Неделя без Интернета и телевизора – жестокая пытка для такого медиаманьяка, как я.
#{image=539129}Первая новость – смерть Эми Вайнхаус. Вчера в машине – ее You Know I No Good, а сегодня по ВВС – «ей было всего 27». Почему было? Потому что ее больше нет...
Пишу в «Твиттер» что-то про боль, молодость и трагедию... И чей-то реплай: «Значит, смерть 80 детей в Норвегии вас волнует меньше, чем сторчавшаяся певица».
Полистал новостные ленты. Фотографии тел. Маньяк с пистолетом. Детский лагерь. Массовый расстрел.
Я выпил чашку чая. Подумал. Мне очень жаль детей. Я считаю бойню в Норвегии еще одним чудовищным доказательством того, что наша цивилизация пришла в финальную точку своего падения. Мне искренне жаль подростков, которые еще и жить-то толком не начали. Я выпил еще одну чашку чая. Трибьюты Эми...
Это звучит кощунственно, но, в самом деле, смерть Эми Вайнхаус взволновала меня больше, чем массовое убийство детей.
Смерть значима только тогда, когда она про людей дорогих и близких. Смерть – это когда про тебя.
То, как она пела, и то, про что она пела, делало Эми безумно близким мне человеком. Казалось, я знал ее лично. Если канцелярски – она влияла на меня.
Я не знал лично никого из этих детей. Ни один из них не повлиял и, к сожалению, уже не повлияет на меня своими текстами, картинами или книгами.
Вышло так, что в моем мире смерть Эми Вайнхаус значила гораздо больше смерти 80 норвежских детей.
И я хотел было написать моему безымянному моралисту, что смерть Вайнхаус изменила мою картину мира. Вышибла одну плитку из мозаики. Что брешь затянется, но картина никогда больше не будет прежней.
Написать про то, что и детей безумно жаль, но их смерть не изменит для меня ничего. Политики будут произносить речи, силовики – раздувать щеки, медийщики – истерить синхроны. Хомячки будут твитить очередной хэштэг prayfor Norway / Zimbabve / Thai.
Они скорбят вместе, с той же искренностью, что борются с мигалками или обсуждают коррупцию. Их скорбь ничего им не стоит
Я хотел ответить, но... потом зашел в его «Твиттер», а он уже увлечено переписывался с кем-то по поводу своих мирских дел и еще комментил какого-то селеба, и вот фоточки из «Инстаграма», и вот еще...
А в ленте – круговорот из рассуждений псевдоспециалистов про миграционную политику и про психотипы, и про ношение оружия. А с другой стороны – безвестные мудаки, не сделавшие в жизни ни черта, с постами в стиле «Мне 27. После ее смерти начинаю настораживаться». Хотя очевидно, что единственными настораживающими факторами в его жизни являются злой начальник или девочка, которая не дает...
Они соболезнуют, стараясь не отрываться от тренда. Они скорбят вместе, с той же искренностью, что борются с мигалками или обсуждают коррупцию. Их скорбь ничего им не стоит. Ни одной калории, просто пара ударов по клавишам. Потому что всем им реально пох...й.
Я плакал, когда умер Меркьюри, я плакал, когда стрельнулся Кобейн. Эти люди создали мой мир, и я понимал, по кому я плачу. Я понимал, почему вместе со мной плачут миллионы людей в разных странах. В 1991-м и в 1994-м произошло много разных по величине и трагизму событий. Я не плакал ни по одному из них. Для меня эти два года – всего две фамилии. Это части меня.
Публикуя этот текст, я отчетливо понимаю, каким ублюдком я становлюсь в глазах честной и высокоморальной публики. Я также понимаю, что я ублюдок искренний, проваливающийся в ад под негодующие крики высокоморальных лицемеров.
При этом они нормальные люди. С нормальными, человеческими, мать их, эмоциями. И я, чудовище, променявшее скорбь по детям на Эми Вайнхаус.
#{image=539059}Когда я пишу «в моем мире», я, несомненно, нарываюсь на: «тварь», «эгоистичная скотина» и сакраментальное «а если бы с тобой и твоими близкими, сука!».
Начну с последнего, им же и закончу. Прежде чем говорить о кощунстве, спросите себя: сколько смертей незнакомых вам людей вы обменяли бы на жизнь близкого человека? Сколько норвежских детей вы променяли бы на жизнь своего ребенка? Вы брали бы только смерти мальчиков? Или только девочек? Симпатичных или не очень? Смотрели бы перед этим обменом на их фотографии?
Я ненавижу массовые единые порывы. Особенно когда речь идет о скорби. Убийство может быть массовым, радость тоже. Скорбь – никогда. Настоящая скорбь – это всегда что-то личное. Это прикуривать сигарету одну от другой, это перебирать фотографии, это вспоминать и думать о том, что человека больше нет. Это не постить журавликов в уютном «Фейсбуке» в перерыве между обедом и беседой по «Скайпу» с другом из Таганрога.
Ни йоты скорби не содержится в хэштэге #norway, помещенном между «@yulia1973: я после вчерашнего не отошел» и «@napozitive: не присылай мне больше таких фото я работать не мог))))».
Я ненавижу скорбящих вместе. А вы?
Источник: Блог Сергея Минаева
