Больше скрипа и шума

Зато теперь, когда все диктует рынок, издатель с меньшей вероятностью возьмется за случайную, проходную книгу. Все более активные позиции завоевывает музыкальный дискурс нового типа, равноудаленный как от академического музыковедения, так и от околомузыкальной болтовни для непритязательного читателя.

Результат – в нашем обзоре, где речь пойдет о книгах Глена Гульда, Игоря Стравинского, Элмера Шёнбергера.

Как настоящий зубрила

Идеал – диск со встроенной программой скрипа: при каждом следующем прослушивании чуть больше скрипа и шума, в знак износа слуховых привычек...

Международный год Глена Гульда, приуроченный к 75-летию со дня его рождения и 25-летию со дня смерти, дошел и до России, где в эти дни отмечается 50 лет с момента исторических концертов Гульда в СССР в 1957 году.

Издательство «Классика-XXI» выпускает книгу Кевина Баззаны «Очарованный странник. Жизнь и искусство Глена Гульда», повествующую о Гульде – необыкновенном человеке и исполнителе, создателе и приверженце собственной музыкальной философии. О том, какова ее специфика, рассказывают два тома избранных статей Гульда, вышедшие недавно в том же издательстве.

Как подчеркивают переводчики, они оставили почерк автора в неприкосновенности, сознательно сохранив все, что может показаться витиеватым и даже косноязычным.

В силу особенностей оформления деление на абзацы практически отсутствует, но достаточно одолеть первые сорок страниц – и авторский голос станет для вас родным, а в этом мире парадоксов вы почувствуете себя как дома.

Помимо собственно авторских текстов, здесь присутствует ряд интервью, центральное место среди которых занимают беседы Гульда... с Гульдом.

Поначалу беспокоишься насчет раздвоения личности у автора, потом раздражаешься, воспринимая текст как издевательство над читателем. Лишь позже замечаешь, что Гульд, знаменитый отшельник, шутит вполне всерьез, когда ведет сам с собой подобную беседу.

ГГ: Я потребовал бы, чтобы стены моей камеры были выкрашены в серо-голубой цвет.
гг: Я не думаю, что это представляло бы проблему.
ГГ: Но я слышал, что новый взгляд на пенитенциарную реформу требует применения лишь основных цветов спектра.
гг: Да, я понимаю.

Среди главных тем двухтомника – перспективы звукозаписи, будущее публичного концерта, смерть которого Гульд предрекал к 2000 году.

Немало внимания уделено любимым композиторам и исполнителям пианиста: от Арнольда Шенберга и Рихарда Штрауса до Леопольда Стоковского и Артура Рубинштейна.

Правда, говоря о мемуарах последнего, Гульд не может удержаться от весьма едкой пародии: «Я займусь своим пианизмом как настоящий зубрила и добьюсь почетного места среди великих мира сего, с тем чтобы положить в знак любви к ногам моей королевы».

Российский читатель обратит особое внимание на статью «Музыка в Советском Союзе» 1964 года, где за изложением истории русской музыки и анализом ее состояния в эпоху железного занавеса следует неожиданный и по-своему справедливый вывод:

«На сегодня главная ценность русского народа проистекает как раз из его склонности к изоляции. Подобная способность жить в изоляции может иметь неожиданные и чудесные последствия в будущем».

Очевидно, побывав в Советском Союзе и открыв многое нашим слушателям, Гульд открыл не меньше для себя самого. Почетного же места среди великих он добился уже раз и навсегда.

Ни в прошлом, ни в будущем

Книга Глена Гульда

Еще одна не менее важная годовщина этого года – 125 лет со дня рождения Игоря Стравинского – увы, не отмечена столь же внушительными библиографическими успехами. Если в год столетия Шостаковича на русском языке вышел ряд достойных книг, посвященных юбилею, то в случае со Стравинским остается обратиться к изданиям прошедших 2–3 лет.

Одно из них – «Хроника. Поэтика» – объединяет воспоминания «Хроника моей жизни» и цикл лекций «Музыкальная поэтика».

Бывают странные сближения: пятая глава «Поэтики», подобно вышеупомянутой статье Гульда, представляет собой не что иное, как попытку взгляда со стороны на прошлое и настоящее русской музыки.

Установлено, правда, что глава «Превращения русской музыки» была написана другом Стравинского, философом Петром Сувчинским, однако Игорь Федорович включил этот текст в свой курс лекций, авторизовав его и полностью подписавшись под ним.

Удивительно ли, что Стравинский, великий русский композитор, оказался не столь внимателен и прозорлив в своем взгляде на русскую музыку, как Гульд – житель другого полушария и представитель абсолютно иной культуры?

В ситуации, когда отечественная культура оказалась за железным занавесом, Гульд увидел огромный потенциал ее развития – его статья завершается необыкновенно оптимистичным прогнозом. Стравинский фактически отказывает русской музыке в будущем (вероятно, исключая из этого контекста лишь себя):

«Если исторические шатания России вызывают головокружение, то перспективы русского музыкального искусства смущают меня не менее. Ибо искусство предполагает культуру, воспитание, полную упорядоченность мысли, а Россия нашего времени (речь о 1940 годе. – И.О.) никогда не была сильнее всего этого лишена».

Впрочем, взгляд композитора гораздо адекватнее, когда речь идет о европейском музыкальном контексте и о месте в нем самого Стравинского.

Богатейший материал на эту тему представляет собой «Хроника моей жизни», прежде издававшаяся на русском языке лишь раз – более сорока лет назад. Это не только повествование о жизни Стравинского до 1934 года – это хроника культуры нескольких десятилетий, где присутствуют Римский-Корсаков, Дягилев, Дебюсси, Равель, Кокто, Рерих, Нижинский и многие другие персоны, определявшие лицо европейского искусства своей эпохи.

Более того, «Хроника» – пример мемуаров гения, ведущего повествование с редким достоинством и вкусом: говоря о себе среди великих, Стравинский приносит им полную дань уважения, но сознает и собственный масштаб. Он ни капли не лукавит, резюмируя:

«Я не живу ни в прошлом, ни в будущем. Я – в настоящем. Я не знаю, что будет завтра. Для меня существует только истина сегодняшнего дня».

Включите «Петрушку» или «Царя Эдипа», откройте «Хронику моей жизни» – и вы не оторветесь ни от музыки, ни от книги.

Произвол и неизбежность

На эту тему
• Парад на Эйфелевой башне
• Живой душе не дайте разорваться
• От Нагасаки до Лугано
• Танцы для четырех ведер и заводной обезьянки

Одна из ярчайших книг уходящего года все же имеет отношение к Стравинскому, будучи посвящена ему примерно на треть: речь о сборнике статей «Искусство жечь порох» Элмера Шёнбергера.

Нашему читателю этот нидерландский композитор и музыковед знаком в первую очередь как соавтор великолепной книги «Часы Аполлона. О Стравинском», написанной им вместе со знаменитым коллегой Луи Андриссеном в 1983 году и спустя два десятилетия переведенной на русский.

Вслед за «Часами Аполлона» по-русски вышла в аналогичном оформлении книга Андриссена «Украденное время». «Порох» Шёнбергера – естественный венец этой трилогии, хотя и оформлен иначе, отчего не воспринимается визуально как третий том. Впрочем, все три появились на русском языке по инициативе и в переводе Ирины Лесковской, блестящего специалиста по нидерландской музыке, поэтому дух, объединяющий книги, остался неизменным.

Этот дух, вероятно, и является выражением того, какой должна быть в идеале современная музыкальная литература: афористичной – книгу Шёнбергера хочется цитировать как главами, так и отдельными фразами вроде «Я глохну, но я существую»; нахальной в лучшем смысле слова – являясь композитором и руководителем известнейшего ансамбля современной музыки, Шёнбергер не боится быть на дружеской ноге с Гайдном, Бахом и тем же Стравинским; свободной от авторитетов – в статье с симптоматичным названием «Спасите Малера!» автор нападает на грандиозные малеровские фестивали и как будто на самого Малера, язвительно резюмируя: «Десять симфоний Малера подряд – чем не доза для зажиточного музыкального наркомана?»

В то же время ни нахальство, ни видимое панибратство по отношению к великим не являются здесь самоцелью: право на подобную смелость автору дает его безграничная любовь к музыке.

Если Стравинский тревожился по поводу того, что появление радио и пластинок делает слушателя менее требовательным и более избалованным, Шёнбергер говорит примерно о том же – с поправкой на новую эпоху, когда без всяких усилий доступна уже практически любая музыка.

Признавая CD абсолютным суррогатом по сравнению с концертом и даже с виниловой пластинкой, автор фантазирует: «Идеал – диск со встроенной программой скрипа: при каждом следующем прослушивании чуть больше скрипа и шума, в знак износа слуховых привычек – с обязательным уничтожением в конце гарантийного срока».

Развернутое признание в любви к Стравинскому в последней части книги возвращает нас к «Часам Аполлона», где Шёнбергер впервые заговорил по-русски, и напоминает о главном юбиляре уходящего года: «Музыка Стравинского дарит слушателю волнующее двойственное чувство произвола и неизбежности одновременно».