Масахико Симада: «Я не такой любитель Соединенных Штатов, как Мураками»

Являясь автором более полусотни романов, рассказов, эссе, пьес, Масахико Симада не замыкается в цеховых рамках книгописания, распространяя свои интересы на смежные области культуры. Он был режиссером и актером в собственной пьесе, написал оперное либретто, поет в мужском хоре. Музыка занимает едва ли главное место в его трилогии «Канон, звучащий вечно», вышедшей в этом году на русском языке.

Признаться, эта книга стала для меня новым открытием Японии, особенно две первых ее части, которые вполне подпадали под определение семейной хроники. Заключительная часть трилогии называется «Любовь на Итурупе» и совершенно выпадает из жанра хроники.

Итуруп – загадочный остров Курильского архипелага, где обитают души умерших, шаманы и мировая тоска. Тоска, грязь и неустроенность – призрачный образ России, в котором уплотнилась светлая грусть русской классики, прочитанной японцем.

Книга Масахико Симада «Повелитель Снов»

Души умерших, которые живут в чайной комнате и приносят уверенность и надежду, – это, пожалуй, единственное, что японец может противопоставить русской безнадеге.

Увидеть свое культурное наследие как отражение в чужих зеркалах – это всегда слегка шокирует и непременно завораживает. Поэтому, когда корреспонденту газеты ВЗГЛЯД Екатерине Нистратовой выпала возможность задать несколько вопросов Масахико Симаде, в первую очередь она спросила его об отношении писателя к России.

- В последнем романе вы много пишете о России. Видите ли вы точки соприкосновения между нашими культурами? Каково ваше мнение о судьбе ваших книг в русском культурном контексте?
- Капитализм – религия с самым большим количеством адептов в мире, так как желание стать богатым одинаково для всех стран. Но немало и тех, кто опирается на иные принципы, и их деятельность также находит широкий отклик. Я верю, что в области искусства и философии Россия до сих пор обладает потенциалом создать что-то невероятное, иногда дикое, нарушающее общепринятую мораль.

Когда-то многие японские писатели находились под влиянием Достоевского, Чехова. На стадии развития капитализма наши страны были чем-то похожи друг на друга, и японской интеллигенции оказались знакомы те муки и страдания, которые испытывала интеллигенция российская.

В наше время Япония несколько быстрее, чем Россия, вошла в мировую экономику. И теперь своим примером демонстрирует модель отношений с Америкой. Например, Харуки Мураками популярен в России, наверное, потому, что та жизнь и мнения пти-буржуа, о которых он пишет, нашли отклик в сердцах нового поколения разбогатевших русских.

Я не такой любитель Соединенных Штатов, как Мураками. Я и русский стал учить во время холодной войны, из чувства протеста. А мой друг Борис Акунин когда-то переводил американские криминальные романы, но это был настолько неблагодарный труд, что он занялся написанием собственных детективов, которые пришлись бы по вкусу и интеллигенции. Так он стал автором бестселлеров.

Если в России сохраняется интеллектуальный уровень, благодаря которому произведения Акунина превращаются в бестселлеры, то я надеюсь, что и мои книги найдут здесь больше читателей, чем у себя на родине в Японии.

- Кто из русских писателей вам наиболее близок?
- Акунин – мой особенный друг, еще я знаю таких талантливых писателей и драматургов, как Пелевин, Катя Садур. Кстати, свой диплом в университете я писал по Замятину.

- Не хотите ли вы снова посетить нашу страну?
- Я часто бываю в Москве и Санкт-Петербурге, но, когда я думаю, что принесет мне новая встреча с Россией, мое сердце начинает бешено биться.

- Известно, что ваша книга «Хиган-сэнсэй» является попыткой перечитать или переконструировать книгу японского писателя Сосэки Нацуми. Это была попытка критики или пародии? Или попытка установления связи, понимания, сотворчества с ним?
- Сосэки для Японии – то же самое, что Достоевский для России. Он писал в разных жанрах, открывая новые возможности для японской литературы. Разрывался между абсолютно непохожими друг на друга китайской и английской литературой, начал с того, что дал определение литературы, в конце концов написал роман в стиле Лоренса Стерна, сочинял туманные стихи в китайской традиции.

Его роман «Кокоро» (Сердце) хотя бы раз читал каждый японец, так как он входит в школьную программу. Роман «Хиган-сэнсэй» я намеренно написал как скандальное прочтение Сосэки.

Я попытался рассмотреть с точки зрения секса и политики, как изменилось сознание японцев за сто лет, размышляя над комплексом перед белым человеком, который бессознательно испытывают японцы. Сосэки страдал хроническим заболеванием желудка, но у любого японца сто лет назад случилось бы несварение, если бы он попытался за столь короткий срок переварить западную культуру и сделать ее японской.

Борис Акунин

- В одном из интервью вы сказали, что творчество Сосэки может быть прочитано как «потенциальная порнография». Какой смысл вы вкладываете в этот термин?
- Сосэки – сторонник пуританских взглядов, принятых в эпоху Мэйдзи, когда любовь считалась грехом. Но в эпоху Эдо японцы были большими гедонистами. Готовясь к войне, японцы превращаются в пуритан, а когда война позади – увлекаются эротикой. По крайней мере, в Японии нет религиозных запретов на поиски эроса. Одним словом, послевоенная японская культура – это «эротика, гротеск, нонсенс».

Возвращение к эпохе Эдо. Сразу после распада СССР в российской культуре также наблюдались подобные тенденции, не так ли? Если написать автопортрет японцев, которые, испытав поражение в войне и оккупацию, добились экономического роста и потеряли национальную самоидентификацию, сделав его в виде пародии на «Сердце» Сосэки, то естественно, что «Сердце» станет «Телом».

Вслед за трилогией я написал книгу «Сестры упадка». Это история сестер, которые стали проститутками во время американской оккупации.

- Вы говорили, что основное чувство японской литературы – чувство стыда и мазохистских проявлений. Это следствие поражения Японии во Второй мировой войне или характерная черта национального менталитета?
- Когда японцы говорят о прошлом, большинство начинает с 15 августа 1945 года. О поражении в войне и американской оккупации говорили как о кастрации и проституции. И якудза, и комиксы, и проституция – не для военных нужд. Более того, все технологии с этикеткой «сделано в Японии», служащие на благо жизни и развлечений, – послевоенный продукт.

Оккупация взрастила чувство стыда и мазохизм, которые также сыграли роль движущей силы восстановления. У послевоенных японцев еще оставалась психология бусидо: «победить, проиграв».

- Какими современными японскими писателями вы восхищаетесь или кто из них оказывает на вас влияние?
- Я называл «сэнсэями» ныне покойных Абэ Кобо и Оока Сёхэй. Большое влияние на меня оказали Мисима Юкио и Танидзаки Дзюнъитиро, хотя я не был с ними знаком. Среди ныне здравствующих писателей я с уважением отношусь как к своим старшим товарищам – к Оэ Кэндзабуро и Фуруи Ёсикити.

- Как вы определите свое место в литературном мире Японии?
- Писатели моложе меня обращаются ко мне «завсектором» (Масахико Симада является председателем Японского союза литераторов – ред.), писатели – ровесники моего отца – считают меня «представителем молодого поколения», а один критик называет «мини-ЭВМ».

- Только что в России вышла ваша трилогия «Канон, звучащий вечно». Мне показалось, что основная задача героев, особенно в первой части, – осознать себя японцем, «найти японца в себе». Что значит сейчас в Японии «быть японцем»?
- Для того чтобы ответить на вопрос, откуда пришли японцы, к чему они стремятся, надо написать еще один трехтомник. Но если, например, задать аналогичный вопрос о русских, разве на него легко будет ответить?

Масахико Симада

- «Канон» воспринимается как семейная хроника, ассоциируется с Толстым и Голсуорси. Можно ли воспринимать эту книгу как переосмысление классических образцов?
- Семейная сага, начиная с «Эдипа» Софокла и мифов разных регионов мира, стала моделью романа всех времен и народов.

Семья – это мини-государство, мини-общество, поэтому семейная сага как жанр, вероятно, будет существовать вечно. Память одного человека, если погрузиться в глубины бессознательного, связана с памятью предков, с памятью народов. Семейная сага – не что иное, как вход в коллективную память, отраженную в мозге.

- По вашей книге «Канон, звучащий вечно» поставлена опера. Пожалуйста, расскажите о ней. Вы принимали участие в этом проекте? Кто исполнял партию Каору, голос которого описан как чудо искусства?
- В оперу вошла только история о Джей Би, сыне Чио-Чио-сан, из первой части трилогии «Хозяин кометы». В 2004 году ее исполняли в Токио, а в 2006 году – на музыкальном фестивале Пуччини в Италии.

Я написал либретто, а также был режиссером постановки, исполненной в Италии. В опере нет партии Каору, но если бы он превратился в героя оперы, то нам бы потребовался выдающийся контртенор.

- В связи с голосом Каору у вас возникает тема гомосексуализма. Она актуальна в Японии? Что вы думаете об отношениях между литературой (искусством в целом) и гомосексуальностью?
- Мужчины поют и танцуют, переодевшись женщинами, не только в Японии. Таков мир оперы. Мужчины исполняют мужские партии женскими голосами, и, наоборот, женщины, переодевшись мужчинами, исполняют женскими голосами мужские роли. В XVIII веке – а его называют золотым веком оперы – пели кастраты. А до этого немки становились русскими царицами и французскими принцессами, эфиоп – прославленным русским поэтом.

Мужчины превращаются в женщин, женщины – в отцов, мужья пробуждаются для гомосексуальной любви – все это абсолютно естественно. Писателю также в зависимости от необходимости приходится быть то девушкой, то старухой, то героем, то диктатором, то исторической личностью, то древним богом, чтобы описать внутренний мир своих персонажей.

Для литературы в перемене пола нет ничего необычного. Кстати, в Японии девушки больше любят геев, чем мачо. Это так, для справки.

- Музыка занимает большое место в вашей книге. Какую музыку вы предпочитаете? Играете ли вы сами на каком-нибудь музыкальном инструменте?
- Если говорить о жанрах, представленных в музыкальном магазине, то это классика. В студенческие годы я играл в оркестре на альте, а сейчас пою тенором в мужском хоре.