Геи, грехи и гитлеровцы

«Харви Милк» и «Чтец» претендуют на главный «Оскар» года наряду с «Загадочной историей Бенджамина Баттона», «Миллионером из трущоб» и фильмом «Фрост против Никсона». Картины «Сомнение» в топ-5 нет, но она представлена в номинации «лучший адаптированный сценарий» и – редкий случай – четырех актерских. В российский прокат все три ленты выйдут уже после того, как Киноакадемия раздаст своих болванчиков.

«Харви Милк»: горбатую гору могила исправит

Сложно похвалить фильм, что снят геем про геев и для геев, не заработав косой взгляд «а ты, случаем, не из этих?

Гениальный режиссер-гей Райнер Вернер Фасбиндер всегда был прежде всего режиссером, и теперь критики почти единогласно величают его «последним пассажиром ушедшего поезда большого авторского кино». Талантливый режиссер-гей Франсуа Озон всегда был прежде всего геем и, начав с романтизации дружеского перепихона на залитой солнцем веранде, дошел до припадочной феминофобии и мысли, что женщина нужна мужчине, как щуке велосипед.

Режиссер-гей Гас Ван Сент всегда был прежде всего эмо и снимал фильмы об одиночестве, изоляции да горьких слезках. «Голубой» эстетикой не злоупотреблял, но в мальчиках, понятное дело, разбирался, ввиду чего актеров на главные мужские роли выбирал безошибочно: именно он превратил в суперзвезд-главначпупсов Бена Аффлека, Мэтта Дэймона, Киану Ривза и Ривера Феникса (последнего эта дорожка, как известно, завела в могилу).

Фильм «Харви Милк», судя по всему, был попыткой режиссера воздать должное борцам за понятные ему гей-права, но не в ущерб собственному стилю. В этой ЖЗЛке о первом в истории США политике-гомосексуалисте, выигравшем хоть какие-нибудь выборы, много говорится о правах человеков и о том, что все люди братья. А между делом – все те же слезки. Все то же отчуждение. Все тот же Гас Ван Сент.

«Гей-манифестом» в политическом смысле картина не является. У местных геев – жеманных, карикатурных, опереточных – блесток на заднице зримо больше, чем гражданского пафоса. Принципиально важно и то, что Милка перед титрами убивают не потому, что он гей, и не потому, что гей-вождь, а как-то «просто так». Больше скажем, сыгравший это голубое чудо Шон Пенн сделал Милка слегка малохольным и сильно непоследовательным, так что, несмотря на море поминальных свечей и реки лозунгов «Good As You», ощущение «сам виноват» в конце все-таки возникает.

Другой вопрос, что взвешивать все это, соотносить пропорции благоглупостей, исторических достоверностей и моралей из правозащитного сундука в России вряд ли кто будет. Выбраться за рамки кино, снятого геем про геев и для геев, у Гаса Ван Сента все-таки не получилось, а либеральный гон и художественные приемы переплелись настолько, что развести их по углам нет никакой возможности. В итоге любая дискуссия о данном конкретном фильме неизбежно перетечет в спор о том, прав ли Лужков, что гей-парады запрещает. А в рамках этого спора кто-нибудь непременно заметит, что гомосексуализм передается воздушно-капельным путем.

Вот и получается, что похвалить «Милка» и не заработать при этом косой взгляд «а ты, случаем, не из этих?» весьма проблематично. Так что широкой дискуссии не ждите, мы товарища Плотского-Поцелуева не видели, мы таких никогда не встречаем.

Как бы там ни было, обвинять в избыточной политкорректности киноакадемиков, номинировавших ленту на восемь «Оскаров» сразу, не стоит: «Харви Милк» – скучный, узконаправленный, ангажированный, но добротный, качественно сделанный байопик, которым образцовый самец Шон Пенн еще раз доказал, что он хороший актер и отличный провокатор. Вопрос – стоит ли давать «Оскар» гетеросексуальному мужчине, который убедительно целуется взасос с другими мужчинами, – зримо повис в воздухе.

«Сомнение»: дьявол носит сутану

На эту тему
• Бог справедлив
• Бред, Питт и «Оскары»
• Мороз и солнце
• «Оскар» докатился до зубных щеток
• «Бэтмен» в пролете

До «Сомнения» режиссер Джон Патрик Шэнли снял только один фильм – мелодраматическую комедь «Джо против вулкана» с Томом Хенксом в главной роли. Причем – восемнадцать лет назад, а потому гораздо более известен театралам, чем кинозрителям. В частности, как обладатель Пулитцеровской премии за все то же «Сомнение».

Вообще, когда драматург бросает в сердцах «я пишу сценарии, а вы их портите» и лично садится в режиссерское кресло, результат обычно выходит как раз сомнительный. Но не в этом случае. Широким театральным жестом Шенли отдал свой текст на откуп актерам, коих в фильме, если не брать эпизоды, ровным счетом четверо, и у каждого теперь по номинации на «Оскар». Причем не то важно, что Мэрил Стрип играет отлично, – Мэрил Стрип всегда играет отлично, на баланс фильмам это не зачисляется. Важен ее дуэт с Филипом Сэймуром Хофманом, от которого искры летят, дуэт не Онегина и Татьяны, но Дантеса и Пушкина. Это еще один традиционный для подмостков ход – борьба противоположностей при их же единстве.

Директор католической школы сестра Алоизия – пренеприятнейший клерикал, сухой как вобла дракон в чепце, жизнь положивший на борьбу с заколками, шариковыми ручками и песнями о снеговиках. Ее визави – отец Флинн – обаятельный толстячок, грешник по мелочи, заступник обиженных и песен о тех же снеговиках. Кто из этих двоих вызывает больше симпатий – объяснять не надо.

Не менее важно, что в этом фильме хлопает ставень. Перегорают лампочки. Мерно щелкают четки. Осенний ветер сбивает сухие ветви-лапы под ноги испуганных монашек. То поступь Апокалипсиса, которую обычно не слышишь в фильмах (мало ли, что где падает и перегорает), но остро чувствуешь где-нибудь в амфитеатре, где места по рублю.

Словом, «Сомнение» вобрало в себя лучшее из того, чем театр отличается от кинематографа, а запашок видавших виды кулис стабильно отбивает желание критиковать фильм за вымученность сюжетной завязки, ибо для театрального искусства вымученность простительна. Меж тем зрителю предлагается принять на веру изъеденную сатириками (в частности, создателями «Южного парка») мыслишку о том, что католические священники регулярно совращают маленьких мальчиков. Улики косвенные, а церковная вертикаль власти и Библия категоричны. «Когда ты противостоишь злу, ты отступаешь от Бога, но ты на его службе», – философски замечает сестра Алоизия и начинает планомерно сживать священника со свету.

Парадоксально, но в картине, где место действия – католическая школа, в принципе нет веры. И даже уверенности нет – сплошные сомнения. Кадр за кадром труппа с Шенли во главе подкидывает намеки, кусочки мозаики – заложенный цветком молитвослов, отдернутую руку ребенка, маникюр пастора и лжесвидетельство монахини. По ходу пьесы зритель склоняется то в одну, то в другую сторону, кляня вездесущее зло и улыбчивого педофила или греша на сплетни и личную неприязнь, корни которой в песне о снеговике, шариковой ручке и лишнем куске сахара в чашке чая.

Единственное, что неоспоримо, – скорая гибель мира, где намедни убили Кеннеди, где дети-гомосексуалисты мечтают о карьере священников, где добрые монахини терпеливо ждут, когда итальянские или ирландские чада поколотят их первого чернокожего ученика. Ждать Апокалипсиса предстоит до самых титров, до очереди в гардероб, где меняют номерки на пальто и убирают в чехлы бинокли.

Мысли о буфете за час сорок пять экранного времени не посещают ни разу.

«Чтец»: фиаско воли

Компания из трех британцев ехидно напомнила соседушке-Германии о том, как та платила по векселям рейха

Вопрос о том, как Холокост стал в принципе возможен, занимал кинематографистов всю вторую половину XX века. Но лишь в его конце камера переместилась из кабинетов нацистских бонз и концлагерных бараков в комнаты охранки, представителей которой ранее считали зверьми по определению.

Разумеется, первыми на это пошли соседи, друзья и дети бывших нацистов – лукавые европейцы, корректно намекнув, что считать монстрами всех, кто приложил руку к людоедской системе, некорректно. Что есть «обстоятельства непреодолимой силы» и что даже в охранке иногда люди работали. «А что бы вы сделали на моем месте?» – в сердцах бросает судье бывшая надсмотрщица Ханна Шмиц. И судья опускает очи долу.

В этом смысле «Чтец» – очень европейское по духу кино, благо снято британцем Стивеном Долдри по бестселлеру немца Бернхарда Шлинка, который известен в Америке тем, что его Опра Уинфри читать посоветовала. Америку помянуть необходимо, ибо снята картина на голливудские деньги, что ей аукнулось набором штампов. От Германии в фильме лишь то, что средний американец знает о Германии: фрикативное «г», беглые нацисты, эмоциональный секс и причесанные на пробор мальчуганы в свитерах, шортах и сандаликах.

Соединение этих четырех составляющих и дает сюжет: сменившая эсэсовский мундир на форму кондуктора Ханна Шмиц соблазняет пятнадцатилетнего юношу Михаэля Берга. В благодарность он читает своей «маме Стифлера» чеховскую «Даму с собачкой» и «Одиссею» Гомера вслух. С той же целью Шмиц в свое время подкармливала в концлагере евреев: тридцати-с-лишним-летняя дама неграмотна.

Фрикативное «г» тут к тому, что общаются все без исключения персонажи на английском, но с немецким акцентом. При дубляже на русский сей ход, скорее всего, будет убит, что хорошо: понять смысл данной режиссерской находки тем сложнее, чем чаще вы будете представлять себе картавящего на французский манер Боярского в «Трех мушкетерах».

Вообще, в фильме немало несуразностей и сюжетных дыр, при этом итоговая картинка парадоксальным образом вышла гармоничной, цельной, жестокой, образной и бьющей этими самыми образами наповал, даром что висит она на одном гвозде – игре Кейт Уинслет. Если главный женский «Оскар» «титаническую» актрису все-таки минует, можете считать, что это провокация.

Уинслет царит в кадре столь безраздельно, что у фильма не было ни единого шанса стать очередной «историей любви»: для такой истории нужны как минимум двое, а для Ральфа Файнса (повзрослевший Берг) места просто не осталось. Его мотивы туманны, невнятны и угловаты, как у подростка. Его герой – герой положительный, но – одновременно – живое доказательство тому, что все мужики – сволочи.

Учитывая, что актер Файнс в принципе не умеет играть плохо, вывод напрашивается единственный: компания из трех ехидных британцев решила напомнить соседушке-Германии о том, как та платила по векселям рейха. Гордой арийке, что стояла по другую сторону колючей проволоки, проще взять на себя массовые убийства, чем признаться в неграмотности. А ее молокососу-ухажеру, живущему под общенациональным гнетом вечной вины, милее годами бубнить в диктофон про даму и про собачку, нежели протянуть бывшей нацистке руку помощи прилюдно.

Ей эти комплексы отольются в тюрьму, ему – в неудачный брак, в кризис среднего возраста и формализм в отношениях с дочерью, разрушить который он может лишь через рассказ об эсэсовке, с коей по молодости крутил любовь. Всем остальным его жизнь малоценна.

И не верьте в совпадения. Родись Дмитрий Дмитриевич Гуров в Германии начала 40-х, его бы звали Михаэль Берг.