прибиванием щита на ворота, но... почему-то не имеющий никакого отражения в византийских источниках.
Византийцы не только не стеснялись своих поражений, но и описывали их со множеством подробностей, и их молчание говорит только об одном – никакого похода не было, он был сочинен для прославления Олега по сравнению с Аскольдом и Диром и в качестве «предисловия» к торговым договорам с греками (эти договоры Олег, бывший недюжинным политиком, возможно, и впрямь заключил).
Начался долгий период военно-торговых связей Руси с Византией через Черное море, а арабами и персами – через Каспий. Русь с большой жестокостью и агрессией сокрушала препятствия на своем пути. Князья в Киеве подчиняли славянские племена (здесь, кстати, надо сказать пару слов о ставшем популярным мифе, что «Киевские князья продавали свой народ в рабство» – князья продавали в рабство не «свой народ» – живших в Киеве и вокруг него полян, а, к примеру, вятичей, которых считали данниками, а не своим народом).
Святослав разгромил Хазарию, нападал на волжских булгар, разгромил Болгарию дунайскую и грозил византийскому императору что вышвырнет его в Азию, оставив себе Европу (первый русский европеец, нравится кому-то или нет). Но в структуре русской экспансии было одно по-настоящему слабое место – это степь.
Так же, как не одолеть друг друга слону и киту, так же сложно было справиться сому с конем. Печенеги перерезали нижнее течение русских рек, охотно брались работать цепными псами у греков, которые по достоинству оценили тот факт, что в районе порогов вышедшие из своих ладей русские беззащитны.
Предоставим вновь слово Константину Багрянородному: «Руссы не могут приезжать даже в сей царствующий град Ромеев, если не живут в мире с Печенегами, ни ради войны, ни ради торговых дел, так как, достигнув на судах речных порогов, они не могут проходить их, если не вытащат суда из реки и не перенесут их на плечах; нападая тогда на них, печенежские люди легко обращают в бегство и устраивают резню, так как те не могут исполнять одновременно двух трудов».
Днепровские пороги стоили жизни Святославу, а его сын Владимир, сдружившись с Византией, приняв крещение, воспользовался этим для того, чтобы объявить язычникам-степнякам великую войну (каково тут было соотношение торговых интересов, мести за отца, враждебности степняков, вмешательства внешних сил – от Византии до Хорезма – вряд ли мы когда узнаем достоверно). Так или иначе, именно война с печенегами занимала князя Владимира большую часть его правления.
Южная Русь покрылась укрепленными городами. Русские ратники с ладей массово пересели на коней и освоили приемы степной войны, в ход были пущены археологические материалы, оставшиеся со скифо-сарматского времени – Змиевы валы, которые были надсыпаны и укреплены. Сказав «нехорошо, что мало городов около Киева», Владимир начал массовое переселение славян с севера для строительства новых крепостей.
Самой популярной русской легендой тех лет стала легенда об основании Переяславля после поединка печенежского богатыря с кожемякой Яном Усмарем. Продолжил борьбу Ярослав Мудрый. После генерального похода печенегов на Русь в 1036 году, сопровождавшегося попыткой взятия Киева, печенежская звезда начала клониться к закату – на свое несчастье степняки поссорились и с Русью и с Византией и в итоге 29 апреля 1091 года император Алексей Комнин в союзе с половцами вырезал после разгрома целый народ.
«Можно было видеть необычайное зрелище: целый народ, считавшийся не десятками тысяч, но превышавший всякое число, с жёнами и детьми, целиком погиб в этот день», – писала Анна Комнина. День этой резни отмечался в Константинополе как «день печенегов».
Русь к тому моменту уже больше беспокоили половцы. Начиная с 1055 года, они наскакивают на Русь всё чаще. Их опасность была тем большей, что часть борющихся князей (прежде всего, знаменитый Олег Святославич) охотно пользовались половецкой подмогой во внутренних усобицах. Однако исходившая от половцев угроза все-таки была настолько серьезна – они грабили города, вырезали население, в 1096-м перебили монахов Киево-Печерской лавры, что Владимиру Мономаху, самому яркому и дальновидному из русских политиков той эпохи (и вообще одному из величайших людей в русской истории) удалось собрать в одну антиполовецкую коалицию всех, включая Олега.
Мономах разработал и блестящую стратегию борьбы со степняками. Во-первых, вместо традиционной летней войны он предложил ударить по ним ранней весной, когда отощавшие после зимней бескормицы кони бессильны. Во-вторых, Мономах решил использовать традиционно сильную сторону русских и провести десантную операцию на реке – пока русская конница шла по степи, русские ладьи дошли до порогов и у Хортицы высадили десант, который и углубился пешим строем в половецкие земли.
4 апреля 1103 года в битве на Сутине половцы были на голову разгромлены, и им был нанесен сокрушительный стратегический удар. Однако полностью устранить угрозу можно было, только разорив стойбища степняков. И в 1111 году начался настоящий крестовый поход (на Руси очень интересовались деяниями крестоносцев по освобождению Гроба Господня и как раз в 1104–1106 гг. отправили туда игумена Даниила, который был дружелюбно принят королем Балдуином Иерусалимским).
По степи ехали на санях, затем бросили обозы и тяжелые доспехи и налегке появились перед городом Шаруканем. Перед воинством несли крест, попы пели тропари и кондаки... и ворота города открылись. В Шарукане жило много христиан, скорее всего – аланы, и они дружелюбно встретили единоверцев. Решающий бой состоялся 27 марта 1111 года на реке Сальнице. Это был трудный, кровопролитный бой, закончившийся полным разгромом степняков.
Крестовый поход Мономаха переломил хребет половецкой агрессии, хотя, понятное дело, не мог её полностью прекратить – сом не мог победить коня в степи. Но русские доказали, что не являются легкими жертвами и могут дать сдачи. Установилось равновесие, в котором русские князья могли жениться на половчанках, поддерживать прочный союз с ханами.
Вокруг Киева образовалось сообщество «своих поганых» – торки, берендеи, печенеги, игравшие важную роль в борьбе за Киевский стол. Однако во второй половине XII века выросло непуганое Мономахом поколение половцев, которые нанесли по значительно ослабевшим русским землям самый чувствительный удар из возможных – попытались блокировать путь из Варяг в Греки на его степном участке.
В 1167-м они напали на караваны купцов «гречников». Киевским князьям пришлось выставить кордоны для защиты речного пути. А в 1170-м князь Мстислав Изяславич вновь пошел в степь на половецкие становища и устроил страшный разгром. Но к тому моменту уже взошла над Северским Донцом звезда нового хана, имя которого известно почти каждому русскому – Кончака.
Если сам поход против него князя Игоря Святославича можно было объяснить – черниговские князья всегда хотели вернуть своему княжеству часть захваченных половцами земель, то уникальный провал этого похода, заслуживший внимание и летописцев, и эпического поэта, был обусловлен отказом от мономаховой тактики – русские двинулись вглубь степи в мае, когда половцы были наиболее сильны.
Кончак оказался хорошим тактиком, на голову разгромившим Игоря, и хитроумным дипломатом, вслед за тем связавшим его союзом и браком (впрочем, хотел ли плененный Владимир Игоревич жениться на Кончаковне и насколько теплыми были его чувства к дочери хана – история, в отличие от оперы, умалчивает). Но к «евразийскому братству» Кончак был склонен не более прочих степняков – об этом говорит трагическая судьба города Римова на реке Суле. Он был осажден половцами, стойко оборонялся, но все те, кто не успели бежать через «Римское болото» (ох, как бы тут разыгралась фантазия Фоменко!), были полностью вырезаны.
В первой трети XIII века половцы были для русских знакомым и привычным врагом, с которым то мирились, то воевали, то ходили в походы на других противников – венгров. Эти отношения невозможно назвать добрососедством. Напротив, даже многочисленные браки с половчанками, даже христианизация части половцев враждебного тона русских летописей и «Слова» нимало не убавляют.
Как бы развивалась история дальше – переломили бы русские стратегическую ситуацию на границе со Степью и разбили бы половцев, или же стратегическое равновесие продолжалось бы еще многие столетия, не приводя, впрочем, ни к какому «евразийскому синтезу» – предсказать невозможно.
Но в 1223 году в Половецкой Степи, Дешт-и-Кипчаке появились монголы...
