Измеряя тонкий мир

Даниэль Кельман – «Измеряя мир»

«Измеряя мир» Даниэля Кельмана

Главная немецкая книга года оказалась историческим романом, посвященным двум великим, но своеобразным людям – Гауссу и Гумбольдту, математику и географу.

35-летнего Даниэля Кельмана, обретшего благодаря этому произведению мировое имя, попавшего в высшие строчки заокеанских рейтингов и издающегося почти на сорока языках, можно было бы заподозрить в умении как-то особенно ловко продавать национальные бренды, но ничего похожего на такого рода предприимчивость в романе и близко нет.

В повествовании о чудаках, измеривших мир и тем самым его изменивших, вообще не обнаруживается многого, чего мог бы ожидать завзятый читатель исторических романов, и наоборот, неожиданностей хоть отбавляй. Суть национального характера раскрывается через курьезы, описанные в несколько странном стиле, к которому еще нужно привыкнуть. Прямая речь чаще всего заменяется косвенной, в глазах рябит от повторения глагола «сказал». В любом литературном кружке вынесут вердикт, что так писать нельзя. Но в философско-иронической биографии, которая одновременно представляет собой еще и эксцентрическую комедию, − свои правила, и их Кельман соблюдает неукоснительно.

Всеволод Емелин – «Челобитные»

«Челобитные» Всеволода Емелина

Емелин – поэт, обладающий органическими чертами юродивого, наследник Венедикта Ерофеева, умеющий выражать отчаяние на шутовском языке. В эпоху, когда под словом «поэзия» подразумевается что-то очень специфическое и не интересное большинству людей, он примеряет классическую тогу стихотворца-трибуна, но тут же выворачивает ее наизнанку. Этот жест вовсе не свидетельствует о цинизме или тотальной несерьезности – скорее, это еще один вариант разрывания рубахи на груди.

Сборник «Челобитные», названный лучшей поэтической книгой года по итогам большого интернет-голосования, – энциклопедия русских общественных мифов. Здесь появляются Брежнев, ветеран-защитник Белого дома 1991 года, скинхеды, моджахеды, ОМОН и ДПНИ. Но Емелин – не Иртеньев, политика у него растворена в лирике, в чем и заключается главный его секрет. Он поет, плачет и смеется так, как никто сейчас не умеет. Однако у этого якобы простого человека есть еще и другая работа – хорошо владея политкорректным дискурсом, он делает с ним примерно то же, что подпольные поэты 1970−1980-х делали с языком советского официоза.

Паоло Джордано – «Одиночество простых чисел»

«Одиночество простых чисел» Паоло Джордано

27-летний итальянец, специалист по физике элементарных частиц, взбудоражил всю Европу дебютным романом, совершенно не похожим на среднестатистический бестселлер и как будто бы не содержащим в себе ничего сенсационного. Еще одно доказательство того, что необходимость следования каким-либо стандартам для достижения успеха – не более чем иллюзия.

Гениальный математик Маттиа, с детства сосредоточенный на созерцании пропорций и геометрических форм, столь же одинок, как его ровесница Аличе. Оба мучимы неизбывной червоточиной, каждый своей − у обоих в детстве был по-настоящему черный день. Маттиа малодушно оставил в парке слабоумную сестру, чтобы не вести ее на день рождения к однокашнику, и та навсегда исчезла. Аличе, по настоянию отца занимаясь ненавистными лыжами, сломала берцовую и осталась хромой.

Описывая странное взаимодействие двух одиночеств, Джордано показывает бурление эмоций, но избегает ожидаемых в таких случаях завлекательных ходов, исследует раненые души, но обходится без их циничного анатомирования. Дебютанта любят, награждают, цитируют, поднимают на щит. Есть за что: ведь он доказал, что сентиментальная массовая литература с человеческим лицом по-прежнему возможна.

Леонид Юзефович – «Журавли и карлики»

«Журавли и карлики» Леонида Юзефовича

Большое историко-географическое полотно, поделенное как минимум на четыре сегмента: Забайкалье времен Гражданской войны, Монголия и Османская империя, но, прежде всего, Москва первой половины 1990-х. Мрачная панорама русской жизни эпохи раннего постперестроечного капитализма – читаешь и вспоминаешь: да, так все оно и было. Два интеллигента, в меру своей изворотливости пытающиеся выжить в прекрасном новом мире и понуро встраивающиеся в ряд своих собратьев по несчастью, изображенных чуть ранее некоторыми коллегами Юзефовича.

Эта проза – образцовая хотя бы в силу своего звучания, в силу внутренней соразмеренности и отсутствия как халтуры, так и признаков грубого ремесленничества. «Журавлям и карликам» уверенно прочили какую-нибудь из главных премий 2009-го и не ошиблись – Юзефович, создатель сыщика Путилина и лауреат самого первого «Национального бестселлера», получил в уходящем году «Большую книгу». И скептических вопросов по поводу итогов голосования ни у кого не возникло.

Ясунари Кавабата – «Мастер игры в го»

«Мастер игры в го» Ясунари Кавабаты

\Бывают собеседники, органически неспособные на исповеди и горячие монологи. Они предпочитают невыразительную функциональную речь, к ним бесполезно «пробиваться», остается лишь терпеливо ловить их однообразные слова – тогда, может быть, хоть что-то станет понятно. Один из тысячи таких людей обладает неизъяснимой притягательностью. Человек-ловушка, чем берет – не объяснишь.

На такого человека похож роман Кавабаты, на первый взгляд совершенно нечитаемый: он требует напряженного внимания, но за него как будто и не вознаграждает, да к тому же повествует о чем-то малопонятном. Демонстрирует абсолютный ноль интерактивности, если не отрицательные ее величины.

Два мастера игры в го, старый и молодой, оба – национальные знаменитости, ведут поединок длиной в несколько месяцев; старый мастер серьезно болен, он проигрывает. На дворе 1938 год. Событие, как и дата, реальное, в основе текста – журналистские наблюдения Кавабаты, писавшего про этот матч в газете. Вот, собственно, и все.

И, тем не менее, в тексте спрятан настоящий капкан. Как он устроен, вполне возможно, не знал даже сам автор – нобелевский лауреат 1968 года и один из главных японских писателей XX века.

Андрей Аствацатуров – «Люди в голом»

«Люди в голом» Андрея Аствацатурова

Андрей Аствацатуров – 40-летний петербургский литературовед, отпрыск старой академической династии, внук столпа отечественной филологии Виктора Жирмунского. Очкарик, по определению не способный быть героем, погруженный в ненужные прагматичному миру штудии. Создавая персонажа, как две капли воды похожего на самого себя, но себе на самом деле не тождественного, Аствацатуров отчасти идет по стопам других очкариков − Генри Миллера и Вуди Аллена. Коллекционирует нелепые ситуации, беззлобно издевается над их участниками, перескакивает с одного на другое. Выдает пародии на популярных русских писателей, доводя до абсурда стилистические и сюжетные приемы.

Из такой вот ерунды, а в еще большей степени из интонаций, обмолвок и мысленных ремарок неожиданно складывается диковатая харизма, отличающая Аствацатурова от большинства авторов подобных текстов, с учетом которой «Людей в голом» уже язык не поворачивается назвать маргинальной книгой. Творцу этого академического панка, похоже, просто на роду написано быть если не писателем, то уж, во всяком случае, явлением культуры; ничего удивительного – у него это наследственное.

Гильермо дель Торо и Чак Хоган – «Штамм. Начало»

«Штамм. Начало» Гильермо дель Торо и Чака Хогана

В нью-йоркском аэропорту Кеннеди совершает посадку самолет, прибывший рейсом из Берлина. Все пассажиры как будто бы мертвы. Вскоре выяснится, что это, как и сказано в названии, только начало.

В самой современной книге о вампирах абсолютное Зло описывается как клинический, физиологический феномен. Оживающие мертвецы, которые оказываются безжалостными упырями, – жертвы эпидемии. Распятие и святая вода при встрече с ними не помогают. Все человеческое вообще чуждо зараженным в гораздо большей степени, чем кто-либо может себе представить. Словом, культовый режиссер дель Торо, постановщик «Хеллбоя» и «Лабиринта Фавна», скооперировался с крепким литературным профессионалом Чаком Хоганом, чтобы радикально переделать вампирскую природу.

Парадокс заключается в том, что, придумывая упырям неизвестную доселе органику, писательско-режиссерский тандем возвращает им древний ореол ужаса, почти совершенно уничтоженный нынешней модой на легковесные вампирские истории. В эпоху бешеной популярности романов Стефани Майер закономерным образом появились, наконец, анти-«Сумерки».

Александр Терехов – «Каменный мост»

«Каменный мост» Александра Терехова

Едва ли не самый обсуждаемый русский роман года, почти единодушно признанный шедевром. Но даже если быть более осторожным в оценках, не заметить «Каменный мост» так же трудно, как и одноименное московское сооружение.

Нашему вниманию предлагается авторская реконструкция хорошо известного специалистам «дела волчат» (термин Сталина), трагического случая из жизни советской элиты. В 1943-м на Каменном мосту сын наркома авиапромышленности старшеклассник Володя Шахурин застрелил свою соученицу – дочь дипломата Нину Уманскую, а после застрелился сам. Расследованием этого безнадежно запутанного дела и занимается главный герой, он же рассказчик, сексуальный невротик, любимец женщин и любитель игрушечных солдатиков.

Чтение не из легких, некоторым к тому же кажется, что роман можно было не растягивать на 800 страниц. Ясно одно: «Каменный мост» дает фору почти всем художественным экскурсам в недавнее прошлое, появившимся за последнее время. А уж на фоне явного дефицита большой (во всех смыслах) русской прозы, он тем более смотрится выигрышно.

Чак Паланик – «Снафф»

«Снафф» Чака Паланика

Это, пожалуй, самый радикальный из всех романов, написанных автором «Бойцовского клуба». Мир механистических процессов и экспериментов над естеством, который можно лишь бесстрастно фиксировать (потому что иначе сойдешь с ума), здесь достигает своего предельного воплощения.

Действие происходит на съемках порнофильма, обещающих вылиться в нечто беспрецедентное: порнозвезда Касси Райт собирается пропустить через себя 600 партнеров за один день. Всем ясно, что съемки с большой вероятностью закончатся гибелью актрисы, что, впрочем, в порядке вещей – ведь речь о кино категории «снафф», в котором возможна реальная смерть перед камерой. Между тем мужчины любят свою будущую добровольную жертву трогательной любовью, один даже предлагает ей руку и сердце.

«Чтобы передать жестокость жизни, литература должна быть в тысячу раз более жестокой, более ужасной», − говорил Эжен Ионеско. Буквально выполнить этот завет сейчас невозможно – жизнь такова, что литература до указанного градуса уже не дотягивает. Зато можно показать жизнь в концентрированном виде, что Паланику удается едва ли не лучше всех.

«Подстрочник. Жизнь Лилианны Лунгиной»

«Подстрочник. Жизнь Лилианны Лунгиной, рассказанная ею в фильме Олега Дормана»

В 1997-м, незадолго до своей смерти, переводчица с немецкого, французского и шведского, создательница русскоязычного Карлсона и мать режиссера Павла Лунгина рассказала всю свою жизнь перед телекамерой. На основе этого фильма, смонтированного Олегом Дорманом, подготовлена книга, представляющая пусть и фрагментарную, но чрезвычайно насыщенную картину русского XX века.

Многие вещи, которые говорит Лунгина, спорны, некоторые банальны, и все же ценность ее свидетельств огромна. И не только потому, что она знала или, по крайней мере, встречала всех тех, чьи имена в совокупности представляют собой конспект истории русской литературы новейшего периода. Лунгиной, просто в силу выпавшего на ее долю опыта, была открыта суть интереснейших явлений, о которых сейчас уже мало кто помнит: литературных дискуссий, культурных трендов, политических интриг.

Наконец, следить за ее повествованием попросту увлекательно – людей с таким талантом к связному рассказу не так уж и много.

Натан Дубовицкий – «Околоноля»

«Околоноля» Натана Дубовицкого

Неожиданный синтез злободневности и самоценного языка – вот лишь самая элементарная характеристика, которую можно дать этому роману. В тексте, имеющем крайне мало общего с постмодернистскими экзерсисами, сосуществуют, тем не менее, несколько относительно автономных уровней. Есть уровень жестокого экшна, есть уровень чистой метафизики, есть уровень политической сатиры, а также исторической рефлексии – невеселой, надо сказать. Но едва ли не главное, что здесь прочитывается, – это поколенческая исповедь, написанная по автобиографическим мотивам. Все живое, дышащее, с мясом и кровью, но одновременно призрачное, театральное. Главный знак препинания – усмешка рассказчика.

Журналистские войны вокруг авторства этой вещи уже отгремели (считается, что Дубовицкий – псевдоним первого замглавы АП Владислава Суркова, это подтверждает Виктор Ерофеев со ссылкой на Суркова, но не подтверждает сам Сурков). Теперь можно наслаждаться миром и ожидать театральной переработки.

Режиссером заявлен Кирилл Серебренников, продюсером − Олег Табаков. Проект обещает быть.

Юрий Мамлеев – «Русские походы в тонкий мир»

«Русские походы в тонкий мир» Юрия Мамлеева

В 77 лет самый необычный из русских живых классиков, основатель школы метафизического реализма написал один из лучших своих романов – «Наедине с Россией», который и составил основную часть этой книги.

Романную реальность Мамлеева всегда населяли люди не от мира сего, духовные сталкеры, жаждавшие контакта с Иным. Что-то у них получалось, но за пределы здешнего пространства никто надолго не выходил.

Новый роман − первый опыт масштабного описания другого мира. Мир этот оказывается, собственно, Россией, только иной, лучшей, чем здешняя, хотя и не идеальной. Там все так же, как у нас, но мягче, человечней, уютней. В Русскую Державу, расположенную в каком-то очень близком, соседнем измерении, главный герой попадает легко, без мучительных поисков, ведомый девушкой-символом по имени Настя.

Мамлеев как бы играет в поддавки с читателем-скептиком. Ну, что это за роман? Ноль действия, одни разговоры, программно иллюстрирующие почвенную философскую концепцию автора. Да и нет такого закона, по которому просветленность, открытость и простота должны давать в сумме большую литературу.

Однако в случае Мамлеева происходит именно это.