Духless непокоренный

«Герой нашего времени – 2006». Равнодушие – и одержимость, ранимость – и цинизм, желчная ирония по отношению к свету, отвращение к пошлости, тоска по искренней дружбе и любви – при полной разочарованности (в том числе в себе) и пресыщенности.

Поменялся временной антураж, пороки из тайных стали явными, а в целом та же бездуховность, пошлость, духless

Печальное знание: то, что в тебе есть лучшего, не востребовано, не проявлено. Можно кричать: «Карету мне, карету», можно – сказать кассирше: «На ближайший поезд» – бежать все равно некуда.

По разряду «героев времени» Сергей Минаев классифицирует своего героя осознанно. Даже имя главного персонажа не упоминается всуе (благо повествование ведется от первого лица), что усиливает ощущение «возвращения» старого знакомого, классического героя.

Поменялся временной антураж, пороки из тайных стали явными, а в целом та же бездуховность, пошлость, духless; нет принципиальной разницы между лермонтовским обществом на водах и минаевскими гламурными тусовками Москвы (только степень падения духа растет, а так называемый сплин, тоска, скука сменяются тяжелой депрессией, не в последнюю очередь химического происхождения).

Герой же, как и положено наследнику классических образов, одновременно и обличитель, и жертва (несовременно выражаясь).

Слово герою «Духless»: «Кого ни возьми, любого «героя нашего времени» – Чацкого, Онегина, Печорина, – все персонажи вели абсолютно бесцельное существование, искали смысл жизни, духовные очаги и т. д. А поиски «духовности» (…) продолжаются так уже века три. А воз (…) и ныне там». Пессимистично, но оптимизма «герою нашего времени» не положено по штату.

«Лучшая женская проза - 2006»

«Рыба» (М.: Время, 2006) – роман-исповедь, написанный от имени женщины, уже принес автору, Петру Алешковскому, лавры – он попал в число финалистов Букера.

Героиня Алешковского, скажем, проиграет собирательной героине драм (да и критики) Татьяны Москвиной в смысле популярности. Образ женщины, затюканной обстоятельствами, возрастом и хронической неразделенностью в любви, но с довольно-таки экспансивной «духовностью» (плюс-минус нюансы) давно витает в нашей литературе (Людмила Петрушевская, Нина Горланова).

В каком-то смысле этот образ был «опровергнут» молодой и успешной Василиной Орловой, которая рассказала нам, что можно иметь все в гламурном смысле этого слова – и вместе с тем быть одинокой, несчастной и также успешно маяться от неразделенной любви и общего трагизма жизни, как старшие товарищи.

Во всех многочисленных женских образах как будто чего-то – до Петра Алешковского – недоставало. А именно – отстраненного (и, следовательно, критического) взгляда на исповедующуюся героиню.

Героиня Вера (она же Рыба) оставила далеко позади всех героинь с неустроенной судьбой: изнасиловали, бросили, оболгали, не поддержали (за небольшими исключениями). А она – мужественная женщина, которая всех прощает и все на своих плечах выносит. Но – такой героиня видит себя, о такой себе и рассказывает.

А сквозь ее монолог мы видим автора, и его взгляд гораздо жестче. Героиня, не являющаяся альтер эго автора, уже не может, «не имеет права» настаивать на стопроцентном сопереживании, и именно двойной/двойственный взгляд делает ее интересной, тогда как экзальтированное требование сочувствия и понимания (как у Москвиной и Орловой) незамедлительно вызывает реакцию отторжения.

«Лучший антигламурный роман»

Обложка книги Пелевина «Empie V», он же «Ампир В» (М.: Эксмо, 2006)

«Empie V», он же «Ампир В» (М.: Эксмо, 2006). Пелевин проливает бальзам на сердца ненавидящих гламур и дискурс. Происхождение этих реальных монстров Пелевин «объясняет» мистически: людей создали вампиры в качестве питания, идеологией анонимной (для людей) диктататуры вампиров является гламур, гламурная идеология заставляет людей бессознательно делать целью своей жизни деньги.

Дискурс же – что-то вроде ограды, не дающей людям покинуть поле гламура. «Главная мысль, которую человек пытается донести до других, заключается в том, что он имеет доступ к гораздо более престижному потреблению, чем про него могли подумать. Одновременно с этим он старается объяснить окружающим, что их тип потребления гораздо менее престижен, чем они имели наивность думать.

Этому подчинены все социальные маневры». Новые вампиры используют в качестве пищи не кровь, а более совершенный медиум жизненной энергии человека. Это деньги». Излагается все как будто понятно, просто и узнаваемо, но простые на первый взгляд столпы пелевинского мироздания по мере продления (не скажу – развития) повествования, к счастью, усложняются, все запутывается, одна «простая формулировка нанизывается на другую, они вступают в противоречие, вплоть до того, что наконец человек (вампир) сам себе система – и так далее.

Но в сущности, главному своему герою, начинающему вампиру, Пелевин предлагает вполне гламурный способ существования: его потребление более престижно, чем у «дойных коров» – людей, но менее престижно, чем у вампиров, имеющих доступ к «баблосу» – божественному напитку, дающему жизнь вампирам, так что везде свой гламур.

Сюжет в принципе неважен, а вот измененное (у Пелевина – всегда, просто в данном случае – «вампирически» измененное) сознание героя, измененный, остраненный взгляд на социальную обыденность – интересен, и важен не столько «результат», сколько сам антигламурный посыл.

Книга Ирины Мамаевой «Земля Гай» (Вагриус, 2006) заставила придумать очень перспективную номинацию, кандидатов на получение которой множество, но эта книга была самой показательной. Итак, «Ориентация на местности – 2006».

Никогда еще так наглядно не удавалось наблюдать – в пределах одной книги – насколько может измениться литератор.

Сориентировалась начинающая писательница из Петрозаводска на столичной литературной местности отлично, правда, с большими потерями для себя.

В книге две повести, помимо заглавной – дебютная «Ленкина свадьба», завоевавшая симпатию и читателей, и критиков (поощрительная премия общества «Открытая Россия», премия имени Соколова на Пятом форуме молодых писателей России). «Ленкина свадьба», опубликованная в 2005-м, выглядела как вызов прозе в духе Бориса Екимова (конец деревни на фоне конца света).

У Мамаевой не было никакого апокалипсиса, не было стандартного литературного плача по умирающей деревне, но был самодостаточный мир, в котором живут н о р м а л ь н ы е, полноценные люди. И именно полноценностью, здоровой беспечностью в отношении вечного нытья «кто виноват?» и «что делать?» Мамаева заслуженно снискала всеобщую симпатию.

Все переменилось в «Земле Гай». Пропала, условно говоря, Ленка, героиня с ярко выраженной индивидуальностью, пропала незаемная смешливость, зато появилась рыдающая публицистика: «Вот он – наш Гай. Милый, знакомый до боли, родной. Политый слезами. Потом и кровью людскими. Долгими северными дождями. Такой, какой он есть, такой, каким видим его мы.

Здесь дом наш, здесь – жизнь наша, здесь – все, что у нас есть, и все, что нам надо. Доля наша, наша ноша – подарок наш и благословение». Пафос появился – проза умерла. Таковы тяжелые последствия доверчивости в ориентации на столичной литературной местности.

«Внесистемный издатель – 2006»

«Чемодан», книга стихов Анатолия Маковского (1933 – 1992)

Владимир Орлов, выпускающий книги под маркой «Культурный слой». Орлова интересуют книги и авторы, далекие от литературных мейнстримов (в том числе и элитарных) и от литературного рынка.

В 2006 году он начал переиздание легендарной девятитомной антологии «У голубой лагуны», составленной 26 лет назад Константином Кузьминским и Григорием Ковалевым и выпущенной в Техасе. По понятным причинам то издание и 26 лет назад было малодоступно, а сейчас и подавно. Владимир Орлов дает нам шанс с ним познакомиться.

Но этот проект Орлова вписывается хоть в какую-то (допустим, андерграундную) систему. Однако, пик его внесистемного взгляда на литературу – «Чемодан», книга стихов Анатолия Маковского (1933 – 1992). Маковский – странный, дикий, абсолютно внесистемный и внелитературный поэт, попирающий не только базовые законы стихосложения, но и элементарную логику вообще.

При этом на страницах 60-страничного сборничка поминаются имена от Шекспира, Пушкина – до Петра Степанова («крупнейший сибирский поэт моей эпохи» – поясняет Маковский). Дикий Маковский довольно смело прогнозирует: «Но вижу время я вдали: забудут Бродских, или Приговых, / И – много всякой шушеры». Что же, быть вне системы не значит – ничего о ней не знать, и свой «культурный» коктейль Маковский смешивает по собственным абсурдистским рецептам (система – в отсутствии системы). Для примера – две чудесные строчки из «Чемодана»: «Он был немного удивлен, меня вокруг себя увидев…» и «Я как Пушкин – смотрю телевизор...»

«Возвращение в литературу»

Чингиз Айтматов c романом «Когда падают горы. Вечная невеста».

Чингиз Айтматов как будто все время обращается к читателю, воспитанному на филологических разборах его прежних сочинений. Роман изобилует легко читаемыми приемами. Параллельные персонажи – одинокий (в силу своей неординарности и честности) человек и одинокий снежный барс. Враг зверя – «безнравственная» стая (а какой ей еще быть?).

Враг человека – продажность и попса. Читателю (филологу, умудренному опытом раскавычивания разных приемов) – еще одна наживка: это не какие-то там частные драмы отдельно взятого человека и зверя, а тут действует закон общий, закон социальной несправедливости, приравненной к волчьим законам.

Устраивается показательная схватка с носителями, так сказать, несправедливости. Здесь Айтматов, позиционировавшийся как живое воплощение больной совести общества, не мог проигнорировать главную болячку сегодняшнего дня, и он ее не проигнорировал. Далее читатель призван задуматься: все ли, совершающие теракты, являются негодяями? Вопрос исторический, лобового решения нет. А как же драйв? Пожалуйста: герой попадает между двух огней, ему нужно то ли защищать потенциальных террористов, то ли их потенциальных жертв.

На этом месте Айтматов дает герою передохнуть, ведь нельзя же ему все время ехать на гуманистической идее, надобно и мяса, и кто будет плакать над ним, когда он погибнет (а то, что он погибнет, совершенно ясно). Стало быть, является недолгая и малоубедительная любовь. После чего герой приносит себя в жертву, берет огонь на себя, снискав посмертные обвинения с обеих сторон – в предательстве.

Нужно ли говорить, что одинокий зверь гибнет вместе с одиноким человеком? Правильность, толерантность и самый политически безобидный из всех намечающихся финал. Стрелки переведены на личный фактор, и уж поневоле филологически задумаешься о личной ответственности за все (такой фетиш советской идеологии-филологии).

И все-таки. Роман наивен, открыт и, следовательно, не защищается от всяких парфянских стрел, что является лучшей защитой. Сменился культурный контекст, и это позволяет видеть Айтматова без древних филологических софитов. Кому придет в голову упрекать в наивной механистичности создателей голливудских боевиков?

Герой, продираясь через дырки в сценарии, все-таки заставляет переживать за него – точнее, за то самое добро, полномочным представителем которого он является. И которое, не смотря ни на что, должно-таки победить зло. Чингиз Айтматов явно утратил духовное лидерство, но, так или иначе, возвращение состоялось, пусть в более скромном качестве.

«Самая вкусная книга» года

«Колобок. Кулинарное путешествие» Александра Гениса. Духовное потребление вполне материальной еды. По Генису, «кулинария – мать человечества», а суть познания ее вот в чем: «…входя в страну с парадного подъезда дворцов и музеев, мы узнаем ее такой, какой ей хотелось бы нам показаться. Но служебный (через базар и погреб) ведет нас в самое нутро культуры – в ее чрево.

На эту тему
• Толстый слой литературы
• Георг Витте: «Прививка сибирской дикости»
• Быть автором просто!
• Валерия Шишкина: Топос - «Пять лет трудного успеха»
• Диалог Людмилы Улицкой и Меира Шалева
• По. Ту. Сторону

Внутреннее – не важнее и не честнее внешнего. Важно, что одно нельзя понять без другого». В книге две части: «Открыв рот» – это, собственно, и есть кулинарные путешествия, тот самый «служебный вход» в разные страны, список коих открывает Италия, а заканчивает Россия. Стиль Гениса: твердая колбаса – «черная, как наша совесть». Разрезанные поперек морские ежи – «как фантасмагорические яйца, сбежавшие с картины Босха».

Во второй части книги автор отвлекается от экзотической духовной кулинарии и придвигает к себе поближе блюдо с теорией, на котором все меньше продуктов, но изрядно увеличивается количество бумаги: «Меню Бродского – бутерброд на горьком хлебе изгнания». В целом после «Колобка» можно смело утверждать, что жанр кулинарной эссеистики, родоначальником которого называют Александра Гениса, действительно существует.