Тяжесть и нежность

Вагнера (симфонические фрагменты из «Гибели богов», «Тангейзера» и «Нюренбергских мейстерзингеров») играли и в Москве. А еще Моцарта (27-й концерт для фортепиано с оркестром) и Брукнера (7-я симфония). Вторую редакцию 4-й симфонии Шумана. Причем Моцарта в качестве солиста играл сам Баренбойм. Обозреватели газеты ВЗГЛЯД Дмитрий Бавильский и Илья Овчинников разделили обязанности и залы, для того чтобы сравнить впечатления.

Зал Чайковского. Тяжесть

Венский филармонический звучит как компакт-диск: ровно, аккуратно, вещь в себе, звучащая летающая тарелка

Сцену обрамляют желтые тюльпаны: у гастроли масса тяжеловесных спонсоров. Шуман, как заповедовал композитор, звучит без перерыва. Несмотря на легенду о любви к замедленным темпам, Баренбойм с самого начала берет энергичный ритм: сновидения проносятся, как тучи над Коктебелем, набегают одно на другое, бегло смывая друг дружку.

Словно ты сидишь на берегу, а перед тобой море. Это важно: ты здесь, а море там, в отдалении. Венский филармонический звучит как компакт-диск: ровно, аккуратно, вещь в себе, звучащая летающая тарелка. Словно бы перед тем как слушать, долго настраивали эквалайзер на золотую середину – убрали басы, подрезали высокие частоты. Музыка с компакт-диска: полная прозрачность групп (сглаженные, слегка влажные скрипичные; немного сипящие прирученные духовые), точность их взаимодействия и полная отстраненность.

«Сестры тяжесть и нежность, одинаковы ваши приметы». Вагнер во втором отделении позволяет показать, что с духовыми здесь все как в лучших домах. А если и сипят надсадно, то так, как нужно. Как в лучших домах. Смычковая сентиментальность придавлена медью. Бывает, что ты просыпаешься, а у тебя на щеке отпечатался узор с подушки.

Изнанка век не поспевает вырабатывать картинки. Следить за полутонами и переливами. Здесь все немного ненастоящее, игрушечное. Кукольный домик. Музыка существует автономным облаком, внутри своей сладкой, но не липкой отнюдь ваты. Лишь однажды (в Траурном марше из «Гибели богов») полное звучание словно бы вставшего на дыбы оркестра прорывает незримую оболочку.

А потом наступают бисы. Сибелиус и Штраус, венский вальс, оборачивающийся вскрытием приема, – комфортабельное и высокотехнологическое развлекалово; предприятие, способное выдать на-гора и восемь пудов «духовки» и на Венском балу зажечь, видимо, и на свадьбах, видимо, и на похоронах.

Маэстро Баренбойм коренаст и конкретен. Не токует, не волхвует, четко и точно раздает указания высокооплачиваемым менеджерам международной корпорации. Хотите бисов – будут вам бисы, но не больше чем положено. У него и музыка выходит ровно такая же – как порция в ресторане: красиво и по науке, но накушаться невозможно. Даже сумасшедший Шуман, даже перегруженный Вагнер. «Легче камень поднять».

Большой зал консерватории. Нежность

Даниэль Баренбойм

Хотя Даниэль Баренбойм известен в равной мере как дирижер и солист, роль пианиста на этот раз явно оказалась для него второстепенной.

Двадцать седьмой концерт Моцарта, который первоначально должен был открывать оба вечера, прозвучал лишь во втором концерте. И хотя среди дирижирующих пианистов, чьи выступления доводилось слышать (за исключением разве что Михаила Плетнева), Баренбойму наиболее органично удавалось совмещать игру с управлением оркестром, настоящий триумф маэстро состоялся после антракта, когда он стал за пульт.

В симфонии Брукнера Баренбойм показал, что музыку может действительно рождать дирижер и что даже такой первоклассный коллектив, как Венский филармонический, может быть лишь орудием в его руках.

Безо всякой излишней жестикуляции и работы на публику Баренбойм выстраивал идеальную форму с потрясающими кульминациями и спадами, заставляя даже мажорные эпизоды звучать мрачно и сурово.

На эту тему
• Так говорит председатель
• Надо иметь чувство юмора
• Свет и звук
• Моцарт надевает джинсы
• Последний летописец
• Игра не закончена

Второй вечер, в отличие от первого, обошелся без бисов – тем самым маэстро подтвердил, что Седьмая Брукнера для него наиболее важный пункт московских гастролей.

Хотя среди симфоний композитора эта – одна из известнейших, в Москве даже она звучит не каждый год. Вошел в историю концерт 1998 года памяти Святослава Рихтера, где ею дирижировал Курт Мазур, – этого Брукнера не забудет никто из слышавших его.

В распоряжении Мазура был наш Госоркестр (тогда еще светлановский, но стремительно терявший силы) – куда менее совершенный коллектив, нежели Венский филармонический, однако в интерпретации чуть было больше нерва, больше напряжения, чем на этот раз. Теперь к воспоминанию о бесподобном исполнении добавилось еще одно – об идеальном.