Эдуард Марцевич: «Чиновники – это актуально!»

- Эдуард Евгеньевич, я заметил, что актеры Малого театра стали использовать мини-микрофоны на спектаклях. Он не мешает вам?
- Нет, не мешает. В этом есть элемент новизны для нашего театра. Несколько лет назад их использовал в «Свадьбе Кречинского» Виталий Соломин. Юрий Мефодьевич решил использовать этот прием в «Таинственном ящике» по пьесе Каратыгина.

По своим убеждениям немножко консервативен, ведь по гороскопу я Козерог. Я люблю все проверенное временем, испытанное им. Но во всем должна быть и новизна

Мне кажется, что это больше подчеркивает театральное зрелище. Я выхожу в зал и приглашаю зрителей на представление, в котором есть элементы карнавала, шоу.

Для того, чтобы все было слышно, чтобы забрать зал, и используются эти микрофоны. Это не просто рядовое исполнение еще одного водевиля, как в старом Малом театре.

- Малый театр славится своим консерватизмом. Но говорят, что от любого консерватизма попахивает нафталином. У вас нет ощущения, что им пахнет в вашем театре?
- Знаете, я сам за традиции, а по своим убеждениям немножко консервативен, ведь по гороскопу я Козерог. Я люблю все проверенное временем, испытанное им. Но во всем должна быть и новизна.

- Что же нового может быть в консерватизме?
- Новизна заключается именно в том, что, когда к нам в театр приходит зритель, есть возможность соприкосновения его сердца со своим. Ведь актер думает сердцем, а не мозгом. Это режиссер думает структурально, тянет идею, а актер должен думать сердцем.

Почему сегодня зритель гомерически хохочет на «Ревизоре» или смотрит затаив дыхание другой спектакль в Малом? Потому что все очень реалистично и безо всяческих закидонов, например, как чесание правого уха левой ногой.

Новизна спектаклей в том, насколько их тема звенит в сегодняшнем дне. Вот в «Ревизоре» мы затронули тему чиновничества. Чиновники – это сегодня актуально! Чуть раньше у нас поставили «Царя Бориса», а у нас был царь в лице президента. Теперь тот спектакль звенит меньше. Новизна Малого театра в том и состоит, что его спектакли помогают найти смысл в сегодняшнем дне.

- Вы уверены, что только традиционный театр, а не суперсовременный может отражать тему дня?
- Лично я против модернизма. Я не люблю, когда на сцене ругаются матом, когда в «Ревизоре» на сцене делают какую-то тюрьму. Таким режиссерам мне хочется сказать: «Ну напиши сам пьесу и ставь ее как хочешь». Автор писал одно, и время показало, что пьеса актуальна.

Например, тот же «Вишневый сад». Какой-то литовский режиссер вдруг ставит ее по принципу «не так, как у вас в России ее ставят, по-своему поставлю». Мне кажется, что это больше похоже на самовыявление или на игру в гениальность.

Я некоторое время изучал теорию Брехта; у него театр – это некая созерцательность, интеллектуальное осмысление. Я видел брехтовские спектакли и в Москве, и в Берлине. Но знаете… все это не наше, не русское.

- Что вы скажете о молодых актерах Малого? Удастся ли им сохранить его традиции и не попасться на удочку современности с ее беспринципностью и жаждой наживы?
- Юрий Мефодьевич в последнее время набирает в театр молодежь именно из Щепкинского училища и прямо тут, в театре, продолжает вести школу. Я вижу, как им нравятся традиции именно Малого театра.

Эдуард Марцевич

Новое поколение артистов, как и новое поколение зрителей, делает этот театр современным. Публика часто стоя аплодирует после наших спектаклей. Жалко, что о нашем театре не пишут, а если пишут, то с некоей иронией. Я не люблю читать рецензии, хотя приятно, когда тебя хвалят.

Я глубоко уверен, что Соломин правильно делает, воспитывая огромную молодую труппу молодежи в театре. Они должны быть продолжателями дела, которому вот уже исполнилось 250 лет.

Среди них есть люди, которые преданы театру и сердцем, и душой. Старшее поколение должно им показывать пример служения в этом храме. Я видел в Италии францисканские монастыри, как там служат монахи…

- Простите, но то церковь, а тут – театр.
- Понимаете, есть искусство шоу-бизнеса, а есть служение духу, сердцу.

- Ваши родители были причастны к театру. Ваши сыновья тоже пошли в театр. Вы не предупреждали их о суровости актерской жизни, не отговаривали?
- Нет. Как ни странно, но я не переубеждал их и не отговаривал. Один сын закончил Щепкинское училище, пробовал себя в актерском деле, но потом закончил менеджерские курсы и сейчас служит заместителем директора театра Джигарханяна. Он у нас дома как квартирант – в театре пропадает с утра до ночи. Второй сын сейчас пришел в Малый.

- Вы предупреждали их, что актерский хлеб не простой и что актерство не самое прибыльное дело сегодня?
- Конечно. А что им, идти воровать?.. А как мы живем? Получаем зарплату, где-то роль в кино мелькнет, вдруг президент дал нам грант. Вот так и живем.

Я не понимаю, когда за один концерт получают гонорар 100 тыс. долларов. Не понимаю. Там (показывает в сторону. – А.М.) всего два метра, туда все не унесешь. Можно жить и просто, по-человечески. Я бывал в Америке на гастролях, жил в гостях у миллионеров… Знаете, это все чужое.

- Любая профессия учит человека чему-нибудь. Чему научила вас ваша профессия как мужчину, как человека?
- Научила выстаивать в жизни. Именно выстаивать, а не выживать. Главное в моей профессии – сохранить то, что дал Господь Бог. То, что он дал своим прикосновением, – талант, или, как говорят, искру Божию. Все хотят ее разбить, как бокал. Многие хотят, чтобы ее, этой искры, не было. Сохраняя ее, ты все время находишься в бойцовской форме, чтобы не дать никому дотронуться до нее. Не дай бог, чтобы чья-то грязная лапа залезла к тебе в душу и дотронулась до нее. Тогда ты уже не актер.

- Не удержусь спросить про вашу популярность. Знаю, что вы были кумиром сотен, тысяч советских женщин, что у вас были поклонницы. Как вы решали эту проблему в непростое советское время?
- В каком смысле «решал проблему»?.. Никак не решал. Просто нравиться женщинам – это одно, а вот чтобы со всеми… Ну я не петух же какой-то, чтобы со всеми!.. (Смеется.) Да, были какие-то романы. Но я женился, остепенился, пошли дети.

Эдуард Марцевич и Анна Варпаховская

А вот после Гамлета были и угрозы, портили спектакли. Например, мне надо читать монолог «Быть или не быть», а в зале начинались какие-то шумы, зрители начинали требовать их прекратить. Или возвращаюсь я после спектакля домой, а кто-то сверху кидает в меня бутылку кефира. А что было в подъезде написано на стенах! Всякое было. Сейчас этого, слава богу, нет. Возраст!

- В одном из интервью вы рассказывали, как Лоуренс Оливье учил вас играть Гамлета. Что вам запомнилось из его трактовки?
- Его Гамлет был в том, что его надо было играть в 29 лет.

- Почему именно в 29?
- (Смеется). Потому что он играл его в 29, а не в 22, как я. Он так и сказал мне: «Гамлета надо играть в 29 лет». К сожалению, я только недавно увидел фильм, где он играл Гамлета. Кажется, лучше Гамлета я не видел.

- Даже наш Смоктуновский не то?
- Даже наш Смоктуновский. Иннокентий Михайлович – великий артист, он до кончика ногтей артист. Я его поклонник, но я сам играл Гамлета и, наверное, могу быть необъективен. Это все-таки дело вкуса.

Если говорить о любимых актерах, то из западных мне нравятся Оливье и Брандо, а из русских – Симонов и Смоктуновский. Они со мной одной крови, и я могу бесконечно смотреть их работы, получать удовольствие от их искусства.

Брандо – божественный актер! Его роль в «Крестном отце» – предел мечтаний. Он же ничего там практически не делал, но какое впечатление! А «Последнее танго в Париже»! Это что-то гениальное!

Когда мы снимали «Красную палатку» в Италии, то ходили в кинотеатры на его фильмы. Он был в черном костюме, играл какого-то разведчика. А Смоктуновский был актером и в жизни. Нет, не выпендрежник, у него природа была такая – он хотел, чтобы видели, как он взял яблоко и как он откусил его или как он ест пирожное, как пьет чай. Он делал все это красиво.

- В начале беседы вы сказали, что актер должен думать сердцем. Но ведь сердце не только что-то абстрактное, но и физический орган. Вдруг в какой-то момент оно не выдержит?
- И не выдерживает. Поэтому надо себе некую охрану сделать, например бывать у врачей. Они давление проверят: «Ой, 115 на…». Значит, надо валокординчика выпить. Надо охранять себя. Я до сорока лет вообще не болел, а потом как начались стрессы, стрессы…

Но актер все равно должен думать сердцем. Наше искусство эмоционально, а не рационально, да и время сейчас – время рационалистов. А когда ты на сцене… Какое это счастье, когда происходит соединение твоего сердца со зрителями, как они потом кричат «браво», несут цветы. А их аплодисменты! Все, что ты им отдал на сцене, всю энергию они возвращают тебе... Ой, господи, как это хорошо! И вот тогда после спектакля приходишь домой и можешь выпить рюмочку.

- Валокордина?
- Зачем? Водочки!.. Валокордин надо пить, когда погода плохая (смеется).