Роман умер, да здравствует роман

Возможно, «Русский Гулливер» – одно из немногих издательств, которые могут вернуть нам не только первозданное звучание языка, но и первозданное звучание смысла. Наш корреспондент встретился с главным редактором «Русского Гулливера», чтобы задать ему несколько насущных вопросов.

Чтобы разрешить парадокс, нужно создать общую теорию, в контексте которой этот парадокс будет выглядеть более смягченным

– Александр Давыдович, будучи главным редактором серии, как вы с Вадимом Месяцем – не сочтите за наивность, конечно, – различаете, где, собственно, хорошая литература, а где – так, посредственная?
– При помощи – не сочтите, в свою очередь, за излишнюю амбициозность – вкуса. И хотя Лотман и другие крупные филологи говорили, что должны пройти годы, пока литературное произведение проявит себя в контексте других культур – и это действительно так, товар в конечном счете оценивается рынком – хороший товаровед может и заранее понять истинную стоимость товара.

– То есть вы – здесь и сейчас – словно опытный маршан, скупающий живопись пока неизвестных художников, закладываете фундамент литературы будущего?
– Именно так. И никак иначе, То, что сегодня кажется литературному истеблишменту «маргиналиями», завтра будет классикой, в чем я абсолютно убежден.

Возможно, эти книги кому-то покажутся непривычными, но, как говорил Бертран Рассел, чтобы разрешить парадокс, нужно создать общую теорию, в контексте которой этот парадокс будет выглядеть более смягченным. Потом еще более общую – и тогда он уже будет восприниматься как нечто естественное.

На эту тему
• Лена Элтанг: «Внутри коровы…»
• Виктор Топоров: Простые ответы
• Двадцать новогодних воспоминаний
• Монтень эпохи супермаркета
• Алексей Зимин: «Книжка для спальни или даже уборной…»

– Судя по Вашим собственным книгам – Вы ведь известны не только как издатель, но, прежде всего, как писатель-интеллектуал – теорию нужно будет создавать в несколько ступеней…
– Спасибо за комплимент. На самом деле, я никогда не снисхожу к читателю и не считаю себя вундеркиндом, которого невозможно понять без какой-то специальной подготовки: в этом и сказывается мое уважение к читателю. Я не за читателя и не против него. Я – за литературу. В конечном итоге…

– Может, дело не в вас, а в читателе? Читатель – настоящий, я имею в виду – тоже бывает, что иссякает…
– Действительно, мой – или там наш, как хотите – читатель существует, но среды не составляет, это правда. Резонанс же – и это известно из законов физики – может возникнуть только тогда, когда есть среда.

– Плевать на резонанс. Ларс фон Триер говорит, что ему дороже один умный зритель, чем триста идиотов.
– Да, это тоже правда… Скажем, в двадцатые годы в России была не только мощная литература, но и мощный читатель. Хотя книги выходили тиражом примерно в 500 экземпляров. Ну тысяча человек их прочтет, не больше. Это и есть тот самый триеровский «один» – из миллионов посмотревших его фильм…

– Так называемый духовный прогресс – если он существует, конечно – и создается двумя-тремя людьми. Остальные пусть читают… ну я не знаю… Дашкову, скажем. Или смотрят боевики.
– Помню, когда мы смотрели в юности «Тени забытых предков», в зале сначала сидело человек тридцать, в конце сеанса – пять. Эти пятеро и были мы с друзьями. И никто не сомневался, что Параджанов – величайший гений.

– И все же, все же, все же… Читая Ваши книги – я имею ввиду именно Вашу собственную прозу – я, как ни билась, не нашла никаких аллюзий, трудно было на что-либо опереться. Согласитесь, это трудно – когда не на что опереться?
– Пастернак говорил, что новизну содержания иногда принимают за намеренный изыск формы. Другими словами, если человеку есть что сказать, то он и говорит это новаторским языком, оттого-то и возникают трудности с аллюзиями. Хотя язык может быть и консервативным, а содержание – новаторским, по-всякому бывает.

– Разрешите задать Вам довольно идиотский вопрос?
– Валяйте.

– В чем назначение литературы, как Вы полагаете?

– У литературы много применений – в том числе и развлекательная функция, я этого не отрицаю. Другой вопрос, что мне лично это неинтересно.

Литература, если уж так серьезно говорить, это то, посредством чего мы осмысляем Бога, истину, и прочие наиважнейшие вещи. И писатель как бы помогает другим это сделать – осмыслить, осмысляя сам.

То, что литература как таковая умерла – это полный бред. У нее просто бывают периоды упадка, смешения жанров и прочее. Но «смерть» – бред, повторюсь, полнейший. Если и умер, скажем, роман в том виде, в каком существовал в 19 веке, то появится что-то другое. Как когда-то и роман появился, считаясь, по сравнению с трагедией и даже комедией, низким жанром.