Не так давно редакция культуртрегерского сайта Colta.ru попросила ряд писателей и поэтов назвать книги, которые «наиболее полно объясняют, что с Россией было и будет». На удивление, наши прогрессивные литераторы не упомянули ни одного из своих именитых предшественников, столь же в свое время прогрессивных. Никто почему-то не вспомнил ни Чернышевского, ни Герцена с Огаревым, ни Писарева с Белинским. Даже Чаадаев не удостоился словечка (хотя вот без маркиза де Кюстина, конечно, не обошлось).
Зря два столетия наши классики ловили чертей и вытаскивали их на свет, чтобы мы их могли рассмотреть
Зато романы мракобеса и хулителя либералов Достоевского из двадцати пяти человек включили в свои списки семеро: трое – «Братьев Карамазовых» и четверо – «Бесов». Евгений Попов, к примеру, только «Бесами» и ограничился, высказавшись следующим образом: «Единственная книга, внятно объясняющая, что с Россией было, есть и что будет дальше, – это «Бесы» Ф. М. Достоевского. Для тех, кто ее читал, мои слова в пояснении не нуждаются». Короткий свой спич Попов заканчивает так: «Надежда не в романе, а в евангельской истории, давшей ему жизнь. Внедрившиеся в мирных свиней бесы, упавшие с обрыва в море, тонут, но медленно».
Это отсылка к одному из эпиграфов романа, к Евангелию от Луки. Но у романа есть и второй эпиграф – из Пушкина: «Хоть убей, следа не видно, / Сбились мы, что делать нам?/В поле бес нас водит, видно, / Да кружит по сторонам».
Бесы, черти – вот что в изобилии шмыгает по всей русской классике два века подряд. Кружат, жалобно поют, стонут, хохочут, подначивают, доводят до исступления, везут за черевичками, водят за нос, метут в глаза – и с физиономиями, прошу заметить, глумливыми.
Во время первой нашей перестройки модные тогда журналы часто с непонятным торжеством публиковали отрывки давно забытых сочинений – а догадайтесь, мол, в каком это году написано? И проницательный читатель сразу понимал, что написано это давным-давно, сто лет в обед, но как современно звучит! Как свежо! Как будто полтора века истории корова языком слизнула.
Бородатый демократ
Норовит в Солоны;
Оскорбить, унизить рад
Светские салоны.
Грязь деревни, дымных сел
В повестях выводит,
Обличает кучу зол,
Гласность в моду вводит.
Представляете, это Дмитрий Минаев, 1861-й год. Ха-ха-ха, опять бородатый демократ вводит в моду гласность, не забавно ли? И опять грязь деревни, и опять обличает кучу зол. Ну, светские салоны, конечно, выбиваются из ряда, скорее наш герой рад оскорбить и унизить партийную номенклатуру, но все равно же здорово?
Никому не приходило в голову, что, когда ты в лесу пятый раз проходишь мимо знакомого дерева, побитого молнией, надо бы сесть на пенек, пирожок пока не трогать, а вместо того подумать: не заблудился ли ты окончательно? «Сбились мы, что делать нам?»
Чернышевский тут поможет вряд ли, это правда.
Что делать, когда художественный текст начала прошлого века звучит так, как будто на днях представлен каким-нибудь продвинутым автором:
«– Плевать я на тебя хочу, – спокойно сказал Передонов.
– Не проплюнешь! – кричала Варвара.
– А вот и проплюну, – сказал Передонов.
Встал и с тупым и равнодушным видом плюнул ей в лицо.
– Свинья! – сказала Варвара довольно спокойно, словно плевок освежил ее».
Это уже Федор Сологуб, и опять бес, хотя на сей раз и мелкий.
Что ж изменилось? Плевками сегодня обмениваются все буквально и воспринимают их довольно равнодушно, словно это на самом деле освежает. Одно отличие: современный читатель будет ожидать после плевков действия более насыщенного, чем у Сологуба:
«Вдруг Передонов плеснул остаток кофе из стакана на обои. Володин вытаращил свои бараньи глазки и огляделся с удивлением. Обои были испачканы, изодраны. Володин спросил:
– Что это у вас обои?
Передонов и Варвара захохотали.
– Назло хозяйке, – сказала Варвара. – Мы скоро выедем. Только вы не болтайте.
– Отлично! – крикнул Володин и радостно захохотал.
Передонов подошел к стене и принялся колотить по ней подошвами. Володин по его примеру тоже лягал стену. Передонов сказал:
- Александр Фидель: Теперь будет не до смеха
- Наталья Барабаш: Пуссическая война
- Саймон Дженкинс: Настоящее лицемерие
- Гейдар Джемаль: Религия выходит на первый план
– Мы всегда, когда едим, пакостим стены, пусть помнит».
Впервые «Мелкий бес» начал публиковаться в революционном 1905-м, поэтому прошел вначале мимо критики. Не до плевков и пакостей было, не до серых недотыкомок.
Но сегодня иные конструкции. Пакости «назло хозяйке» нынче – это и есть революция, суть ее и смысл. Так что наша история, хоть и кружит вокруг да около, а припасы-то заканчиваются: бесы стремительно мельчают, и чем они мельче, тем заметнее и оборотистее. Рябит в глазах.
Феномен самой знаменитой ныне российской музыкальной группы говорит нам об этом. Игрушечный теракт (с масками, но без поясов) оказался идеален. Раньше требовалась кровь, нужны были жертвы, чтобы всколыхнуть общество, поразить его, поднять прессу. Сами террористы потом всегда отходили на второй план, как будто они – нечто стихийное, природное, а их свершения аккуратно вешали на власть. Однако такие переносы все-таки осуществлять тяжело и накладно. Поэтому сами собой наступили времена гуманизма – ведь когда нет реальных жертв, когда «никого не убили», все гораздо проще. Позитивнее, в духе времени. Жертвами вдруг оказываются сами нападавшие, и вот уже весь мир клокочет в пароксизме морального негодования. Это ослепляет, как световая граната. И никто ничего больше не видит. Выгодное предприятие.
Дело панк-див с какими только громкими делами ни сравнивали: от Сократа до Бродского. Но понимание того, что, кроме своего фортеля, дивам предъявить нечего – ни философии, ни поэзии, ни музыки, – привело к тому, что наблюдатели предпочитают останавливаться на иных сравнениях. С делами, что называется, социально значимыми, вроде дела Дрейфуса во Франции (или Бейлиса – в российском варианте).
Защитникам приятно сопоставлять себя не только со звездами зарубежной эстрады, но и с цветом мировой интеллектуальной элиты вековой давности. Какие страсти тогда кипели, какие имена. Одно «Я обвиняю» Золя чего стоит.
Нашлись, нашлись в косных и клерикальных обществах тогда здоровые силы, не побоялись, вступились за униженных и оскорбленных, за маленьких людей, за евреев при официальном почти антисемитизме – и отстояли же их. Добились оправдания. Что Дрейфуса, что Бейлиса. Сумели подняться на очередную ступеньку цивилизации.
В любой энциклопедии вы прочтете, что оба этих дела имели огромнейшее политическое значение не только для тех стран, в которых они велись, но и для всего мира. Но в этих энциклопедиях вы не найдете ответа на простой вопрос: почему же весь мир с тревогой и волнением следил за судьбой этих двух бедолаг, а через три десятка лет равнодушно наблюдал, как планомерно убивают сотни тысяч других таких же. Где перемкнуло-то? Куда что подевалось? В чем же тогда было «огромное политическое значение»? Что же эти дела изменили в умах и сердцах человеческих? Почему переключилось потом так легко с трагедии на статистику?
Так что нельзя и понять, почему именно этот суровый приговор девушкам, которые долго и упорно на него нарывались, так глубоко перепахал всю нашу интеллигенцию (в который, впрочем, раз ее всю перепахивает).
А в сети тем временем делают ставки: как скоро борцы за свободу этих дам о них забудут, забудут и о том, что ничего не добились, и спокойно переключатся на кого-нибудь другого. Месяц? Три месяца? История должна чем-то заканчиваться. Даже у сериалов есть перерыв между сезонами.
Об иных-то героях забыли уже напрочь. Вот художница, которая тоже получила когда-то свои полторы минуты дурной славы, с горечью пишет у себя в блоге:
«от моей никому ненужной голодовки в поддержку Пусси Райот у меня опустилась правая почка на 6 см вниз(((
и в общем, у меня проблемы, учитывая, что вес я сейчас быстро набрать не смогу – слизистая кишечника после 25 дней голода не восстановилась...
о голодовке не написал НИКТО ((( <...> публичная акция превратилась в самоистязание, спасибо вам, добрые журналисты
вообще, всем спасибо за внимание ко мне».
Само собой, после этой записи она получила порцию не утешительного внимания, а улюлюканья и насмешек. «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о бессмысленной диете». Запись из блога пришлось убирать, но Ксения Собчак зато прислала машину с продуктами.
Какое эпическое унижение. Как бесчеловечна, в общем, сама эта среда, в которой столько говорят о высоком. Оглянешься назад, а там не судьбы, а кладбище погибших скандалов. Бесконечны, безобразны, в мутной месяца игре.
Чтобы тут существовать, ты должен нестись в безудержном потоке, чувствовать верхним чутьем тему, первым выходить на тот пикет, который получит прессу, первым зашивать рот или вставлять в ноздри колокольчик, все время около, все время кружась; поспевая и домового похоронить, и ведьму замуж выдать, – и нельзя, как акуле, остановиться ни на секунду, потому что только-только замешкался – и хлоп: отряд не заметил потери бойца, у которого почка опустилась на шесть сантиметров. И даже программу «Чтобы помнили» не снимут. Потому что «чтобы помнили» – что? Мимолетную движуху?
Но стряхнуть этот морок, наверное, уже не удастся. Все поры забиты наглухо. Логика событий неумолимо влечет лемминга в сторону прибоя, и чем более лемминг образован, тем более влечет.
Зря два столетия наши классики ловили чертей и вытаскивали их на свет, чтобы мы их могли рассмотреть как следует. Читают, конечно, Федора Михайловича старательно – да все никак не дочитают.
Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна.
Источник: «Трибуна Общественной палаты»
