Китайское лето

Мы рассматриваем рыжую плитку в коробках, и на нас накатывает отчаяние. Липкое и неподвижное, как это лето за окном.

Подсматривать как-то неловко. Люди умерли, а тень от ходиков осталась

Висит синее марево. На кухне – щебень. На стенах, очищенных до последнего слоя, видны силуэты чьих-то ходиков и тень от картины в рамке (наверное, фотография). То есть теперь мы можем подсмотреть, как жили самые первые люди в этой квартире. Лет шестьдесят назад. Подсматривать как-то неловко. Люди умерли, а тень от ходиков осталась. Не выгорела первая краска.

И плитки в руках пощелкивают, как большие кузнечики.

– Дима, – говорю я, – а вы уверены, что клея под плитку надо 100 килограмм (как нам сказали)? Это что, у меня на одной стене будет висеть 100 килограмм клея? Вы как себе представляете?

– Никак! – честно отвечает Аристофан.

– Вот и я так думаю.

...Эта гипотетическая кирпичная стена, утяжеленная почти бетонными ста килограммами, совершенно невообразимыми, могильными, не дает мне покоя.

Про дубовые доски, которые Аристофан придумал, сюда же под полки, я уже не говорю. Из них можно соорудить небольшое надгробие.

На эту тему
• Меч внутри
• Апокриф
• Из сентябрьского мая с любовью
• Смерть во сне
• Лес в телефоне

Я прямо так и вижу, как стена под гнетом и тяжестью всех этих слоев выгибается и, расходясь крупными трещинами по швам, падает на одинокую кастрюлю и плиту, все погребая под собой. Кастрюля раньше кипела, а теперь не кипит.

Зато очень жжется.

И кожа пузырится под щебнем и обломками.

Но и это проходит.

Мы лежим под этой стеной с Аристофаном с черепками на голове, и скоро рядом с нами прорастает трава. Потом приходит олень из Сокольников. Какает на кирпичи и застывший клей.

Ходит по насыпи, щиплет сорняк, уходит.

Проходит тысяча лет.

…

– Дима, – говорю, я, – вы же все-таки китаист какой-никакой, переводчик... Давайте сделаем две вещи: положим на ту стену всего 35 килограмм клея (а то я за себя не ручаюсь) и придумаем, какой мне взять китайский стишок. У вас же есть китайский стишок? Только короткий?

– Есть, – радостно отвечает Аристофан и кладет изразцовую плитку обратно в коробку.

…Жил в эпоху падения Ханьской империи поэт, написавший «Стихи за семь шагов».

Звали его Цао Чжи. По приказу собственного брата, который уже убил остальных претендентов на престол, он должен был сочинить стихотворение и прочесть его за то время, пока делает семь шагов к правителю. Иначе его ждала смерть.

Варят бобы, –
Стебли горят под котлом.
Плачут бобы:
«Связаны все мы родством!
Корень один!
Можно ли мучить родню?
Не торопитесь
Нас предавать огню!»

(перевод Л.Е. Черкасского)

– Я не помню (да и не знаю, наверное, – поэтому не помню, что не знаю), – говорил Аристофан, сидя над плитками, – что за кара ожидала его в конце семи шагов, не преподнеси он эти стихи своему слушателю.

Но с тех пор выражение «варить бобы, жечь стебли» стало синонимом междоусобицы и братоубийства.

Но Цао Чжи (192–232 гг. н.э., это я вам как китаист и преподаватель китайского говорю) был сыном императора-поэта Цао Цао, и каждый его глагол – в китайском оригинале – кулинарный глагол: «варить», «поджаривать», «кипятить», «исторгать», «поджигать», «мять/протирать».

После этого случая поэт прожил еще недолго, но успел написать лучшее – о небожителях, – закончил Аристофан.

...Но я ему уже не поверил.