Дмитрий Воденников: Поэзия – это обуза

– Поэт сегодня – это профессия?
– Конечно, нет. Это обуза. Профессией это не может быть, потому что этим нельзя зарабатывать деньги. А разговоры о том, что стихами можно зарабатывать на жизнь, я считаю пошлыми.

Меня интересует только момент истины, только служение и подвиг, а стихи – это и есть служение и подвиг. Стихи диктуются, и ты должен выцарапать их из каши бытия

– Ну есть же союзы писателей! Там люди зарабатывают именно писательством. Вам не предлагали вступить в какой-нибудь из них?
– Предлагали, но я даже не понял в какой – прохановский или михалковский. Отказался. Мне это не нужно.

– Некоторые определяют поэзию как состояние души, другие как способ самовыражения, в советское время бытовало мнение, что поэзия – это гражданская позиция. Что вам из перечисленного ближе?
– Ни одно из этих определений не мое. Поэзия похожа на столп света, который неожиданно возникает, и ты оказываешься в нем. Это как миссия. Стихи наваливаются на тебя, а не пляшут цыганочку, они могут мучить неделями, прежде чем написаться.

Какой смысл выражать себя? Кто ты такой, чтобы самовыражаться? Конечно, поэзия никакое не состояние души. Это, по моему, из разряда «теплых» чувств. Нет ничего хуже, чем «теплый» человек. «Горячий» или «холодный» – это хоть какая-то позиция, а вот «теплый» человек все примет.

Самое отвратительное, когда кто-то говорит «Стихи – это мое состояние души. Это мое самовыражение». Как только я слышу это, то человек становится мне неинтересным, я не буду читать то, что он написал, потому что я в гробу видел его состояние души и уже тем более его самовыражение.

Меня интересует только момент истины, только служение и подвиг, а стихи – это и есть служение и подвиг. Стихи диктуются, и ты должен выцарапать их из каши бытия.

– Вот вы упомянули про «теплых» людей. Вам не кажется, что сейчас пришло их время?
– Да, мы живем во время «теплых» людей. Но я не могу сказать, что они есть, например, в бизнесе. В бизнесе, особенно в начале 90-х годов, было очень много «горячих» людей. Бизнес – это зона риска, и я уважаю тех, кто пошел в эту зону. В такую зону риска хотят войти настоящие поэты, политики, но не те, которых мы видим по телевидению, а честные. И честные журналисты тоже… А что вы качаете головой?..

– Просто удивляюсь вашей искренней вере в честных политиков и в честных журналистов.
– А вы не честный?

– Я не могу сам себя оценивать. Это не скромно.
– А Политковская?

– Это спорный вопрос.
– Наверное. Но, по крайней мере, я очень надеюсь, что есть люди, которые приходят в журналистику не только для того, чтобы делать заказные материалы.

– Мы живем в свободной стране, и каждый может верить в то, во что он хочет.
– Спасибо. Я все-таки надеюсь на это. Как и в то, что в политику идут не только для того, чтобы обогатиться и манипулировать массами.

– Помните пушкинское «Пока не требует поэта //К священной жертве Аполлон,// Среди детей ничтожных света, //Быть может, всех ничтожней он»? Вам знакомо это состояние?
– Ощущение собственной ничтожности? К сожалению, да. Пока я не в столпе света, то пишу совсем другое, не то, что должен записать. Пока нет этого столпа, я бываю паршивым, суетным, глупым, хитрым...

– Поэт может быть хитрым?
– Может, но в смысле простодушия. Ему всегда хочется хитрить, но так, чтобы его хитрость была разгадана. Для меня есть какое-то наслаждение в том, когда я хитрю и все вокруг это понимают. Возможно, это и проявление детскости не по годам.

– Я обратил внимание, что вы как грамотный пиарщик по максимуму выжимаете из СМИ необходимую для вас поддержку. Отсюда ваши концерты, радиопередачи, интервью в глянцевых журналах, профессионально сделанный сайт… Но нет ли в этом переклички с поэтами-шестидесятниками? У них были стадионы, а Интернет – это тот же стадион! Так ли вам необходима такая публичность, эстрадность?
– В этом есть мое царство или, если хотите, мое барство. Я очень не люблю неповиновения. Единственное, что я мог простить, например, это вашу просьбу заменить зеленый чай на черный. Я заменил...

«Поэзия умерла, и она не нужна людям» – это была первая фраза, которую я

услышал, когда пришел в литературу в 90-е годы. Это больше всего поразило меня тогда. Я не понимал: почему вдруг все стали считать, что поэзия никому не нужна, что ее времена прошли? Почему все кивали головой и говорили, что это так и есть? Эти слова ударили мне в лицо.

Я не мог согласиться с мнением, что поэзия умирает. Бывают времена, когда она оскудевает, когда она может быть менее востребованной, но все равно она как цельный кусок золота! А мне показывали систему теплых людей, которые в своем очень тесном кругу слушают друг друга. Тогда я понял, что не смогу смириться с этим. После этого я демонстративно рассорился со всеми литературными кругами. «Ты – царь! Живи один!..»

Я не могу сказать, что мне нравятся шестидесятые годы прошлого века. Некоторые литературные товарищи очень активно открещивались от них, им так хотелось поскорее уйти в подполье и быть в своих теплых и удобных салонах! Я не мог не бросить им вызов. Был момент, когда я принципиально стал швырять им в лицо доказательства того, что прав я, а не они. Иногда меня, конечно, заносило. С возрастом человек становится насмешлив по отношению к себе. Мне 38 лет, и моя насмешливость увеличивается, но моя ирония не злая. От моего желания доказать свою правоту меня иногда зашкаливало. Я поплатился за это внесением в «черные списки».

«Я не мог согласиться с мнением, что поэзия умирает. Бывают времена, когда она оскудевает, когда она может быть менее востребованной, но все равно она как цельный кусок золота!»

– Господи, какие «черные списки» в наши дни?
– Они есть. Меня с большим удовольствием печатают глянцевые журналы, а литературные молчат, как воды в рот набрали. Обычная история.

– Вам, как и шестидесятникам, не хватает эстрады?
– Сказать, что мне ее не хватает, я не могу. Я, может быть, один из лучших, кто умеет читать сегодня свои стихи. При этом мне очень плохо перед выступлением, во время выступления и особенно плохо после него.

– ?!
– Я отдаю энергию, а взамен ничего не получаю. Вот артисты получают ее обратно от зрителей. У них это получается, потому что они проживают чужую жизнь, читают чужой текст.

– Каждый поэт от чего-то отталкивается. Какие поэты повлияли на вас?
– В 16 я был болен Блоком, потом любил Цветаеву, потом – Ахмадуллину. Для меня большим откровением стала Елена Шварц из Петербурга. Читая ее стихи, я понял, что стихи должны быть похожи на тот шланг, которым нам проверяют желудок. Когда его вынимают, то тошнит. Свои стихи я стал вытягивать из себя, и тогда стал писать то, что должен был писать.

– Если, как говорил Уайльд, «всякое искусство совершенно бесполезно», то, может быть, зря такие мучения?
– Нет. Смотря что вкладывать в понятие бесполезности искусства. Искусство помогает жить. Когда у меня не пишутся стихи, то я ощущаю себя идущим по плоской поверхности. Как только приходит стих, то он как новая ступень. С каждым новым стихом я прыгаю и поднимаюсь на еще одну ступень.

Знаете, мне нравится летать в самолетах, особенно меня приводит в восторг моменты посадки, когда непонятно – то ли самолет садится, то ли падает.

– «Есть наслаждение в бою и края бездны на краю».
– Да! Стихи помогают жить людям, читателям… Вот мы говорили про шестидесятые годы. О них можно что угодно говорить, но тогда было понимание, что поэзия нужна людям. Не важно, какого качества были стихи в то время, но они были нужны людям, они были небесполезны.

– Мне понравились ваши стихи «А я еще империю любил…». Но сегодня немодно в России говорить об этом, а вы вот решились. Зачем?
– Мне нравится идея некоего сильного пространства, которое любят, боятся и уважают. Понятно, что в империях есть недостатки, и мы знаем, во что они превращаются. Но, тем не менее, внутренняя идея чего-то очень сильного и большого, чувство причастности к этому мне очень нравились. Хотя та империя могла и раздавить меня, и намазать на бутерброд. Но ведь так всегда с любовью: мы любим то, что нам грозит опасностью, а безопасное никогда мы не полюбим.

Еще мне очень нравятся люди, которые создают свои империи, маленькие или большие, но империи. И не важно, разрушатся они потом или нет и кто погибнет под их обломками.

– У вас на сайте есть ваши фотографии из нескольких фотосессий. А зачем вам понадобилось публиковать свои фото в стиле ню?
– Как-то мне сказали, что вот в таком-то глянцевом журнале никогда не было и не будет «обнаженной» фотографии. На это я ответил, что именно в том журнале будет напечатана такая фотография и это будет моя фотография!.. А когда ко мне пришел снимать фотограф из того самого журнала, то я сам предложил ему, чтобы он сфотографировал меня обнаженным. Он снял. И фотография была опубликована. Ну глупость! Ну дурость!.. На самом деле я не люблю сниматься, потому что все снимают одинаково. Но мне нравится, что я все-таки еще неплохо выгляжу.

– Признаюсь, не ожидал услышать такую исповедь: и то не так у вас, и это дурость. Что же в вас хорошего, Дмитрий?
– Наверное, что я справедливый – и по отношению к себе, и к людям. По крайней мере, я стараюсь быть справедливым. Это, наверное, единственное, что во мне есть хорошего.