Стояли слишком гордо и платят втройне

На предшествовавшей премьере пресс-конференции Анатолий Васильев говорил, что ему «надо завершить тему» «Каменного гостя» (предыдущая версия пушкинской маленькой трагедии ставилась в ШДИ в 98-м году). Конечно, хорошо, если это «завершение» не окажется чересчур буквальным, но пока ощущение маленького апокалипсиса налицо.

В знакомом всем здании на Поварской в дни показа «Каменного гостя» как-то по-особенному уютно. В антракте зрителям наливают горячий чай, чтобы подкрепить силы на четырехчасовом марафоне.

Впрочем, на Поварской всегда было очень тепло – не в пример атмосфере в роскошном дворце на Сретенке, который так и не удалось обжить по-настоящему. Помнится, год назад, когда началась эпопея с двумя зданиями ШДИ, Васильев говорил, что готов расстаться со Сретенкой, лишь бы сохранить Поварскую.

Очевидно, что это сказано не для красного словца: Поварская ему действительно дорога. Неудивительно, что свою самую сокровенную премьеру последних лет Васильев выпускает именно здесь.

Прощание ли это? Реквием? Анатэма? Возможно, все вместе.

Те, что нас любят

Сцена из спектакля «Каменный гость, или Дон Жуан мертв»

«Каменный гость» – спектакль-смерть. Это определение складывается мгновенно и четко. Новая работа Васильева с физиологической безжалостностью демонстрирует мучительное расставание души и тела. Подробно, по-врачебному тщательно и абсолютно неромантично.

Соединяя «слово сказанное и слово спетое», текст Пушкина и оперу Даргомыжского, режиссер переводит историю в отчаянный, невыносимый вопль. Где сходятся боль и вызов. Любя жизнь, Дон Жуан не расстанется с ней так запросто.

Исполнителей Дон Жуана в спектакле несколько, и все они разного возраста. Великий грешник словно становится старше у нас на глазах, проживая за два часа сценического времени весь отведенный ему земной путь. Меняется герой не только внешне: он становится циничнее, злее – и при этом беспомощнее.

Пение и говорение разделены еще и по половому признаку: все Дон Жуаны говорят, разрывая пространство известной экспрессивно-отстраненной манерой произношения, знаковой для Васильева.

А встреченные Жуаном дамы изъясняются при помощи пения. Дам только две: Лаура (Мария Зайкова) и Донна Анна (Людмила Дребнева). В каждой из них неуловимо сочетается жизнь и рок.

Быстроглазая, шустрая Лаура, радуя гостей своим нежным голосом, то и дело сходит на вульгарное выкрикивание. А сумрачная Донна Анна, принимая влюбленного в нее кавалера, с самого начала прекрасно знает, кто он такой, но не может сопротивляться возникшей страсти. Страсти, которая могла бы спасти и возродить Дон Жуана, но погубит его.

Предсмертная агония оборвется внезапно, словно на вдохе – когда человек вдыхает, не зная, что выдохнуть ему уже не суждено... По сцене пролетит гроб, чтобы быть захороненным «за чертой» (то есть на заднем плане, где орудуют невозмутимые могильщики). И тут же посыплются комья земли и охапки ярко-красных гвоздик.

На этом фоне будет разыгран оперный финал: два профессиональных певца, стоя каждый одной ногой в аквариуме с мутной водой, споют короткий диалог Дон Жуана и Командора, и первый погибнет под завораживающий русалочий смех Донны Анны.

Безмолвные тени

Сцена из спектакля «Каменный гость, или Дон Жуан мертв»

Смерть Дон Жуана для Васильева – конец жизни, но не конец бытия. Однако основы бытия подрублены, и нужно совсем немного, чтобы мир рухнул и более не возродился. В сцене дуэли Дон Жуана и Дона Карлоса молчаливый слуга, передавая им мечи, вонзит кинжал в одну из красивых белоснежных колонн (переплетение которых составляет сценографию спектакля). Мир получает смертельную рану. И как только кинжал из раны вынут, все обратится в руины.

Физической смертью завершится первое действие, но не весь спектакль. Во втором, длящемся ровно столько же, нам покажут причудливую картину ада и познакомят с местными обитателями.

Эта часть явно возникла из спектакля «Гойя. Гости из тьмы», фантазии на темы офортов «Капричос» Гойи. Хореограф Константин Мишин с группой танцовщиков в шелестящих салатовых одеждах, намекающих на «замогильное» происхождение данных существ, выполняют красивую вязь движений. Напоминая не то призраков, желающих, но не могущих расстаться с земной оболочкой, не то выносящих приговор посланцев иного мира.

Черные веера в руках кокетничающих дам оборачиваются перепончатыми крыльями, а испанские романсы звучат как вопли души, не нашедшей покоя. Васильев не романтизирует ад, но и не запугивает – он грустно и спокойно констатирует факты.

Настолько достоверно, будто сам знает, как «там» бывает.

Камни из мостовой

Для Анатолия Васильева всегда существовали собственные часовые и временные пояса (theatre.ru)

Для Анатолия Васильева всегда существовали собственные часовые и временные пояса. Он не стремился вписаться в стремительно изменяющуюся общественную и театральную ситуацию, предпочитая жизнь затворника, творящего свой мир. А мир, начинающийся за стенами лаборатории, для него интереса не представлял.

Подобная самодостаточность не может не раздражать. И представители «застенья» нашли возможность доходчиво разъяснить художнику разницу между ним и остальными. Возможность весьма радикальную – просто взять и лишить того, на что положена была жизнь.

По-советски «снять с должности».

Самое странное здесь в том, что никого в сложившейся ситуации не обвинишь. Ни легендарного режиссера, чье мастерство и статус позволяют ему жить по законам, им самим над собой поставленным, ни чиновников от искусства, для которых существует определенная схема жизни творческих организаций.

На эту тему
• Новый Одеон, или Почему Васильев не нужен в России
• Каменный гость, или Театр жив

Можно лишь бесконечно печалиться об этом несовпадении. Давший формированию театра как такового чрезвычайно много, сегодня Анатолий Васильев оказывается позади процесса. Его спектакли, исторгающие боль, по-прежнему волнуют и задевают до глубины души.

Только изменить уже ничего не могут.

Искусство перестает оказывать влияние на мир, а постепенно прогибается под него. А это – самая страшная из нарождающихся тенденций.