Щепка в водовороте

Классика кризиса: Щепка в водовороте

Tекст: Ян Шенкман

1936 год, конец Великой депрессии. В Соединенных Штатах к власти приходят фашисты. Их поддерживает абсолютное большинство населения. Обнищавшие фермеры, безработные, интеллигенция, мелкие предприниматели, банкиры. Несогласные с новым режимом эмигрируют, оставшиеся отправляются в лагеря. Разумеется, фашисты не называют себя фашистами. Они отстаивают идеалы свободы, порядка и демократии. Так начинается роман нобелевского лауреата Синклера Льюиса «У нас это невозможно».

Ничего этого, разумеется, не было. Перед нами художественное произведение, политическая сатира. Правда, настолько достоверная, что местами в нее веришь, как в исторический документ. Тем более что масса фактов совпадает с современным положением дел. Опять-таки — на дворе кризис. И чем он закончится, не знает пока никто.

Как-то никак не получается повысить пенсии, не ограничив кого-нибудь в правах и не нарастив военную мощь

Особенно впечатляют предвыборные тезисы синклеровского диктатора Бэза Уиндрипа. Что-то в них слышится родное и хорошо знакомое: усиление верховной власти, повышение пенсий, борьба с радикализмом, национализация финансовых капиталов и нефтяных промыслов, ограничение прав негров и евреев, наращивание военной мощи…

Как-то никак не получается повысить пенсии, не ограничив кого-нибудь в правах и не нарастив военную мощь.

Кто такой Уиндрип и почему он пользуется всеобщей поддержкой? Это «единственный человек, дерзнувший бросить вызов финансовым акулам, человек, большое и простое сердце которого, как сердце Авраама Линкольна, печется о горе каждого обыкновенного человека».

В другом месте он характеризуется так: «Гениальный вариант обыкновенного человека». Что тоже звучит вполне современно.

Впрочем, не в человеке дело. Это только так говорится – культ личности. Личность делает ровно то, что предписывают ей обстоятельства, иначе не получится никакого культа. «Уиндрип — всего лишь щепка, увлекаемая водоворотом, – рассуждает главный герой романа журналист Дормэс. — Не он затеял все это. При том, вполне справедливом недовольстве, которое накопилось против хитроумных политиков и плутократов, не будь Уиндрипа, явился бы кто-нибудь другой…»

В послесловии к советскому изданию Синклера Льюиса почти прямым текстом сказано, что США – фашистское государство. Другое дело мы, страна, победившая Гитлера. Но ведь и американцы у Синклера тоже думали, что у них это невозможно. В стране, чья конституция основана на библейских заповедях…

Как будто все это имеет значение.

Демократические разборки
Слово «фашизм» давно потеряло свой изначальный смысл. Теперь так принято называть любого, кто тебе неприятен. Это что-то вроде обзывательства — сволочь, дурак, фашист. Как в фильме Кустурицы «Андеграунд», где и спустя сорок лет после войны через слово ругаются друг на друга «фашистами». «Фашисты, сволочи!» Неплохая замена мату.

Терминологическая путаница зашла так далеко, что если человека с улицы спросить: «А кого мы, собственно, победили в 1945 году?» — то он почти наверняка скажет: «Немцев».

Эдуард Лимонов, которого неоднократно обвиняли в том, что он фашист и руководит «бандой фашиствующих молодчиков», трактует это понятие предельно широко — как романтизм. Любой романтизм, недовольство, протест, стремление к силе и стройности, по его мнению, несет в себе зародыш фашизма. С этой точки зрения фашистами были Байрон, Киплинг и Николай Гумилев. Как-то трудно себе представить.

Словари толкуют это понятие гораздо более точно: популизм, национализм, господство ультраправой идеологии, политическая диктатура, характеризующаяся насилием над массами…

Принято считать, что это нечто прямо противоположное демократии. Хотя Гитлер пришел к власти в Германии абсолютно демократическим путем. Так что Вторая мировая вовсе не была войной свободных стран против тоталитарных, как об этом принято говорить в Америке. Тут скорее внутридемократические разборки. Об этом подробно и аргументированно пишет Максим Кантор в книге «Медленные челюсти демократии». Он, кстати, и сталинский режим считает условно демократическим. Как-никак атрибуты демократии Иосиф Виссарионович сохранил.

Черно-белые и цветные
Запугивание фашизмом давно уже стало удобным политическим ходом. Думаю, что, если бы Гитлер рвался к власти в послегитлеровскую эпоху, своим главным лозунгом он сделал бы такой: «Дадим отпор надвигающемуся фашизму!»

Впрочем, тогда, в 30-х, у него был гораздо более сильный пиар-ход — мировой экономический кризис. Гиперинфляция, безработица, нищета.

Кризис — время всеобщей слабости и недовольства существующим положением дел. Дальше так жить нельзя, а как можно и нужно, никто не знает. Любой, кто в этой ситуации уверенным голосом скажет, «как надо» (см. одноименную песню Галича), сможет манипулировать демократическим большинством. «Вот что, ребята, — никаких оглядок на мораль! Мы сила, а сильный всегда прав», — говорит генерал у Синклера. Это именно то, что люди хотят услышать.

Всем надоело ощущение собственной неправоты. Богатым, бедным. Начальникам, подчиненным. Тем, кто ворует, и тем, у кого воруют. В точности как в России. Оттого у нас и вызывают столько бурных эмоций спортивные победы. Но не только спортивные. Музыкальные, политические, экономические. Даже дутые. Логика простая. Да, я урод. Зарабатываю мало. Делать ничего не умею. Но зато украинцам (грузинам, американцам, неграм, женщинам, зеленым человечкам) мы покажем кузькину мать. Они у нас попляшут.

Это и называется «встать с колен».

Так что дело тут вовсе не в скинхедах и неонацистах. И не в несогласных, которых тоже по непонятной причине некоторые называют фашистами. Русский язык богат, мало ли в нем ругательств. И не в «кровавом режиме», который, мягко говоря, неидеален, но к фашизму никакого отношения не имеет. Это было бы слишком просто. Трагедия в том, что человек, решивший бороться с фашизмом, вынужден сегодня противостоять большинству населения своей Родины.

Именно так. Самым обычным людям с георгиевскими ленточками и воздушными шариками. По отдельности все они наверняка милые, добрые и хорошие. Но как представители большинства эти люди хотят ровно того же, что Бэз Уиндрип у Синклера. Простых решений, сознания собственной правоты и превосходства, благосостояния и минимума ответственности.

В своем предельном выражении это и есть фашизм. Он в головах, а не в свастиках и военной хронике. Черно-белый Штирлиц мало отличается от цветного.

По возможности ничего
Сильный всегда прав, даже если не прав. «Наши» лучше, чем «ихние». Эти простые истины становятся особенно актуальны, когда приходят в голову обиженным людям, оставшимся без работы. Тогда они из обывательской болтовни превращаются в руководство к действию.

Что в этой ситуации делать человеку, который читал Диккенса и Камю, Шопенгауэра и Кафку? Продолжать читать Диккенса и Камю, Шопенгауэра и Кафку. И если есть такая возможность, дать почитать соседям. Лучшее оружие против воинствующей простоты – культура. Сомневаться лучше, чем действовать. Ошибаться лучше, чем побеждать. А решение… Его нет.

«Никогда не будет общественного устройства, сколько-нибудь близкого к совершенству, — говорит Дормэс у Синклера. — Никогда не переведутся люди, которые – как бы хорошо им ни жилось – вечно жалуются и завидуют соседям, умеющим одеваться так, что и дешевые костюмы кажутся дорогими, соседям, способным влюбляться, танцевать и хорошо переваривать пищу…

В самом лучшем, построенном по правилам науки государстве вряд ли будет так, что залежей железа окажется как раз столько, сколько было запланировано за два года до этого государственной технократической минералогической комиссией, какими бы благородными, братскими и утопическими принципами ни руководствовались члены этой комиссии… Не надо бояться мысли, что и через тысячу лет люди будут, вероятно, так же умирать от рака, землетрясения и по дурацкой случайности, поскользнувшись в ванной.

Ураганы, наводнения, засухи, молнии и москиты сохранятся так же, как искони живущее в человеке стремление к убийству, которое может заявить о себе даже в лучшем из граждан, когда его возлюбленная идет танцевать с другим мужчиной. И — самое фатальное и ужасное — более ловкие, более умные и хитрые люди — безразлично, как их именовать — Товарищами, Братьями, Комиссарами, Королями, Патриотами или Друзьями бедняков или еще как-нибудь, — по-прежнему будут оказывать большее влияние на ход событий, чем их менее сообразительные, хотя и более достойные собратья».

Так что же делать?

«Существует странное заблуждение, — сказал мне в интервью писатель Вячеслав Пьецух, — что непременно надо что-то делать. Может быть, выход как раз в том, чтобы по возможности не делать ничего. При нынешнем состоянии человечного в человеке человек если делает, то больше гадостей, чем полезных дел. Необходимость всего этого кручения иллюзорна. Всякое неделание — прежде всего неделание зла. Мы еще слишком слабы умом, чтобы отличать доброе от злого. Пытаемся строить царствие Божие на Земле, а получаем краснознаменную империю и лагерь за колючей проволокой размером с одну шестую часть суши. Боремся за свободу слова — получаем жулика и дурака в качестве гегемона. И так во всем. В России такая странная почва, что другой раз посеешь огурчик, а вырастет разводной ключ».

А как же царство Божие на Земле? У нас это невозможно.

Рубрика «Классика кризиса» в газете ВЗГЛЯД (по четвергам):

30 апреля, «Терпеть или атаковать?» (Ганс Селье, «Стресс без дистресса»)

23 апреля, «Вкус мяса» (Джек Лондон, «Смок Беллью»)

16 апреля, «Это их затронет, а нам капец» (анекдоты)

9 апреля, «Нельзя ли попроще?» ( Кнут Гамсун, «Голод»)

2 апреля, «Рим без границ и стен» (Жак ле Гофф, «Цивилизация средневекового Запада»)

26 марта, «Нас называли детьми Депрессии» (Чарльз Буковски, «Хлеб с ветчиной»)

19 марта, «Один упадет, другой поднимет» (Джон Стейнбек, «Гроздья гнева»)

12 марта, «Утопим весело умы» (Александр Пушкин, «Пир во время чумы»)

5 марта, «Вчера было много, а сегодня мало» (Антон Чехов, «Вишневый сад»)

26 февраля, «Двенадцать устриц вместо тринадцати» (Сомерсет Моэм, «Луна и грош»)