Паломники в страну Востока

«Восток» – термин, конечно, убогий, ибо относительный и многозначный до бессмысленности. Однако и Ближнему, и Дальнему, и Среднему Востоку, во всем многоцветье их национальных особенностей, уже давно присуща одна тенденция: позиционироваться в отношении Запада. При этом выставить напоказ свою аутентичность, убедиться в ней, защитить ее и отстоять как неотъемлемую собственность. И сделать это так, чтобы услышали и, главное, поняли и Европа, и Америка.

У Востока нет другого выбора, ибо белый человек давно захватил все права на владение культурными критериями мирового масштаба. Белый человек учит и ставит оценки. Чем лучше знание западных истин, тем выше оценка. Самобытность не слишком приветствуется, разве что в качестве пряной приправы. Так себе, конечно, учителишка, этот белый человек. Но, как известно, чем хуже учитель, тем хуже и дисциплина в классе. Не потому ли Восток осознается нами не только как источник мудрости (древней и необязательной), но и как источник угрозы (реальной и сиюминутной)?

Памук О. Снег / Пер. с тур. А. Аврутиной. СПб.: Амфора, 2006.

Обложка книги Орхана Памука "Снег"

Орхан Памук – кандидат номер один на получение Нобелевской премии в области литературы. Автор мировых бестселлеров «Черная книга» и «Меня зовут Красный». Его новый роман «Снег» безупречно великолепен – причудлив, поэтичен и печален.

Молодой журналист и поэт Ка приезжает в Карс и оказывается на три дня запертым благодаря снегопаду в бедном провинциальном городе. Снег идет на протяжении всего романа, образуя символическую связь между собою (снег по-турецки «kar»), именем героя и городом Карс. После долгого перерыва Ка пишет здесь стихи, ощущает присутствие Бога и обретает любовь.

Поэзия органично сопрягается с брутальным сюжетом: в отрезанном от мира городе происходит военный переворот, и его организатор, актер-кемалист Сунай Заим, пытается использовать Ка в своей авантюре. С другой стороны, в городе находится политический исламист и террорист Ладживерт, у которого с Ка свои счеты, личные и идейные.

Напряженность ситуации ощущается мучительно, почти физически: выхода нет. Между Ка, с его проевропейским настроем, с его поэзией, которая воспринимается как западная идея индивидуального (свободно-атеистического!) творчества, и политическим исламом («девушки в платках»), осознающим себя как попытка национальной самоидентификации, – бездна, заполненная непримиримой враждой. «Они – люди, а мы – мусульмане» (с. 351).

В интервью цюрихской газете Tages-Anzeiger (февраль 2005) Памук заявил: «На этой земле [в Турции] были убиты 30 тысяч курдов и миллион армян, но никто, кроме меня, не осмеливается об этом говорить». Это вызвало мировой скандал. Только осуждение со стороны Евросоюза и мировой общественности вынудило правительство Турции закрыть «дело против Памука», грозившее ему тремя годами тюрьмы. Я узнала об этом после прочтения романа. А пока читала, все думала: ничего себе, написать такое в Турции! И как это он до сих пор на свободе?

Острота национального унижения в романе кажется непереносимой, свобода и самоуважение – недостижимыми, попытки выразить свое, турецкое, по-европейски – оскорбительными. Пожалуй, единственным примиряющим фактором является снег – он свидетельствует о Боге для всех, Боге, которого невозможно использовать в политических спекуляциях. О Боге, который дарует свободу говорить на любом языке, оставаясь собой. Беда в том, что его не так легко принять…

Винер Ю. Красный адамант. М.: Текст, 2006.

Обложка книги Юлии Винер "Красный адамант"

Совсем другой Восток у Юлии Винер – почти свой, домашний. Не знаю, каков процент русских в Израиле, но по рассказам наши там – на каждом шагу. Евреи, арабы и русские топчутся на маленьком клочке ближневосточной земли, пытаясь как-то осознать свое там присутствие. Писательница глядит на этот базар-вокзал глазами нашего человека.

В его роли – инвалид Чериковер, который сидит у окна и плетет коврики. И рассуждает за жизнь – на том удивительном эмигрантском языке, который кажется чистым и незамутненным русским. Язык Чехова и Зощенко, слегка реформированный (или деформированный?) советской литературой, сейчас воспринимается как зов детства. Он умиляет. Потому что он подлинен, не подделан, не стилизован. Он понятия не имеет о постперестроечных симптомах! Это и славно.

В результате невероятной случайности в руки инвалида Чериковера попадают краденые бриллианты, и среди них – Красный адамант. Его дочь влюбляется в араба, а жена уходит к ортодоксальному еврею. События стремительны, и повествование не отпускает ни на секунду. Но это НЕ детектив. Во-первых, нет определенности в конце. Во-вторых, с бриллиантами, собственно, ничего не происходит, если не считать того, что Чериковер таскает их за собой по больницам и попадает при этом в комичные переплеты.

Все происходит в семейно-душевном измерении. Что так же характерно для русской классики, как и язык, которым пользуются персонажи. Ах эта напряженность противостояния всепрощающей любви и любви собственнической! Боль осуждения и боль прощения! Все так знакомо – и так заново переживается. Особенно потому, что происходит на новом фоне – иерусалимского рынка, арабских кварталов и Йом-Кипура, когда во всем Израиле отключены телефоны, не ходит транспорт, не работают ни телевизор, ни радио, и все постятся и молятся.

Симада М. Хозяин кометы / Пер. с яп. Е. Тарасовой. М.: Иностранка, 2006.

Обложка книги Масахико Симады "Хозяин кометы"

Восток надвигается на Россию и Европу в лице японского стилиста Масахико Симады, чей роман представляет собой первую часть трилогии «Канон, звучащий вечно». Симада великолепно освоил западный жанр семейного романа вроде «Саги о Форсайтах» или «Войны и мира».

Разумеется, семейные проблемы переживаются по-японски, и это добавляет книге прелести и познавательной ценности. Что мы знаем о переживаниях приемного сына в японской семье, о взаимоотношениях девочек и мальчиков, о предках в чайной комнате?

Основная сюжетная линия романа – это поиск предков: Фумио Цубаки ищет своего отца Каору, приемыша семьи Асакава, который всю жизнь искал своего отца – Куродо Нода. Который в свою очередь искал свои японские корни, потому что его отец Джей Би был только наполовину японцем, а матерью была гейша – прототип Чио-Чио-сан. Запутанно, зато увлекательно.

На эту тему
• Орхан Памук: Первый раз в России
• Дмитрий Бавильский: Девочки-самоубийцы и доктор Живаго
• Белая книга

Предки и отношение к ним – это лучшее у Симады. Завеса над тайной японской культуры приоткрыта, и можно заглянуть в чайную комнату. Там – страсти, переданные по наследству, и принадлежность к роду, довлеющая в душе каждого японца. Чайная комната – святая святых, охранная грамота японской самобытности. Но чтобы это стало понятно, нужен Масахико Симада с его умением превратить японскую самобытность в европейский артефакт – с помощью семейного романа.