Стал свидетелем спора с «русскими националистами антисоветчиками», среди которых, правда, почему-то полно армян.
Эту власть все ненавидели. Но подчинялись ее приказам, ехали на ее социальных лифтах
Смысл там был в том, что если бы советская система была системой только в пользу нацменов, то она бы не дожила и до 1941 года. Ее выгодополучателем был крестьянин, которому была предоставлена возможность очень быстрыми темпами урбанизироваться. Но... Все выгоды, которых достигало крестьянство в рамках этой системы, когда «полноценными» горожанами становилось не второе и не третье, а первое же поколение, переехавшее в деревню, достигались... через фактическое самоубийство – самоубийство класса, сословия, конфессии, часто и через личное моральное самоубийство.
Поэтому русское сознание обречено будет всегда на двойственность восприятия советской власти.
С одной стороны, всегда будет выкатываться длинный список претензий к преступлениям и гнусностям, совершенным в процессе этого классового самоубийства русского крестьянства. Тем более что этот ряд гнусностей еще увеличен тем немалым «интересом», который с этого самоубийства поимели различные иные роды.
С другой стороны, всякий минимально честный человек в современной России должен будет признать, что лично он является непосредственным продуктом этой суицидальной модернизации. Что его трансформация в амбициозного городского хипстера, срущегося с другими такими же в ынтернетах, при том, что его прадеды и прабабки (а для тех, кто постарше, – деды и бабки) провели первые десятилетия жизни за разгребанием навоза, – непосредственное следствие этой советской власти.
Примирить это противоречие нелегко. Тут можно впасть в апологетику «естественноисторической необходимости» и «безальтернативности», а потому цену советского эксперимента вообще не обсуждать. Так по большей части делают наши левые охранители – неосоветисты. Это разработанная уже интеллектуальная школа, классик которой – Кара-Мурза.
Можно, наоборот, сосредоточиться на отрицании и неприемлемости цены. Ненавидеть отчаянно все советские проявления, включая даже топовые достижения типа космической программы или победы в войне. Но тут упираешься в вопрос личной идентичности. Отрицать советский период в целом значит для нашего человека отрицать и самого себя. А на это нужна специфическая решимость и способы сохранить психологическую целостность. И вот с этим у антисоветчиков туго. Проблема решается, как правило, сочинением себе ложной генеалогии – потомки прачек и комбайнеров рядятся то в мундиры белых офицеров и хрустят булкой, то причащаются к несоветскому миру через прекраснокудрых гитлеровских офицеров, пришедших освобождать Русланд от юден и комиссарен, то как-то еще.
Самый анекдотичный вариант – это рассказывать о том, что «все мои предки ненавидели эту власть». Это что-то из серии «я закрою глаза, и вам станет темно». Эту власть все ненавидели. Но подчинялись ее приказам, ехали на ее социальных лифтах, стремились извлечь из ее конфигураций максимум для себя. И, чаще всего, продолжали тихо ненавидеть. Искренняя и личная любовь к советской власти и коммунистической партии – явление, существование которого за пределами советской пропагандистской литературы сильно преувеличено (хотя назвать его исчезающе малым тоже нельзя).
Чтобы шиковал один хипстер, пятеро парней за Уралом должны убивать себя «крокодилом
Самый щадящий вариант этого идентификационного мифа – это кулацкий миф, к которому мог бы прибегнуть в выяснении отношений с советской властью, к примеру, я. Мол, наши деды и так неплохо жили, земли много было, зарабатывали хорошо. Не дети, так внуки уехали бы в город и выучились и без вашей соввласти. Однако и тут была тонкость – дело в том, что «кулаки», уничтоженные в 1929 году, – это «кулаки», возникшие в 1918–1919 после Декрета о Земле. Именно тогда, после раздела помещичьих земель, в русскую деревню ненадолго пришла меритократия – хорошо жил тот, кто хорошо работал, а бедняком и комсомольцем был лентяй. Но эта кулацкая утопия была лишь сладкой наживкой, уколом морфия перед последующим суицидом. И от этого укола, кстати, последующий перелом оказался психологически еще болезненней, хотя социально легче. Раздав землю большевикам, удалось вбросить в деревню такое социальное расслоение, такой экономический конфликт, который облегчил последующий удар. В 1917 году еще помнившая о достолыпинских временах община была готова к солидарному отпору. В 1929-м деревня была расколота на слои, каждый из которых не считал своими проблемы другого слоя.
Так или иначе, любой антисоветчик должен осознать, что и он сам, и его друзья-приятели, и его оппоненты, и наблюдающая за ними огромная масса русских – продукты социальных процессов, начавшихся после Октября 1917-го. Есть много оснований считать, что для русских как этноса, для русской культуры эти процессы были весьма негативными. Для культуры так вообще – русская культура за ХХ век практически прекратила свое существование, подвергшись катастрофической генетической мутации, и нуждается в почти археологической реставрации. Но... эти печальные факты никак не могут отменить того, что основная масса русского этноса (если считать по головам) была социальным бенифициаром произведенного советской властью ускоренного становления городского общества. А те положительные ценности, которые были и есть у советских людей – и цивилизационные, и символические – это ценности горожан.
Фактически главной претензией нынешних постсоветских антисоветчиков к советской власти является претензия за ограниченность ресурсов соввласти в проведении урбанизации, в том, что коммунистическая система, в целом довольно архаичная, оказалась неспособна осуществить полноценную «городскую революцию». Советская система была заточена под массовость. А для завершения городской революции необходима была дифференциальность. «Совок» покупал массовость ценой дифференциальности. Современная система решила продвинуть «дифференциальность» (и национал-антисоветчики являются органическим ее элементом), но немедленно выяснилось, что таковая покупается только ценой массовой деградации.
Чтобы шиковал один хипстер, пятеро парней за Уралом должны убивать себя «крокодилом». При этом хипстеры, конечно, будут сочувствовать Ройзману, который пытается этих парней спасти, но упаси Бог им предложить _заплатить_ своим положением за то, чтобы эти пять парней пошли... ну хотя бы в относительно морально здоровую советскую армию, а потом токарями на завод.
Социальная реакция 90-х – 2000-х создала новый урбанистический привилегированный слой – хорошо, очень хорошо и исключительно хорошо живущий за счет системной деградации «среднего уровня» и постепенного запирания социальных лифтов. Для этого социального слоя весьма характерно не просто «самооправдание» своего существования за счет антисоветизма, но еще и попытка выстраивания ложных генеалогий, стремление возвести себя к дореволюционному высшему слою и тем самым, так сказать, закрепить свое право. Как на это будут реагировать массы тех, за чей счет собираются закреплять свои права, к бабке не ходи – можно предсказать.
Особенно парадоксально, когда в эту игру играют люди, которые претендуют на то, чтобы быть национал-демократами. То есть намереваются апеллировать к _большинству_ русских граждан России, то есть к тем самым «постпосткрестьянам», за счет которых гуляет нынешняя элитарная сволота. Как они собираются выигрывать выборы, проводить своих депутатов, избирать своего президента, при этом одновременно объясняя большинству: «вы быдлосовки, мразь и срань» – мне совершенно непонятно.
При этом, разумеется, демократическим националистам, в отличие от «кургиняновцев» и прочих, совершенно не обязательно быть фанатичными просоветчиками и, тем более, неосоветчиками. Демократический национализм может и должен подхватить и конструктивно развить ту волну объективных неудовольствий русских советской властью, оседлав которую «демократы» ельцинской волны и смогли разрушить советскую систему, начав свою социальную реакцию, которая, однако, откатила русских гораздо дальше от решения наших проблем, чем мы были в 1989 году.
Это неудовольствие _массы_ русских именно тем, что становление городского общества в СССР оказалось незавершенным, что, сделав смелую заявку, советская власть оказалась неспособной ее выполнить и задала крайне низкую планку развития, потребления, дифференциации, сочетая это с постепенно все более деградировавшим политическим и идеологическим режимом. Обещали довезти из Тамбова в Москву, но выкинули где-то под Рязанью.
Вторая претензия массы русских была в том, что советская власть наряду с русскими крестьянами зачем-то взялась урбанизировать сотню миллионов народов совершенно другой культуры, цивилизации, менталитета, да еще и к тому же давших быстрый прирост численности, начиная с 1970 года. Оказалось, что те ресурсы, которые нужны были русским для урбанизации и обустройства _своего_ пространства, уходят на поднятие других пространств, представителей других культур. Причем, по мере того как уровень жизни в этих смежных регионах растет, население их становится все более антирусским и стремится от русских избавиться.
Абсолютно логичная национально-_демократическая_ постановка вопроса состоит в том, чтобы скупо поблагодарить советскую власть за то, что довезла эти сотни миллионов русских крестьян до пригородов, и теперь заняться _завершением_ того, что невозможно было в рамках советской системы: 1. завершением урбанизации с последующей вторичной дезурбанизацией, когда городские люди, опираясь на городскую инфраструктуру, осваивают село; 2. упорядочиванием состава бенефициаров этой урбанизации, решением национального вопроса в России так, чтобы мы смогли позволить себе существование в рамках городской цивилизации русского и культурно и ментально близких с ним народов и по их стандартам.
Если в решении первой задачи национальная демократия прямо _вытекает_ из социальных последствий советского эксперимента (советский эксперимент создал горожанина, которому теперь нужно дать статус и права гражданина), то в решении второй задачи национальная демократия должна быть, конечно же, безусловно антисоветской. Причем по всем азимутам – от отказа от автономий и фиктивного равноправия (вырождающегося в антирусские привилегии) до отказа от признания советских этнических фикций вроде «трех восточнославянских народов» вместо единого русского народа. Особенно беспощадной национальная демократия должна быть в сфере восстановления, по сути, археологической реставрации _русской_ культуры.
Вместо этой ясной политики _козлить_ посткрестьянское русское большинство, совать ему под нос ватник, унижать его достижения, противопоставлять ему иноземных оккупантов – все это может себе позволить только маленькая марионеточная группа «русских националистов» на прикорме у совершенно нерусской современной элиты. Так сказать, для полноты охвата цирка. Ни о какой _русской национальной демократии_ при таких кривляниях речи идти попросту не может.
Источник: Блог Егора Холмогорова
