Андрей Руденский: «Актер бывает или плохим, или хорошим»

– Андрей, правда, что вы не любите, чтобы к вам обращались по имени и отчеству?
– В этом плане я человек европеизированный. Нигде в мире никто никого не называет по имени и отчеству. Мне кажется, что это правильно, потому что отчество придает некое псевдоуважение. Может быть, это и настоящее уважение, но мне кажется, что если ко мне будут обращаться просто по имени, то это будет демократично.

Долго хотел сыграть Блока, кажется, у нас есть некая внешняя схожесть. Я разговаривал с известными блоковедами, заручился их поддержкой

– Может, вас смущает, что отчество подчеркивает возраст?
– Нет, не поэтому. Я буду предпочитать обращение по имени в любом возрасте.

– Для актера важно ощущение возраста?
– Оно для любого человека важно, независимо от того, актер он или нет.

– Недавно Сергей Соловьев закончил съемки «Анны Карениной», где 27-летнюю Каренину играет 50-летняя Друбич...
– Но она же не выглядит на 50 лет. К тому же есть классические истории. В свои 45 я пережил свою боль, что больше не смогу сыграть князя Мышкина. Но понимаете, есть классические роли, они вне времени, – тот же Мышкин или та же Анна Каренина.

– Вы хотите сказать, что в 40 лет можно и Ромео сыграть?
– Нет, это немного другое. Ромео – это постижение мира, открытие себя. В 40 лет его не сыграешь.

– Ваша первая роль в кино – Клим Самгин. Эта работа была интересна и тем, что вам довелось сыграть героя от юности до почти старости.
– Крайне любопытно и интересно было его играть. По сценарию в конце фильма Самгину 40 лет, и я играл его сутулящимся, чуть-чуть волочащим ноги, с размеренной походкой. Мне сейчас 48 лет, но я не сутулый и ноги я не волочу, потому что нынешние 40-летние совсем другие, чем те, которые были в начале прошлого века, – они раньше старели.

Мне было легко играть Самгина, наверное, еще и потому, что рефлексия моего героя была присуща мне, как она присуща любому здравомыслящему человеку.

– В этом фильме вашими партнерами были настоящие мастера советского кино. Ваша работа с ними – это школа мастерства или общения?
– Скорее это была школа общения и правильного нахождения молодого актера среди глыб советского кино. Ни один из них не относился ко мне агрессивно, как к молодому актеру. Обстановка на площадке складывалась такая, что мне было удобно. Они понимали меня. Я тянулся за ними и должен был соответствовать уровню Глузского, Гундаревой, Джигарханяна, Проскурина.

– Они помогали вам?
– Чтобы они говорили мне: «Андрей, вот тут сделай вот так, а вот там – так» – такого не было. Может, они видели мою самодостаточность.

– А какие отношения сложились с режиссером Титовым?
– У нас было поразительное чувство друг друга. Стоило ему сказать: «Андрей, вот тут…» – и я уже знал, что именно надо сделать. Честное слово, мы понимали друг друга на каком-то молекулярном уровне.

Как-то через полтора месяца съемок он посмотрел отснятый материал и сказал мне: «Знаете, Андрей, вы – талантливый актер». После таких слов у меня словно крылья выросли.

– Мне кажется, что он дал зрителю два ключика к пониманию фильма – романс на стихи Лермонтова, проходящий лейтмотивом через весь фильм, и глаза вашего героя.
– Совершенно верно.

– Возможно, во втором есть заслуга и оператора, но скажите, как он научил вас сыграть просто взгляд?
– Это заслуга и Титова, и оператора Владимира Ильина, который меня очень любил. Без любви работать вообще нельзя. Меня любили на съемках, и поэтому оператору удалась пластика крупного плана. Мне давали свободу, и я купался в ней. Я был Климом Самгиным все два с половиной года съемок.

– А потом была слава и забвение?
– Забвения не было. Было какое-то время, когда я оказался без работы, не был востребован. Но это было не после Самгина, после него я снялся в нескольких фильмах: «Морском волке», сыграл Ставрогина в «Бесах» и роль Лисницкого в «Тихом Доне» Бондарчука.

Мне было легко играть Самгина, наверное, еще и потому, что рефлексия моего героя была присуща мне, как она присуща любому здравомыслящему человеку

– Сейчас пишут, что Бондарчук – дутая фигура. Это правда?
– Кто дутая? Сергей Федорович?!.. Да вы что! Это феноменальная личность!

– Но его «Тихий Дон» вызвал у многих, мягко говоря, удивление.
– Надо делать скидку, ведь он снимал его уже будучи старым человеком. С другой стороны, фильм снимался для европейцев, а для этого нужна была другая стилистика, другая эстетика съемок.

– И получится как в американском «Онегине»: Татьяна Ларина поет романс Дунаевского «Ой, цветет калина», ибо американцы почему-то считают, что это очень старинный русский романс?
– Может быть. Но Сергею Федоровичу я благодарен, работу с ним я вспоминаю с удовольствием. Он грандиозная личность – и как человек, и как режиссер. Он – эпоха.

– Ваша мечта сыграть Блока так и не сбылась?
– Я очень долго хотел его сыграть, мне кажется, что у нас есть некая внешняя схожесть. Я разговаривал об этом с известными блоковедами и заручился их поддержкой. Как-то меня познакомили с одним питерским режиссером, он хотел снять фильм о Блоке, но из-за денег фильм не получился.

Но Блока я все равно сыграл – в фильме Безрукова «Есенин». Мы с Сергеем сыграли сцену знакомства двух поэтов: Есенин пришел к Блоку и тот благословил его.

– В одном из интервью вы сказали, что хотели бы быть элитарным актером…
– Я такое говорил?.. Мне кажется, что это тот случай, когда журналист что-то добавил от себя. Вот по-вашему, что это такое – элитный актер?

– Не знаю, но есть же элитные режиссеры…
– Если в этом плане, то нам всем хотелось бы сыграть в тонком красивом кино. Но что такое «элитный актер», я все равно не понимаю. Есть элитные квартиры, машины… А актер – он или плохой, или хороший.

– Вы больше снимаетесь в кино. Почему у вас не получилось романа со сценой?
– Да, начинал я в кино. Спустя три года меня пригласил в свой Новый драматический театр Борис Львов-Анохин. Там я проработал 12 лет и ушел, потому что понял, что я не человек труппы и не могу зависеть от коллектива. Я приходил в театр и играл свои спектакли, очень любил «Опасные связи», где у меня были замечательные партнеры.

– Совесть не мучает, что не получилось прижиться в театре?
– Нет, так складывается моя жизнь. Значит, надо принимать ее такой, какая она есть. Один раз я согласился поучаствовать в антрепризе. Мне предложили сыграть Каренина, но проект не состоялся по каким-то причинам. Я сыграл бы Каренина по-другому. Мне кажется, что он не отрицательный персонаж, его раньше так играли. Отрицательность надо искать в самой Анне – она истеричная, взбалмошная дама. Каренин – страдающий, теряющий семью человек, у которого есть свои правила игры в жизни и свете. Я оправдал бы его.

В сериале «Клетка» я играл психиатра, отъявленного негодяя, но я не играл плохого человека

– Вы часто так рассуждаете над своими ролями?
– Да. В сериале «Клетка» я играл психиатра, отъявленного негодяя, но я не играл плохого человека. Я играл нормально разговаривающего человека, а негодяй получался потом…

– На съемочной площадке многое зависит от режиссера, но не меньше и от взаимоотношений между актерами. У вас случались дискомфортные ситуации во время съемок?
– Конечно, мы ведь все люди. Бывает, что есть контакт, а бывает, что его нет. Но надо настраивать себя и быть немного дипломатом, хотя бы полчаса, на время съемок. Дипломатия помогает. Кстати, случается, что контакт может отсутствовать и с режиссером.

– После окончания Щепкинского училища вы пошли работать моделью к Вячеславу Зайцеву. Как решились на такой серьезный поступок?
– Да, это был серьезный поступок, но тогда я не знал об этом. Тогда меня не взял ни один московский театр, а ехать по распределению в провинцию мне не хотелось. Я начал снимать квартиру, она стоила сто рублей. Эти сто рублей мне где-то нужно было зарабатывать. И я пошел работать фотомоделью. Меня осуждали, в те времена эта работа считалась чем-то грязным. Но я зарабатывал деньги, чтобы жить и платить за квартиру. Через полгода я попал на пробы Самгина.

– Вы у Зайцева костюмчики показывали?
– Да. Это была хорошая школа. Там было много фотосессий, и именно на них я понял, что такое объектив и как с ним можно общаться. Именно на этих фотосессиях я понял, какие ракурсы мои, понял важность пластики лица, руки в кадре. Играть состояние – без слов – очень сложно, гораздо сложнее, поверьте.

– Сейчас согласились бы что-то рекламировать?
– Согласился бы. Все зависит от товара и суммы гонорара. Любая звезда на Западе снимается в рекламе – это наша работа. Это нормальный товарообмен. Мы, актеры, – товар, и нас покупают.

– Зачем вы так цинично?
– Да, это цинично, но мы в самом деле товар и нам платят за это деньги в кино или в театре. А завтра мне заплатят за мою внешность в рекламе. А послезавтра я буду работать на озвучении документального фильма и мой голос тоже будет товаром.

– Каждый актер мечтает о популярности. Вы мечтали сыграть князя Мышкина, а была уверенность, что его поймут наши современники?
– Мне кажется, что его смог бы понять православный человек.

На эту тему
• Сергей Маковецкий: «Я не живу ролями»
• Дмитрий Назаров: «Взрослые верят в Деда Мороза»
• Актриса Любовь
• Анастасия Волочкова: «Уж так получилось – я стала известной»

– А у нас есть такие?
– Есть много играющих в православие с модными течениями, а есть истинно верующие.

В свое время я был просто болен этим персонажем, даже сделал инсценировку на английском языке и поехал в Америку в надежде поставить ее там. Там я провел две недели с моим знакомым американским драматургом. И все эти две недели я объяснял ему чуть ли не каждую фразу: почему Мышкин тут говорит вот это, а тут – другое. Их сознание оказалось похожим на непробиваемую стенку. Он никак не мог понять, что имел в виду Мышкин, сказав то-то и то-то…

– Устали объяснять?
– Устал.

– Что-нибудь получилось?
– Ничего не получилось.