Андрей Монастырский: «Попса – это вопрос доступности для скотоподобных масс»

Почему это произошло, Андрей Монастырский рассказывает корреспонденту газеты ВЗГЛЯД Анне Альчук, задумавшей создать с помощью интервью карту современного российского искусства.

- Андрей, вам интересно говорить о российском современном искусстве?
- Честно говоря, не очень. Но это не объективно. Я связываю это со своим психическим депрессивным состоянием, с общим упадком сил, когда вообще мало что интересно. Но и судя по общим разговорам, в целом современное искусство не очень-то интересно. Это и Запада касается. Я это связываю с тем, что современное искусство отражало идеологические процессы, то есть левые взгляды, «левый дискурс». А теперь их оплот остался, пожалуй, только в Северной Корее. Больше его нигде нет.

- Вы настаиваете на определении «левый дискурс»? Вы связываете его с Северной Кореей?
- Левый дискурс – это же маоизм. Многие западные интеллектуалы в свое время были маоистами, например, Георг Витте (известный немецкий славист. – А.А.) был убежденным маоистом. Ведь западные люди всегда со стороны видели Северную Корею, Китай или Советский Союз и, несмотря на тоталитаризм и всю чудовищность режимов, находили в этих странах много как бы сказочного, фантастического, привлекательного.

- А лично для вас какое время было самым привлекательным и наиболее творческим?
- Я это связываю исключительно со своим психосоматическим состоянием, а не с социумом. Я, например, очень много делал с середины 80-х годов. По количеству это было больше, чем в 70-е. Но то, что я делал в 70-е, может быть, было сильнее, чем то, что я делал потом.

- Насколько я знаю, вы выводите свои перформансы из поэзии, ведь вы начинали как поэт. Вы продолжаете придерживаться иерархии, которую излагали много лет назад, когда на первом месте у вас был Всеволод Некрасов, а затем Лев Рубинштейн и Дмитрий Александрович Пригов?
- Я всегда на первое место ставил Игоря Холина. Это настоящий классик – типа Гете в немецкой культуре. Ну а по продвинутости в поэзии для меня действительно всегда был впереди Некрасов, а потом Пригов и Рубинштейн, которые периодически менялись местами. Холин – сам по себе, он как бы незыблем, а остальные трое во многом делали поэтическую ситуацию. Их можно сравнивать по значению с обэриутами: Хармсом, Введенским, Олейниковым.

Андрей Монастырский (фото gallery.vavilon.ru)

- Все эти фигуры вписаны в концептуальную парадигму. А поэзия другого типа для вас существует? Существует ли для вас такой крупный поэт, как Генрих Сапгир?
- Ну есть еще линия, в которой вы работаете, Глеб Цвель, Сергей Сигей, Ры Никонова, – футуристическая линия. Она более ранняя, чем линия концептуальная, и поэтому более стабильная. Это особая традиция, которую я не обсуждаю, потому что в ней не работал… А Сапгир – прекрасный, блестящий поэт, я его очень ценил и ценю.

- Я застала круг НОМЫ (художники и литераторы, группировавшиеся вокруг группы «Коллективные действия») в середине 80-х, когда между людьми существовала групповая связность, когда разделялась некая общая мифология. Похоже, что все это ушло в прошлое. Но, может быть, я ошибаюсь?
- Нет, не ошибаетесь, – никакой групповой связности сейчас нет. В те годы у нашей группы была некая задача – «путешествие на Запад». И большинство действительно туда попало; то есть мы достигли своей цели. Задача была решена, и группа распалась. Это совершенно нормально, никакой трагедии здесь нет.

- На ваших глазах и при вашем участии разворачивалась карьера Владимира Сорокина как крупного концептуального писателя. Как вы относитесь к его уходу в массовую культуру?
- Как отношусь… Я вообще не могу читать то, что он сейчас пишет. Я уже «Голубое сало» прочел с трудом. Я иногда читаю популярную литературу, например Сергея Алексеева или Игоря Волгина. У Алексеева есть роман, написанный за несколько лет до сорокинского «Льда», практически с такой же атмосферой, что и «Лед», только значительно лучше написано. Что касается Волгина, он, или они (потому что похоже, что под этой фамилией пишет несколько человек), переложил, например, полностью, со всеми деталями, «Остров сокровищ» Стивенсона на бандитскую подмосковную ситуацию 90-х. Или его роман «Подводный саркофаг». Это гораздо увлекательнее, просто несравнимо с Сорокиным. А у Сорокина сейчас что? – Занудность, плохо написано. У него же нет своего языка. Он всегда был замечательным имитатором .

Ну а в целом с Володей все нормально – он же просто деньги зарабатывает. Я в этом ничего плохого не вижу. Уважаемый человек, у которого много поклонников, почти как у Филиппа Киркорова. Все, что мог, он уже сделал. Он ведь ситуативный писатель, привязанный к определенному периоду. Он напоминает мне писателя Семена Подьячева и, может быть, разделит его судьбу.

Подьячев потрясающе писал о крестьянской жизни конца ХIХ – начала ХХ века, раскрывая всю ее чудовищность, очень мощно и очень страшно писал. Может быть, поэтому его сейчас почти не вспоминают, постарались забыть всю эту жуть, хотя он, как и Сорокин 80-х, писал очень хорошо.

Если бы Сорокин пошел, что называется, по «пути благородного вана», не в попсню, а «в культуру» в новых условиях, он бы просто сгнил, его физиология к тому моменту не была готова к музеефикации. Поэтому он как бы полностью, по-настоящему сошел с ума по фразе «влипаро в парикмахера зверева». Это тот случай, когда сумасшедшие безапелляционно заявляют: «Я совершенно здоров», «Любите людей!» и т. п. Это очень интересная экзистенциальная трансформация в своих собственных персонажей 80-х.

Подьячев потрясающе писал о крестьянской жизни конца ХIХ – начала ХХ века, раскрывая всю ее чудовищность, очень мощно и очень страшно писал

- В свое время вы были популяризатором идей Джона Кейджа, музыки Штокхаузена в нашем кругу. А что сейчас интересного, с вашей точки зрения, в музыке?
- Когда я сейчас расспрашиваю своих знакомых композиторов, Владимира Мартынова или Сергея Загния, что интересного происходит в современной западной музыке, они отвечают как-то вяло и неотчетливо. Мартынов считает, что музыка перешла в рок, а потом в попсу. Попса – это звуковые помои, агрессивный и тупой вариант «Шумел камыш, деревья гнулись», когда варварам дают нажимать на кнопки ставших широко доступными электронных устройств… Вообще это проблема доступности для скотоподобных масс электронной звуковой аппаратуры и вытекающего из этого дискомфорта, загрязнения окружающей звуковой среды. Попса – это же не фольклор, потому что фольклор – это глубинные проработки, серьезные структурные и корневые дела, связанные с формированием мелоса и логоса …

И я не уверен, что современная музыка вообще развивается. Что такое музыка? Для меня это как бы некое приключение, ментальное или чувственное. Последнее время таких приключений в музыке я не нахожу…

- А возможно ли вообще что-то новое в искусстве сейчас, когда мы просто задавлены огромным количеством всяческой информации, особенно визуальной, которую вынуждены потреблять помимо нашей воли?
- Ваша интонация вопрошания очень совпадает с моей ситуацией старения. Может быть, потому что я так плохо чувствую себя, я ничего не вижу вокруг интересного. У меня на это просто нет сил. Может быть, у двадцатилетних художников картина совсем другая. Вот, например, есть «Коллективные действия» (хоть мы и делаем акции, например, завтра состоится акция без зрителей)…

То, что мы делаем, в сущности, не современное искусство, а такие экзистенциальные странные приключения.

Для меня вообще гораздо более, чем принцип «нового», значит принцип «одного и того же». Это такой как бы минимализм, всегда присутствовавший в наших перформансах.

Недавно у меня было одно интересное переживание, связанное с фильмом 2003 года «Весна. Лето. Осень. Зима» модного южнокорейского режиссера Ким Ки Дука. Там в конце удивительным образом воспроизведена наша акция «Средства ряда» 1991 года. То есть существует какое-то общее информационное поле… Хотя видео с нашей акцией показывалось и в Жё де Пом в Париже, и потом на Венецианском биеннале. Это очень странно, потому что совпадение довольно точное, до технических деталей…

А так я люблю смотреть фильмы 50-х годов, потому что это было время взлета, которое сказалось и в архитектуре, и в кино; человечество тогда после войны пережило момент просветления. В фильмах того времени какой-то удивительный свет! Тогда большое значение придавали освещению и, в общем, как сейчас, во тьме не копошились….