Право на пафос

Но ответить автору нужно не в ключе «сам дурак» или «сходил бы умылся», а с чувством и толком. Нужно на десять минут забыть о разнице в возрасте. «Двадцатилетние», парируя старших, как будто бы снова оправдываются. Так вот, о неловкости нужно забыть.

Главный упрек Архангельского адресован не глянцу (хотя в тексте его, в основном, обсуждались «Афиша» с «Эсквайром»), а поколению «двадцатилетних» и тем, кто, поздравив его со свободой, не поделился идеологией.

«Первое свободное», «они выросли без «совка», «они не знают, что такое партком» – сколько было комплиментов авансом роздано поколению нынешних 20-летних! И где они? Покажите мне их свободу!… А свободе их попросту не научили...Отвергнув прежние ценности, новых не предложили. Не сформулировали отношение к свободе как к духовной, а не только как к материальной ценности», - сожалеет Архангельский.

Я же от имени «двадцатилетних» (к которым по многим причинам себя причисляю) утверждаю, что автор не прав главным образом в том, что априори лишает нас субъектности и самостоятельности.

Да, совершеннолетие не возникает с момента рождения. Да, его нет и отрочестве, хотя есть исключения.

Но нужный срок во всех смыслах уже наступил.

О мнимой «внеполитичности»

Это не комформизм, не «потреблядство», это интеллектуальная трезвость, какой не хватает Архангельскому. Мы же не лузеры, мы резонеры

Архангельской мыслит в следующих категориях: «двадцатилетние интеллектуалы внеполитичны» и посему уязвимы:

«Не обладая элементарными политическими навыками, эти люди не независимы от политики, а бессильны в отношениях с ней. Если учитывать особенности русской матрицы, где политика (власть) всегда определяла экономику, а не наоборот, эта «внеполитичность» оказалась крайне опасной штукой. Существо «вне политики» очень быстро из субъекта политической жизни превращается в объект».

Старое правило («Если ты не занимаешься политикой, то политика займется тобой») сегодня не действует. Так говорят обычно те, кто заманивает молодняк в какое-либо сомнительное, околополитическое объединение.

Двадцатилетних такими словами не разведешь: они кое-что поняли в «этой политике». Степень «обманутости» и «одураченности» не выше, чем при Союзе, и тем более ниже, чем в Перестройку и в начале 1990-х.

Кроме того, многие из тех, кто вошел в нулевые, охладев от иллюзий, начали думать и действовать.

А поводов для раздумий у нас предостаточно. Мы застали крайности – от сверхлиберальности до супердержавности, от призраков всеединства до имитации площадного национализма.

Поколение видит недостатки системы и фальшь оппозиции, и сознательно режет волну, все же плывя по течению, потому что не хочет впадать в те же самые крайности и упрощения. В государстве, в котором нет времени, а есть лишь преемственность, лучше вести себя именно так.

В России политической выбор стал некой излишней потребностью, поэтому выбор сместился на уровень личности. Это не комформизм, не «потреблядство», это интеллектуальная трезвость, какой не хватает Архангельскому. Мы же не лузеры, мы резонеры.

Искренний модернистский пафос, с каким нас обличают, неточен, неверен своей односложностью. «Начни с себя – остальное приложится» - вот девиз «двадцатилетних», нужно делать свою работу, быть собой и позволять быть собой другим, не навязывая, не укоряя.

Вульгарный постмодернизм

На эту тему
• Поколение проигравших
• Михаил Бударагин: Другая «молодежная политика»
• Михаил Бударагин: Молодежь как она есть. Ценности
• Портрет героя нашего времени

Очевидно, что, характеризуя поколение «двадцатилетних» как «всеядных профессионалов», активно читающих и стремительно мимикрирующих, автор имеет в виду не всех наших ровесников, но определенную часть молодежи – молодежь условно московско-питерскую и небольшую прослойку «интеллектуальной элиты» (самоназвание) городов-миллионников.

Тирады Архангельского касаются тех, кто активно «потребляет» объекты культуры, для кого «Афиша» и «Эсквайр» являются путеводителями по миру духовности и развлечений.

Эту среду можно критиковать и за штампы, и за снобизм. Не дочитывая статью до конца, ее представители запоминают, что Ларс фон Триер – «се жесть», а Микеланджело Антониони – «певец некоммуникабельности», и носятся с этими штампами, заражая ими соседей, а чаще получая подзатыльник или под дых. Раньше такие слушали «АукцЫон», теперь вот слушают Налича.

Беда же здесь в том, что претензии к поколению, а не только лишь к штампам, такого же свойства. Бездуховное, внеполитичное, неромантичное, скучное, и, что самое худшее, – НЕСВОБОДНОЕ.

Несвободное, неизбирательное и неразборчивое.

«Они слушают, смотрят и читают все. «Я, в общем-то, слушаю все – от попсы до классической музыки» – очень типичное заявление 20-летних, как бы призванное даже подчеркнуть толерантность сознания», - Архангельский решительно не хочет нас понимать.

«Андрей», - хочется крикнуть. - Дело не в толерантности!»…

«Если вы любите и Бернара из Клерво и Эразма, Марка Бернеса и "Sex Pistols", вы должны понимать, что любите в них одну основу, которую вы цените и знаете. А если вы берете рассудочно, холодно, внешнюю сторону и совмещаете — получаете вульгарный постмодернизм», - подчеркивал Сергей Курехин, личность весьма популярная именно среди «тридцатилетних».

Упрекать же тех, кто помладше, в вульгарном постмодернизме, по-моему, преждевременно. Нет еще той насмотренности, начитанности, вариативности сочетаний.

Мы любим то, второе, десятое, потому что узнали о них в один и тот же период, для нас очень радостный, пассионарный. Группу «Сreedence», «Kronos Quartet» и коллектив «Виртуозы Москвы» сближает одно – они все попались нам на глаза в нужное время. Тут не до холодности.

Вульгарный постмодернизм характерен для тех, кто постарше. Но не для Архангельского, у него - агрессивный модернизм совестливого человека, уж простите за терминологию.

Танцы в глянце и шуры-гламуры

При этом нужно отметить, что заинтересовавший нас текст – открытый и честный. Именно поэтому он сумел вызвать столь разные отклики («статья великолепна»…«мы взбешены»). Правоту же его можно оспорить, в том числе тезис о «роли глянца в жизни народа».

Автор сравнивает издания: «Показательно, однако, как различаются январские номера 2008-го «Афиши» и «Эсквайра»: «Афиша», как всегда, пишет о грядущих развлечениях, а «Эсквайр» целиком посвящен теме свободы. «Эсквайр» – журнал другого поколения, следующего за «Афишей»; разница между «Эсквайром» и «Афишей» – как между Герценом и декабристами».

В блогософере названный номер Эсквайра многие приняли следующим образом: какие они «к черту свободные» - Канделаки, Авдотья Смирнова и прочие! И ведь верно, такая же плоть от системы, как и внешне сервильные публицисты. И если свобода - это как в том "Эсквайре", если свобода - это подобные транспаранты, то чума на оба ваших дома.

Ни Эсквайр, ни Афиша не формируют ничего, кроме вкуса, чуть выше среднего, кроме глянцевых кондесатов и капелек пара. Надо же обществу, словно шару, как-то сдуваться, вот и сдувается в глянце. Афиша с Эсквайром - тот же глянец, только качественнее и насыщеннее. Глянец у нас будет всегда, и чем лучше - тем лучше для всех. Только вот бытие и свобода тут ни при чем.

Идеологию двадцатилетних формируют не клубы "Икра", "Апшу" и не журнал «Афиша». И даже не МГУ, не ГУ-ВШЭ, и пр. Ее формируют люди и книги, а ходить и лежать эти книги и люди могут везде. Если раньше все слушали Сахарова и академика Лихачева, то сейчас слушают совершенно других, и среди них не только представители власти.

Журнал «Афиша» формирует наш досуг, отчасти - стиль и повадки речи. "Особи женского пола" вместо "особы". Кинокритик не критик, а урка с томиком Фолкнера. Но важное и драгоценное «Афиша» с «Эсквайром» в нас не затрагивают, до глубин не достают. Они могут нам рассказать про Барнса, Макьюэна, Томми Ли Джонса - остальное мы чувствуем, слушаем, видим без помощи глянца.

Журнал может нас нарядить в цветастые гольфики и свитера с ромбиками, но душу он нашу не купит в отместку за то, что и мы его приобрели.

Автор статьи своими сентенциями отрицает не столько отсутствие наших ценностей, нашей свободы, он отрицает наше сознание, наше мышление как таковое. Мы словно набор механизмов, рефлексов, мы можем воспринимать нечто, перенимать навыки, учить языки.

«Конвейер, конвейер, но где же душа, где свобода?»

Мне же кажется, что поколение двадцатилетних, в большинстве своем прагматичное, может "выдать" такой взрыв романтики, свежести, наивного всплеска, - что нам никакой постмодерн и модерн не страшны. И маячки нам горят не с обложки журнала. Изнутри все идет, все ликует и ждет, только главное – не упустить.

Мы способны воспринимать, мы умеем и сравнивать. А времена пусть проходят: после бала наряды меняются, но не тела.